Однако было не похоже, чтобы мое поведение вызывало его неудовольствие. Более того, он улыбался, и мне пришло в голову, что, возможно, ему нравится эта беседа. Мое поведение граничило с грубостью, и мне казалось странным, что его, окруженного со всех сторон льстецами и подхалимами, это нисколько не задевает. Видимо, ему очень редко приходилось сталкиваться с противодействием любого рода.
Но Николь была менее всего похожа на человека, склонного к лести. Наверное, именно это его и привлекало в ней, ведь она ему, несомненно, нравилась.
Вернулся Бертран.
— Возможно, вам хочется немного прогуляться перед сном? — обратился он ко мне.
Я с готовностью вскочила на ноги.
— Это было бы просто чудесно!
— Вам нужно что-то накинуть на плечи. Принести шаль?
— Возьмите мою, — предложила Николь. — Мне она сейчас не нужна, а вас избавит от необходимости возвращаться в свою комнату.
Она протянула мне почти невесомый, украшенный блестками шарф из шифона.
— О! Спасибо! — воскликнула я. — Он такой… красивый. Я боюсь его испортить.
— Вздор! — заявила Николь, подходя и набрасывая шарф мне на плечи. Я подумала, что она очень милая.
Мы с Бертраном вышли во двор и спустились ко рву.
— Ну, что вы можете сказать о бароне? — поинтересовался он.
— Слишком серьезный вопрос, чтобы можно было однозначно ответить на него, — сказала я. — Все равно что показать кому-то Ниагарский водопад и потребовать тут же описать его во всех подробностях.
— Такое сравнение его бы позабавило.
— Могу отметить, что он отлично осознает свою силу и требует безусловной покорности всех окружающих.
— Да, — согласился Бертран. — Он действительно осознает свое превосходство и уверен в абсолютной законности собственных притязаний.
— Что ж, это, возможно, и хорошо, но только если совпадает с истинными желаниями окружающих его людей.
— Вы наблюдательны, мадемуазель. В случае со мной именно так и было до сего времени.
— Что ж, тогда, — заявила я, — вам следует подготовиться к тому, что однажды ваши желания не совпадут… Мне очень понравилась мадам де Сент-Жиль.
— Она считается одной из самых привлекательных женщин парижского общества. Их союзу с Ролло уже… семь лет.
— Их… союзу?
— А вы разве не догадались? Она ведь его любовница.
— Но, — с трудом подыскивая слова, попыталась возразить я, — я полагала, что он собирается жениться на этой… принцессе.
— Собирается. Видимо, ему придется прекратить отношения с Николь, хотя, возможно, всего лишь на некоторое время. Она, как светская женщина, к этому вполне готова.
Я молчала.
Он коснулся моей руки.
— Боюсь, я вас шокировал. Разве вы не догадались сами об их отношениях?
— Честно говоря, я далека от всего этого. Николь… она не выглядит огорченной.
— Конечно, нет. Она всегда знала, что когда-нибудь Ролло женится. У него несколько любовниц, но Николь всегда была главной.
Меня пробрала дрожь. Шарф Николь, похоже, нисколько не согревал. Его руки касались этого клочка шифона, — подумала я. И представила его вместе с Николь… чувственным… требовательным… циничным.
Это была ужасная картина. Я уже не хотела писать с него миниатюру. Оказывается, о модели можно узнать и чересчур много…
* * *
Следующим утром началось наше испытание. Я поставила стул для барона таким образом, чтобы на его лицо падал яркий свет. Отец сел напротив. Мы решили, что основой будет слоновая кость, которая отлично зарекомендовала себя еще с начала восемнадцатого века. Я сидела в углу, стараясь запомнить каждую черточку его лица: чувственные губы, которые могли быть и жестокими, и нежными, великолепный высокий лоб и густые белокурые волосы.
Барон сказал, что когда миниатюра будет окончена, он оправит ее в золотую рамку, к тому же украшенную бриллиантами и сапфирами. Это, видимо, было причиной того, что он надел синий сюртук, который, несомненно, был ему к лицу. Даже его серые глаза теперь немного отливали голубизной.
Я сгорала от желания взять в руки кисть. И очень переживала за отца. Он работал молча, без видимого напряжения. Я спрашивала себя, осознает ли он, какие именно детали уже недоступны его зрению.
Сегодняшнее утро прояснит очень многое. Мы узнаем, сможем ли осуществить наш план или нет. Я не была уверена, что мне удастся написать достойную миниатюру по памяти, пусть даже опираясь на наброски отца, и не сомневалась, что, если бы представилась возможность работать самостоятельно, я бы написала изумительный портрет. Сумела бы передать его высокомерие и непоколебимую убежденность в том, что весь мир принадлежит только ему. Я бы привнесла в миниатюру известную степень враждебности, которую испытывала к барону. Создала бы портрет его души… И это могло бы ему не понравиться. Да что там, совершенно точно не понравилось бы…
Пока отец работал, барон говорил, обращаясь в основном ко мне.
Была ли я вместе с отцом при баварском дворе? Не была? Он приподнял брови, будто спрашивая, почему же я тогда приехала в Нормандию.
— В таком случае вы не видели портрет графини и не могли оценить ее внутреннюю красоту.
— Очень жаль.
— Мне все кажется, что мы с вами уже встречались. Должно быть, все дело в портрете «Незнакомки». Впрочем, она мне уже не кажется незнакомкой.
— Мне не терпится взглянуть.
— А мне — показать ее вам. Как продвигается работа, мсье Коллисон? Я хорошая модель? Будет очень интересно наблюдать за рождением моего изображения.
— Все идет хорошо, — ответил отец.
— А еще, — добавила я, — у нас существует правило: никто не должен видеть миниатюру до тех пор, пока она еще не окончена.
— Не уверен, что смогу принять это правило.
— Это совершенно необходимо. Вы должны предоставить художнику свободу действий. Критика в процессе работы может иметь катастрофические последствия.
— А похвала?
— Тоже нежелательна.
— Вы всегда позволяете своей дочери устанавливать правила, мсье Коллисон?
— Это мои правила, — сухо ответил отец.
Вслед за этим барон рассказал мне о некоторых картинах своей коллекции, состоящей отнюдь не из одних миниатюр.
— С каким удовольствием я буду хвастаться перед вами своими сокровищами, мадемуазель Коллисон! — заявил он.
Спустя час отец отложил кисть. Для первого сеанса вполне достаточно, заметил он. Кроме того, ему показалось, что господин барон устал позировать.
Барон встал и потянулся, признавшись, что ему непривычно так долго сидеть на одном месте.
— Сколько потребуется сеансов? — поинтересовался он.
— Этого я пока сказать не могу.
— В таком случае, я вынужден настаивать на том, чтобы мадемуазель Коллисон тоже на них присутствовала. Так мне будет веселее.
— Отлично, — ответила я, пожалуй, слишком поспешно.
Он поклонился и оставил нас одних.
Я взглянула на отца, который выглядел очень усталым.
— Свет такой яркий, — пожаловался он.
— Это именно то, что нам нужно.
Я тщательно изучила его работу. В целом она мне понравилась, но я подметила один или два неуверенных штриха.
— Я внимательно его разглядывала и очень хорошо запомнила лицо, так что могу писать портрет, пользуясь тем, что уже сделал ты, и тем, что я знаю и помню. Пожалуй, лучше всего немедленно приступить к работе. Наверное, я всегда буду начинать работать сразу же после его ухода, пока в памяти еще свежи детали. Посмотрим, что у нас получится. Работать без модели будет нелегко.
Я приступила к миниатюре. Его лицо стояло передо мной так же отчетливо, как если бы он продолжал сидеть напротив. Я наслаждалась работой. Нужно передать этот голубой оттенок, появившийся в его стальных глазах благодаря синему сюртуку. Я как будто воочию видела эти глаза… в них светились сильные чувства… властолюбие, упрямство, разумеется, звериная похоть… да, нужно передать чувственный изгиб его губ. Пират, подумала я. Скандинавский пират. Это же видно по его лицу. С кличем «Ха! Ролло!» он ведет свой корабль по Сене… грабит, мародерствует, сжигает дома, насилует женщин… о да, однозначно, он свирепо насилует женщин… захватывает земли, строит неприступные крепости и, укрывшись за их стенами, отражает любые попытки выбить его оттуда.
Еще никогда я не создавала портреты с таким азартным удовольствием. Скорее всего, это отчасти объяснялось необычностью метода, а также антипатией, которую я к нему испытывала. Сильные эмоции помогали работать, вдыхали жизнь в рождающееся прямо на глазах произведение.
Отец внимательно наблюдал за моей работой.
Наконец я отложила кисть.
— Ах, отец, — вздохнула я, — мне так хочется создать шедевр! Хочется обмануть барона, но только так, чтобы его Коллисон стал лучшим из всех предыдущих!
— Очень надеюсь, что у нас все получится… — поддержал меня отец. Но на его лице была написана такая беспомощность, что мне захотелось обнять и утешить этого пожилого человека, как маленького ребенка.
Какая жестокая судьба! Быть великим художником и лишиться возможности заниматься любимым делом!
Но все же утро было удачным. Я довольна своей работой.
Мы с отцом пообедали вдвоем, поскольку Бертран уехал куда-то вместе с бароном и Николь, после чего я предложила отцу отдохнуть. Он выглядел усталым. Сегодняшний сеанс был чрезмерной нагрузкой для его глаз.
Проводив его в комнату, я отправилась на прогулку, по обыкновению прихватив с собой альбом для набросков.
Спустилась ко рву и села прямо на траву. И тут же вспомнила, как мы с Бертраном пришли сюда, и как беседовали, и как безмятежно провели время. Он так выгодно отличался от барона, был таким мягким и добрым. Я не могла понять, как женщины, подобные Николь, могут унижаться ради мужчин, подобных барону. В нем ведь не было ничего привлекательного. Разумеется, он очень влиятельная фигура, а считается, что власть притягательна для некоторых, а возможно, и многих женщин. Лично мне его высокомерие было попросту отвратительно. Чем больше я узнавала барона, тем больше мне нравился Бертран. В моих глазах он был наделен всеми мыслимыми достоинствами. Мягкий, предупредительный, но прежде всего добрый и заботливый по отношению к другим людям. Этих качеств явно недоставало его всемогущему родственнику. Бертран сделал так, чтобы мы сразу по прибытии почувствовали себя здесь, как дома, и с этой задачей он справился безукоризненно, настолько безукоризненно, что между нами за столь короткое время успела завязаться подлинная дружба, которая, как мне казалось, обещала в дальнейшем крепнуть и…
Размышляя таким образом, я делала ленивые наброски. Вскоре страница альбома пестрела изображениями барона. То, что он занимал все мои мысли, было вполне объяснимо, поскольку мне предстояло писать с него миниатюру, причем делать это при помощи метода, к которому до меня никто и никогда не прибегал.
Он красовался в самом центре — кровожадный викинг в крылатом шлеме, ноздри раздуты, в глазах светится похоть, губы изогнуты в жестокой и торжествующей усмешке. Мне казалось, я слышу его гортанный крик. Под наброском я написала «Ха! Ролло!». По кругу шли другие наброски его лица… в профиль и анфас. Я хотела изучить его лицо во всех ракурсах и при всех настроениях. Мне приходилось выдумывать то, что я еще не видела.
Внезапно за моей спиной послышался смех. Обернувшись, я увидела его. Барон склонился над моим плечом, затем, резко выбросив вперед руку, выхватил из моих рук альбом.
— Я вас не слышала, — пробормотала я.
— Здесь, возле рва, трава на редкость густая и сочная. Увидев вас здесь… рисующую так увлеченно… не замечающую ничего вокруг себя… я не смог побороть искушения подкрасться и посмотреть, что же вас так сильно заинтересовало.
Он разглядывал рисунок.
— Отдайте немедленно, — потребовала я.
— Ну, нет. Это мое.