— Хватит! — холодно ответил Брахман. — Мы будем очень заняты эти дни, и я хотел, чтобы все свое внимание вы направили бы на работу.
Самолет тем временем совершал посадку.
Даная впервые попала в Париж, и благодаря любви Брахмана к ранним съемкам на натуре она познакомилась с городом, который был еще тихим и спокойным, только просыпавшимся после ночного сна и снимавшим с себя вчерашний слой грима после веселья прошедшей ночи. В четыре часа утра они были у Сены и ждали первых лучей серого рассвета, которые так любил Брахман; они проводили по-утреннему туманные часы на площади Согласия, где еще не было движения, и Брахман умудрялся расставлять манекенщиц так, чтобы остатки тумана попадали точно в кадр, витая на лицах девушек, как вуаль. Они делали снимки у Музея изобразительных искусств, на террасе кафе «Флор», в Булонском лесу и на Северном вокзале, не говоря уже о том, что посещали все демонстрации мод.
Даная вставала до рассвета и выезжала на натуру, а когда они кончали съемки, пора была собираться на очередной показ мод, а их иногда было по два в день. Брахман никогда не мог ограничиться только съемками в студии — он рвался на натуру, которая, как он утверждал, вдохновляла его. К тому времени, когда Даная кончала все свои дела, наступала полночь, и, зная, что ей снова придется вставать ни свет ни заря, она находила еще открытое кафе и быстро ела что-то, а потом заваливалась поспать хоть пару часов. Запал энтузиазма поддерживал ее всю неделю, и даже Брахман в объятиях своего любимого города был более покладист.
— Послушайте, Даная, — любезно обратился он к ней как-то поздно вечером, после того как манекенщицы разошлись по домам, а она упаковала все фотокамеры. — Давайте пойдем куда-нибудь перекусить. Я умираю от голода.
За крошечным столиком в его любимой пивной на площади Бастилии Брахман наконец извинился.
— Вы очень много поработали на этой неделе, Даная, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы знали, что я очень ценю это.
— Я здесь нахожусь именно для того, чтобы делать это, как вы позволили напомнить во всеуслышание в самолете, — ответила она с удивлением.
Откинув голову, он расхохотался:
— Я был очень сердит на вас за то, что вы убежали с Томазо Альери. Я не люблю, когда мои девушки убегают с другими мужчинами.
Даная устало взглянула на него: трудно было успевать за изменениями в его настроении.
— Но я не ваша девушка, Брахман. Вы меня ни с кем не спутали? Меня зовут Даная Лоренс. Я работаю на вас.
— Еще лучше, — ответил он, подзывая официанта и заказывая бутылку шампанского «Дом Периньон», — потому что, как вы знаете, на первом месте у меня работа. А клиенты, — он передернул плечами, — они совершенно ничего не знают о моей работе. Для них я просто человек, который делает фотографии, на которых они выглядят лучше, чем на самом деле… Лучше, чем они есть! Я создаю им новый облик, именно такой, какой им нравится. Но вы-то должны знать, каким трудом мне это удается, — вы же видите, сколько сил я на это трачу. А в конце дня у меня нет сил, я выжат, как лимон!
Это не совсем соответствовало действительности, но она сочувственно улыбнулась Брахману, потому что он действительно был большой мастер.
— Мы будем есть устриц, фирменное блюдо, — сделал он заказ, потягивая шампанское, — и немного лангустов, а потом тюрбо.[13] Нужно немного поддержать ваши силы, — добавил он серьезно. — На следующей неделе нам предстоит завоевать Лондон.
Устрицы оказались солеными и очень вкусными, а лангусты — твердыми и сладкими, и Брахман заказал вторую бутылку шампанского.
Даная не спускала с него удивленных глаз, вспоминая жалкую пиццу на двоих в Нью-Йорке, пока до нее наконец не дошло: возможно, стоимость ужина входила в его расходы и оплачивалась его клиентом.
— Мне нравится, — сказал он, рукой с бокалом шампанского показывая на ее шелковую блузку.
— Виа Монтенаполеоне, Милан, — ответила она. — Она обошлась мне в месячный оклад.
— Она стоит того. Кстати, напомните мне повысить вам зарплату, когда мы вернемся. Вы этого заслуживаете. Вы нисколько не хуже Валмонта. — Он перегнулся к ней через стол и провел рукой по ее лицу, задержав ладонь на скулах. — Свет падает на ваше лицо вот сюда… и сюда, и ваша кожа кажется необыкновенной, почти прозрачной.
Она завороженно смотрела на него, не смея дышать, а его чувственные пальцы тем временем водили по овалу ее лица. То, о чем она так долго мечтала, сейчас наконец становилось явью… Брахман увидел в ней женщину, а не просто Данаю Лоренс, своего ассистента, существующую только для того, чтобы выполнять его распоряжения.
— Мы должны идти, — вдруг сказал он, поставив бокал на стол и подзывая официанта, чтобы расплатиться.
В такси Брахман забился в угол и не прикасался к ней, глядя в окно, глубоко задумавшись о чем-то. Испуганная, она не понимала, что произошло. Только что они беззаботно наслаждались вместе прекрасным обедом, а теперь Брахман впал в меланхолию.
Но оказалось, что он совсем не чувствовал меланхолии, он лишь обдумывал завтрашние съемки.
— Вы вдохновляете меня, Даная, — сказал он, когда они оказались в его номере. — Я хочу кое-что попробовать с вами. Сегодня вечером вы — моя модель!
Но по другую сторону объектива она чувствовала себя неловкой и зажатой, и он кричал ей, чтобы она расслабилась.
— Вы поправились! — укоризненно вскричал он, рассматривая снимки, сделанные «Полароидом».
— Теперь я могу позволить себе питаться каждый день, — усмехнулась она, — поскольку вы сделали меня своим ассистентом.
Но от усталости голова у нее падала на грудь, и она не могла скрыть зевоту.
— Черт бы вас побрал, Даная, — пожаловался он. — Как я могу вас фотографировать, когда у вас все время открыт рот! Неужели вы не можете контролировать себя немного?
— Брахман! Уже полпятого утра, — взмолилась она. — Мы на ногах двадцать четыре часа, а днем у вас опять съемки.
Бросив снимки, сделанные «Полароидом», на стол, он засунул руки в карманы и гневно смотрел, как она собирается уходить.
— Валмонт никогда бы не ушел! — закричал он ей вслед, когда она закрыла за собой дверь. — Он бы работал до тех пор, пока был бы мне нужен.
Снова открыв дверь, она сверкнула на него глазами, горевшими злостью.
— Тогда в следующий раз снимайте своего Валмонта в белой шелковой блузке, — выкрикнула она. — Посмотрим, как это вам поможет! Ненавижу вас, Брахман!
Идя по коридору, она слышала его довольный смех у себя за спиной. Она дождалась лифта, добрела до своего номера и провалилась в небытие — на несколько часов.
Когда на следующее утро она пришла в студию для последних съемок, она от удивления открыла рот при виде ярдов белого шелка, которым были задрапированы стены. Брахман крутился рядом, укладывая дорогой материал в складки.
— Ваша идея, — объяснил он. — Белый шелк создает необходимый холодный фон для вечерних платьев от Шанель, которые мы снимаем сегодня… Напоминает тридцатые годы. — Он отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться делом своих рук. — Прекрасно, — пробормотал он со счастливым видом, — просто прекрасно! И заметьте, Даная, что я все сделал сам. Я не стал будить вас и прерывать ваш драгоценный сон, чтобы помочь мне выполнить эту физическую работу. Но как сын крестьянина, человека земли, который в поте лица трудился всю свою жизнь, чтобы дать образование своим сыновьям, я понимаю, что такое тяжелая работа.
Обедать они отправились в «Брассери Липп», чтобы отметить последние съемки в Париже. Их усадили на самые почетные места, потому что все знали и уважали фотографа, который годами бывал здесь. Брахман ни на шаг не отпускал от себя Данаю, не переставая, говорил ей о том, как он доволен работой и что она была его вдохновением. Время от времени он брал ее за руку и шептал что-то ей на ухо.
Оставшись позже одни, они отправились к Сене и любовались Нотр-Дам де Пари в лунном сиянии, гуляли по маленькому мостику Мари и, наконец, оказались в уютном баре, где снова пили шампанское, а Брахман рассказывал ей о том, как начинал свою карьеру в Париже, когда был никому не известным молодым фотографом. Она слушала, загипнотизированная его историями о художниках и писателях, манекенщицах и модельерах, которые, как и он, все старались «выбиться в люди» в городе огней, любви и вдохновения. И неожиданно Брахман поцеловал ее в щеку, и Даная тоже поцеловала его, потом они взяли такси и поехали в гостиницу, крепко держась за руки.
Просторный номер Брахмана в «Георге Пятом» был не убран, что соответствовало его характеру. Он запрещал горничным дотрагиваться до разбросанных где попало снимков, пленок и аккуратно подписанных негативов. Только его дорогая аппаратура, сложенная Данаей в углу, выбивалась из общего беспорядка.
Сбросив стопку холодных лиц манекенщиц со своей огромной кровати, он обнял ее и сказал, что это могло случиться только в Париже. И она поверила ему. Разве не говорят, что Париж просто создан для любви?
Целуя ее, Брахман все крепче и крепче прижимал ее к себе, и она едва дышала.
— Сними свою одежду, — скомандовал он, внезапно отпустив ее и расстегивая свою рубашку.
Даная с удивлением взглянула на него. Разве не полагалось, чтобы он помог ей? Разве так это делается в начале романа?
Брахман успел уже снять брюки, и, бросив их на пол, нахмурился при виде ее, стоящей в неуверенности.
— Поторопись, Даная! — воскликнул он. — Чего ты ждешь?
Расстегнув блузку, Даная взглянула на него искоса, удивленно отметив про себя, что тело Брахмана было худым, а кожа белой. Его тело, кажется, не видело солнца лет десять. Сейчас она вспомнила, что он как-то говорил ей, что ненавидит влажный климат и никогда не берет отпуска — только деловые поездки.
Брахман лежал в кровати, заложив руки за голову и закрыв глаза. Даже в такой момент его брови были нахмурены, а рот и подбородок выражали недовольное нетерпение. Раздевшись, она нервно приблизилась к кровати.
— Господи, Даная, да ложись ты скорее! — закричал он на нее. Потом, улыбнувшись, с удовольствием оглядел ее. — Ты красивая, — пробормотал он, — очень красивая, Даная, хрупкая, как балерина, а кожа у тебя, как перламутр. Иди ко мне, моя красавица.
Он протянул ей руку, и она скользнула в кровать рядом с ним, почувствовав тепло его тела, когда он притянул ее ближе. Брахман целовал ее, и Даная закрыла глаза, до сих пор с трудом веря, что все это происходит с ней. Проводя пальцами по его спине, она могла пересчитать его ребра. Боже мой, какой он худой… Но худоба не портила его: тело было стройным и крепким, как у голодной пантеры…
— Красавица, — шептал Брахман между поцелуями. — Теперь ты скажи мне, что я красивый, Даная…
Даная хихикнула. Сначала у нее вырвался просто смешок, но потом она не могла остановиться.
— Ты красивый, Брахман, — удалось выговорить ей.
— Ради Бога, — ошарашенно проговорил Брахман, — что смешного?
— О, хо-о… ха-а… — визжала Даная. — Ой, Брахман, ничего смешного, просто у меня дурацкое чувство юмора, ой, Господи, ха-ха-ха…
— Да замолчи ты, ради Бога! — рассердился Брахман. — Ты сейчас должна думать о любви, а не хохотать как сумасшедшая.
Он лег на нее и закрыл ей рот рукой, но от этого она захохотала еще громче. Разочарованный, он смотрел на нее, чувствуя неловкость.
— Что с тобой? — спросил он, недоумевая. — Что тебя так рассмешило, Даная?
— Просто… когда ты попросил меня сказать тебе, что ты красивый, — пыталась говорить она, — больше ничего, Брахман…
— А разве я некрасивый? — озадаченно спросил он. — Другие женщины говорили мне, что да. И никто никогда не смеялся над Брахманом.
— Я не над тобой смеюсь, — ответила она. — Просто ты сказал это таким тоном, что мне стало смешно.
— Ну тогда скажи мне, что я красивый, Даная. Мне приятно будет услышать это от тебя.
Он наклонился к ней ближе, когда она торжественно повторила эти слова за ним, потом, довольный, он сжал ее в объятиях.
— А-а-а-а! — вскрикнул он вдруг. — А-а-а-а!.. Боже… Зажатая его телом, Даная напряженно ждала, спрашивая себя, являлись ли эти тарзаньи крики проявлением новой формы венгерской страсти.
— А-а-а-а!.. — продолжал кричать Брахман. — Помоги мне, Даная, помоги же!..
— В чем дело? — вскрикнула она. — Что случилось?
— Спина! Опять сдвинулся позвонок, он защемил нерв! Господи, Даная, встань ты наконец. Сделай что-нибудь! Позови доктора!
С трудом выбравшись из-под него, она испуганно взглянула на него. Лицо Брахмана было бледнее, чем обычно. Его глаза блестели, на лбу выступил пот. Было очевидно, что ему больно.
— Доктора! — простонал он. — Вызови доктора!
Подбежав к телефону, Даная попросила немедленно прислать доктора в номер Брахмана. Вернувшись к нему, она вытерла влажный лоб краем простыни.
— Это ты виновата, — пробормотал он, блеснув глазами. — Если бы ты не смеялась, этого бы не случилось! Ну? Где же доктор?
— Он будет здесь через пятнадцать минут, Брахман.
— Через пятнадцать минут? Мне крупно повезет, если я до тех пор не умру от боли! — Он закрыл глаза, а она неуверенно топталась около кровати. — Ну? Что ты еще ждешь? Не стой тут просто так, — неожиданно добавил он. — Собирай вещи и силы. Тебе надо вылететь ранним рейсом, в шесть тридцать. Тебе придется ехать в Лондон без меня. Теперь ты будешь фотографировать.
— Я? — Ее голос от волнения стал тонким.
— Давай не будем опять устраивать сцены, — устало проворчал Брахман. — Разве ты не мой ассистент? Ну, давай, отправляйся немедленно в Лондон.
Даная готова была расплакаться. Только что он обвинял ее в том, что она причинила ему боль, а сейчас он предлагает ей то, о чем она и мечтать не смела. Она, Даная Лоренс, должна фотографировать лондонскую коллекцию одежды! Жаль только, что ее роман с Брахманом оказался таким коротким, но будет еще время для этого. Если он, конечно, когда-нибудь простит ей, что она смеялась над ним! Только когда она направилась к двери и заметила свою одежду, валявшуюся на полу, она вспомнила, что была совершенно голой.
— И вот еще что, Даная, — позвал ее Брахман с постели, — у тебя хорошенькая фигура.
В Лондоне все было по-другому — одежда, цвета, манекенщицы, модельеры. В воздухе витали молодость и безрассудство. Здесь ничего не напоминало прилизанный стиль Милана и элегантность Парижа. Здешняя мода была для молодых и дерзких, для тех, кто хотел произвести впечатление совершенно другим образом. Это была одежда для звезд эстрады, для путан с Кингс-роуд,[14] для молодых душой и телом, и Даная легко и быстро освоилась на новом месте, как будто все было знакомо ей с детства.
Она пришла к выводу, что ей нужен ассистент, кто-то, кто знал бы город и ориентировался в обстановке, поскольку в Лондоне она была новенькой и ей предстояла очень ответственная работа впервые в жизни. Она не могла позволить себе не справиться с ней. Брахман снабдил ее необходимыми телефонами, и ее первый звонок Дино Марлею, одному из ведущих фотографов, оказался удачным, так как Дино отдал ей своего помощника Камерона Мейса на всю неделю.
Камерон оказался очень энергичным человеком, и Даная облегченно вздохнула и с удовольствием взяла на себя роль Брахмана. Ей очень нравилось, что теперь отдавала распоряжения она сама, а кто-то другой кидался их выполнять. Но она ни на секунду не забывала об огромной ответственности — Брахману нужен был только успех.
Они буквально разрывались на части между показами одежды в большом, похожем на барак зале в «Олимпии» и демонстрациями мод самых знаменитых модельеров, которые предпочитали узкий круг в таких ресторанах, как «Ландганз», или роскошные отели, как «Ритц».
Она выбирала молодых манекенщиц, чтобы уравновесить экстравагантную одежду, которую они демонстрировали, фотографируя их на лошадях в льняных шортах на фоне величественного здания; она делала снимки в парной сауны с обнаженными манекенщицами, не считая некоторых деталей одежды фирмы «Боди Мэп», таких, как обтягивающие топы, леггинсы и мини-юбки. Она фотографировала сногсшибательные вечерние туалеты на сексуальных девушках в лондонских такси — в объятиях симпатичных юношей, гораздо моложе их по возрасту, набранных из старших классов британских школ.
Даная улетала в Нью-Йорк, увозя с собой драгоценные пленки и негативы в большом коричневом конверте, который боялась выпустить из рук. Когда Брахман просматривал их на свету, изучая ее работу, она нервно заглядывала ему через плечо.