Я никогда не видела Эдит столь возмущенной, но чем больше она жаловалась, тем труднее мне было сдерживать смех.
— Кстати, Эдит. Я вообще-то голодная, — сказала я. — Может, правда, закажем пиццу по телефону?
— Тебе нельзя ничего острого, ты же кормишь грудью. — Она встала, подошла к холодильнику, вытащила оттуда стеклянную кастрюлю. — Вот, запеканка. Твоя камердама приготовила. — Эдит брезгливо водрузила кастрюльку на стол. Сквозь толстое стекло проглядывало аппетитное бело-кремовое нечто. — По рецепту какой-то бульварной писательницы. Специально, чтобы тебе перекусить после кормления. А обед Мишель заказал в ресторане. Диетблюда. Повар суперкласса. Доставят к трем часам.
Эдит демонстративно отказалась от запеканки и приступила к новой порции черного кофе без сахара. Она вообще не ест ничего сладкого, очень боится за фигуру. Рано или поздно мне тоже предстоит начать бороться за восстановление своей, с грустью подумала я. Я же заставила свой организм выносить девочек, теперь же, кто его знает, может, он решит в отместку навсегда оставить меня такой коровой? Но пока я смело наслаждалась кулинарным шедевром мадам Сифиз.
— Ты сама выбрала имя Мадлен или Мишель придумал?
— Нет, придумала я. Но Мишелю понравилось. Ведь его мать — Мадлен.
— Но, по-моему, его мать зовут Анжели. Заносчивая, кстати, тетка. Дура дурой!
— Матушка Анжели — его мачеха, но я бы не сказала, что она дура. — Я нашла нужным заступиться за свекровь. — Простоватая, конечно, но жизнь отдаст за Мишеля. Он к ней искренне привязан. А его родная мать умерла, когда ему было двенадцать.
— Вот как? А я не знала, — откровенно огорчилась Эдит. — Он никогда не говорил мне.
— Ну и что? — улыбнулась я. — Мишель не все говорит даже мне, хотя я его жена. Да и ты, как выяснилось, тоже не из особо откровенных. Не смотри на меня так и не вздыхай. Ты целых полгода держала меня в неведении по поводу того, что творится в моем доме. Но я же не обижаюсь. Перепланировка второго этажа — настоящий сюрприз!
— Ладно. — Эдит опять вздохнула. — Я действительно должна сказать тебе кое-что. Но опять не решаюсь.
— Ты поссорилась не только с мадам Сифиз, но и с кем-то еще? — усмехнувшись, предположила я. — Выкладывай!
Она пристально посмотрела мне в глаза, а потом выпалила на одном дыхании:
— Возьми себя в руки, дорогая, Мишель опять встречается с Мадлен.
Шов на животе заныл. Я набрала в легкие побольше воздуха и начала считать до десяти. Но сбилась. Начала снова. Сбилась опять. Только с четвертой или с пятой попытки мне удалось досчитать до конца и, приложив дополнительные усилия, заставить себя улыбнуться. Шов ныл по-прежнему.
— Извини, — забеспокоилась Эдит. — Зря я это сказала. Ты такая бледная! Помочь перебраться на кушетку? Тебе, наверное, тяжело с непривычки так долго сидеть в кресле?
— Но ведь пока я лежала в клинике, ты регулярно знакомила меня со всеми перипетиями ее жизни, — медленно заговорила я, не двигаясь с места. Мое нынешнее тело было слишком большим, сейчас я ощущала это особенно явственно. — Ты ведь старательно не выпускала ее из поля зрения, дружила с ней по моей просьбе. И знаешь, там, в палате, в обществе сплошных персонажей телевизионных сериалов, Мадлен сделалась для меня тоже одной из них, и просто по-человечески, по-женски, я начала ей сочувствовать, как если бы бросивший ее любовник был тоже героем сериала, ну, неким условным мужчиной, а вовсе не моим мужем…
Я говорила медленно, но Эдит не перебивала меня. Где-то глубоко внутри меня зрело странное убеждение, что чем больше слов в защиту Мадлен я скажу, тем скорее Эдит признается, что просто грубовато пошутила и все совсем не так.
— Согласись, ведь это ужасно, — продолжала я, — когда одинокая, бедная, но тонко чувствующая женщина начинает встречаться с кем-то, влюбляется, а потом внезапно делает глупый шаг — ради того, чтобы бесплатно побывать на Канарах, расстается с ним на месяц, даже не успев толком предупредить. Что такое сообщение на автоответчике для пусть и влюбленного, но женатого мужчины? Ничто!
— Никакого сообщения для Мишеля на автоответчике не было. Я обманула тебя для твоего же спокойствия, — сухо сказала Эдит. — Они встречались перед ее отъездом. Поссорились, ей даже не хотелось ехать. Но я позвонила очень вовремя. Как чувствовала! И на своей машине отвезла ее в аэропорт.
— Но потом-то они не виделись! — с надеждой выпалила я. — Или ты опять обманула для моего спокойствия?
— Нет. После ее возвращения встреч у них действительно больше не было. Мадлен звонила ему, но он так и не смог вырваться.
— Ну да, я же помню, ты рассказывала мне, как она переживала. — У меня опять затеплилась наивная надежда. — Как потом уехала в турне со своим квартетом, как там случилось несчастье с ее пальцем.
Эдит согласно кивала, а я уже не могла остановиться и поспешно извлекала из своей памяти все, что только было связано с Мадлен, словно от того, как много я вспомню, принципиально зависела вся моя дальнейшая жизнь.
— Ты сама утверждала, что твоя подруга — невзрачная на вид, с жидкими бесцветными волосами, но с выдающимся нижним бюстом. И что из всех мужчин она предпочитает жгучих брюнетов с усами.
— Да, Мишель явно не оправдывает ее пристрастий, — вставила Эдит, но я не обратила внимания, продолжая рассуждать о Мадлен, как о персонаже из сериала:
— Сейчас, как ты сама утверждала, у нее полная катастрофа, хотя и так в квартете последнее время относились к ней хуже некуда. Первая скрипка интриговала, чтобы выжить ее и пристроить свою племянницу, которая «вообще играть не умеет» по сравнению с нашей виртуозкой. Но бедолага Мадлен нечаянно прищемила дверью мизинец левой руки, чем и воспользовалась интриганка, да еще плюс к тому пустила в музыкальных кругах Парижа такие гнусные сплетни, что теперь Мадлен не берут никуда. Хотя из-за травмы пальца она не сможет играть даже в кабаке, впрочем, кому нужны там ноктюрны и рапсодии?
— Слушай, — прищурилась Эдит. — К чему ты пересказываешь мне это все? Ты что, действительно переживаешь за эту стервозину?
— Оставь, пожалуйста, свои характеристики, Эдит. А то мне начинает казаться, что и обо мне ты говоришь за глаза с таким же красноречием.
— Что, не стерва, по-твоему? Бедная девочка?
— Просто я попыталась посмотреть на все со стороны. — Но вовсе не со стороны я видела, как Эдит буквально трясет от моих рассуждений. Зато шов-то на моем животе совершенно перестал ныть! — И думаю, что такая утонченная и наверняка обидчивая особа, как твоя подруга детства, возобновила отношения с бросившим ее любовником не от хорошей жизни. Окажись я на ее месте, одна, без средств к существованию, тоже бы наверняка поступила точно так же.
— Утонченная? — Эдит явно нарочно сделала ударение не там. — Без средств? Возобновила? Плохо ты знаешь своего муженька, дорогая. Это он возобновил! Потому-то я и не смогла жить с ним под одной крышей, зная, чем он занимается на стороне, пока его родная жена мужественно ждет в клинике родов! Откуда я знаю? Да эта жучка заставила меня сто раз прослушать его страстные мольбы о рандеву на автоответчике! Она прыгала от счастья! «Ах, мой Мишель меня любит! Ах, Мишель, Мишель! Он каждый день звонил мне, пока я была в турне! Ты права, дорогая Эдит, расстояния закаляют чувства!» Тьфу!..
И тут я поймала себя на мысли о том, что мне очень хочется нажать кнопочку на пульте и уменьшить звук. Я воспринимаю ее темпераментный монолог как заученный текст роли очередной героини телесериала! И все это никоим образом не относится ко мне лично…
— Тише, Эдит, ты кричишь на весь дом.
— Ты бы хоть поинтересовалась, во сколько Мишелю обходятся эти чувства!
— Ну и во сколько? Только, пожалуйста, тише.
— Да эта стер… Мадлен не берет у него ни су! Ни су она не берет, — повторила Эдит, определенно с трудом понизив голос. — Это же, получается, любовь?..
— Может быть, — сказала я. — Но на что же она тогда живет? Пошла работать в школу?
— Она не выносит подобные заведения, — хмыкнула Мадлен. — «Микроклимакс» школы нашей утонченной не подходит. Она помещает объявления в газетах — ищет место няни или гувернантки с музыкальным образованием. Только без толку. Все требуют рекомендательных писем, а где ей их взять? Я предложила написать липовые. Что ты! Ни в какую! Она честная! Насилу вчера уговорила. Может быть, не сегодня завтра кто и купится.
— Но все это время на что же она жила?
— До чего же ты все-таки странная, Полин. На твоем месте я бы при первой возможности застала ее с Мишелем и вообще… Убила!
— Ну и убила бы сама! — улыбнулась я. Не поверите, но мне на самом деле стало очень смешно. Как она прошипела это «Убила!»… — Что же ты до сих пор с ней общаешься и не убиваешь?
— Я не жена, права такого не имею. — К моей радости, Эдит немного повеселела, видимо, заразившись улыбкой от меня. — А потом, знаешь, как я ее увижу, дуру такую, становится жалко.
— Надо понимать, ты ее и подкармливаешь?
— Как же! Так она и позволит. Утонченная! Нянчится с соседским младенцем за гроши.
— С младенцем? — удивилась я. — Это же так трудно!
— Да я и сама ошалела, когда узнала. Сказала ей то же самое, не поверишь, слово в слово. А она так ручками взмахнула, — Эдит показала, как взмахнула ручками Мадлен, — и говорит: «Что ты! Младенцы — это прелесть, розовые попки, крошечные пальчики, я их обожаю!». Оказывается, она сидела с младенцами в юности, чтобы подработать, когда училась в консерватории. При младенцах можно было репетировать на виолончели, — они сладко засыпали, — тогда как с детьми другого возраста такое совмещение деятельности невозможно.
— Потрясающе! — сказала я.
— Ну! — согласилась моя подруга. — Только ты как хочешь, а, по-моему, это клиника. Она так гордится, что у Мишеля родилась тройня, как если бы родила ему сама. Только, кажется, она еще не знает, что одна из твоих дочек — ее тезка.
— Узнает, — пожав плечами, сказала я.
Эдит смерила меня взглядом и покачала головой.
— Жаль, Полин. Я не думала, что ты сдашься.
— А я не думала, что ты можешь подумать так. Слушай, а какое у нас сегодня число?
— Восьмое, а что?
— То! У тебя ведь через… Через… — Я сосчитала на пальцах. — Через семь дней день рождения! Что ты хочешь в подарок?
— Полин! Какие условности. Придете ко мне в гости, и все.
— Какие гости, дорогая! Мне уже опять пора исполнять обязанности коровы. — Я показала ей на часы над камином. — Предлагаю попраздновать у нас. Но, пожалуйста, скажи, что тебе подарить? Не изображай нашу «утонченную» знакомую.
Эдит вздохнула и промолчала. Но затем словно опомнилась:
— Спасибо, Полин, за предложение, но я не сказала тебе еще кое-что.
Почему-то меня уже больше не волновали никакие ее недоговоренности.
— Я думала, что вы с Мишелем придете ко мне, и я вам всем его тогда и представлю. В смысле, Макса. Макса Валанси… То есть Селестен его, конечно, знает, ты, наверное, тоже. И твой муж. Макс преподает в коллеже астрономию. Но еще окончательно не ясно…
Я погладила ее руку.
— Хочешь, чтобы я пока не говорила Мишелю?
— Да, — ответила она.
Глава 8, в которой моя любимая спальня…
Моя любимая кровать, моя любимая спальня! За стеной тихо дышат во сне мои сытые девчушки, у меня тоже есть возможность поспать пару часиков до ночного кормления. Какой длинный был сегодня день. Но я дома! Как же я соскучилась по своей спальне…
Вообще-то, если быть точной, это теперь совсем другая комната — одна из бывших комнат для гостей, кстати, та самая, где тогда бессонной ночью лежал и курил Мишель. Но заботливые руки моих добрых фей — мадам Сифиз и матушки Анжели — с потрясающей точностью воспроизвели здесь мою спальню: точно такие же нежно-сиреневые обои, картина Матисса в золоченой раме… Она специально висит так, чтобы можно было ее рассматривать, лежа в постели. Из окна падает прямоугольник лунного света, обои и рама кажутся серебряными. Тени деревьев размытой графикой колышутся на стене: на улице сильный ветер. А дома, под одеялом, так уютно и тихо. Особенно рядом с Мишелем. Горячее, сильное тело. Может быть, только одеколон резковат. Я принюхалась. Нет, тот же, просто я, наверное, отвыкла за полгода.
Я потерлась щекой о его плечо.
— Устала? — ласково прошептал он, слегка касаясь губами моих волос.
— Так хорошо! Я дома… — Глаза слипались, по всему моему измученному организму разливался мягкий покой.
— Спи, родная. У тебя был сегодня такой длинный день.
— Знаешь, я только что подумала то же самое.
— Не разговаривай, спи. Спокойной ночи. — Он поцеловал мой лоб. — Зря ты не прилегла после обеда.
— После обеда пришел Селестен, а потом твоя матушка Анжели. Я ей так благодарна!
— Я рад, что вы наконец-то нашли общий язык. Но, пожалуйста, постарайся уснуть. Тебе нужны силы. Скоро ведь опять кормить.
— Ты так здорово ассистировал нам с Мари во время последней кормежки! Можешь смело работать патронажной сестрой.
— Тогда уж братом, — ласково усмехнулся он. — Я подумаю над твоим предложением.
— Все-таки зря ты не захотел попросить Мари остаться на ночь. Хотя бы сегодня. Я боюсь, что не справлюсь с ночным кормлением без нее.
— А патронажный брат на что? Не придумывай, мы прекрасно справлялись с Селестеном безо всякой няни.
— Мы были намного моложе, и потом — Селестен был один, а их трое.
— Справимся, Полин, не переживай. Утром придет мадам Сифиз, а после обеда — Мари. Если хочешь, можем вызвать матушку Анжели. Она будет только рада. А сейчас, ну прошу тебя, спи.
— Хорошо, хорошо. Только еще два слова. А то усну и забуду сказать. У Эдит через неделю день рождения.
— Боже мой, Полин! Далась тебе эта Эдит! О подарке поговорим завтра. Спокойной ночи!
— О подарке — само собой. Я о другом. Только — это секрет. Если что, ты ничего не знаешь. У нее появился кавалер.
— С ума сойти! — Мишель хохотнул, иронично, по-моему.
— Ничего смешного. Это Валанси. Ты его знаешь. Мсье Валанси, который преподает астрономию в коллеже Селестена. Насколько я поняла, у него серьезные намерения.
— Этот кучерявый очкарик? Пустое! С ней ни один мужчина не будет жить, даже такой чокнутый звездочет.
— Почему? — Спать хотелось ужасно, но любопытство было сильнее.
— Потому что невозможно построить серьезные отношения на голом сексе.
Я чуть не икнула от формулировки Мишеля!
— На голом сексе? Откуда у тебя такие выводы?
— Но ведь она думает только о себе! И ничего не умеет делать. Ни готовить, ни слушать нормально, ни даже гладить! Представляешь, она прожгла утюгом мою самую любимую рубашку. Ну ту, которую ты, помнишь, подарила мне на прошлое Рождество?..
— А почему это Эдит взялась гладить? Почему не мадам Сифиз? Я же договорилась с ней, что всю глажку та целиком берет на себя. И потом, твои рубашки мы всегда отдавали в…
Мишель не дал мне договорить.
— Да из-за твоей драгоценной подруги старуха Сифиз чуть не взяла расчет! Я вообще не понимаю, как тебе только могло прийти в голову поселить у нас эту… — Мишель закряхтел. — Эту зазнайку! Все, Полин, достаточно. Давай спать.
— Но я хотела отпраздновать день рождения Эдит у нас дома.
— Пожалуйста, дорогая, не надо! Я видеть ее не могу!
— А я не в состоянии выходить никуда, пока…
Он опять перебил меня, но на этот раз не словами, а поцелуем. Хорошим поцелуем, долгим и многообещающим.
— Мишель! — Я перевела дыхание и открыла глаза. В полутьме его лицо было таким красивым. — Мишель, я ведь не гожусь на это пока. — Он все так же смотрел на меня. Так художник смотрит на свое произведение. — Правда, я сейчас вообще ни на что не гожусь…
— Глупая! — Он как кошке почесал мне переносицу. — Родная моя, я люблю тебя, и ты рядом. Что еще нужно?
— То…
— Спи. — Он обнял меня и подтянул одеяло. — Спи, моя красавица.