— Да. Спасибо. Буду ждать с нетерпением.
— И я тоже, — улыбаясь, заметил Стратос, — и я тоже.
На сей раз он не сделал попытки задержать меня. Я вышла из гостиницы и отправилась к Франсис, которая сидела вместе с нашим кофе под тамарисками. Ветви их в рассеянном электрическом свете казались бесплотными, точно облака. За ними чернело негромко шелестевшее море, а выше — столь же черное, беспросветное небо. Безлунная ночь. Я подумала о Стратосе, плечистом молодце с нервно бьющейся жилкой на виске, лишившемся покоя из-за соучастия в убийстве. И о Тони. Представила, как окажусь в их компании на маленькой лодочке… совсем одна, затерявшись где-нибудь в этом зловещем мраке…
Я даже не стала задумываться, что может быть у него на уме и действительно ли я добилась для себя отсрочки приговора до завтрашнего дня. Я знала лишь одно: где-то вдали, в гуще этого же самого мрака, стоит яхта с потушенными огнями, а на борту ее — Марк, и, что бы ни случилось, мы с Франсис сегодня ночью выберемся отсюда.
По каменным ступенькам лестницы мы спустились совершенно бесшумно. Где-то вдалеке залаяла собака, но тут же смолкла. Потревоженное легким ветерком с берега, едва слышно шелестело море — огромное, таинственное, безмолвное существо, вздыхающее в кромешной тьме ночи.
— Держись как можно ближе к скалам, — шепнула я Франсис. — Если идти по гальке, будет много шума.
Неслышно ступая, мы осторожно продвигались вдоль подножия скалы; островки маргариток заглушали наши шаги. Ночь выдалась столь темной, что даже отсюда массивное продолговатое здание гостиницы едва можно было различить — если бы не свежая побелка, оно и вовсе стало бы невидимым. Ни в одном из окон света не было. Да и все остальные дома деревни тоже погрузились во мрак; лишь два крохотных пятнышка света говорили о том, что кое-где засиделись за полночь. Да еще совсем тусклое мерцание со стороны церкви — это всю ночь напролет горели лампады перед иконами.
Мы продвигались на ощупь, каждый шаг казался прыжком в неизвестность; приходилось идти так медленно, но как же хотелось зажечь фонарик и спешить, спешить…
И вот волей-неволей пришлось идти по гальке. Сколь осторожно мы ни ступали, шаги наши отдавались, словно горный обвал. Сделав десяток шагов, я коснулась руки Франсис, веля ей остановиться.
— Подожди. Давай прислушаемся.
Затаив дыхание, мы вслушивались в тишину. Ведь если мы произвели хоть малейший шум, который можно было услышать, то же самое сделают и наши преследователи, если таковые имеются.
Ничего — лишь спокойное дыхание моря.
— Ты уверена, что луны не будет? — прошептала Франсис.
— Уверена.
Бархатисто-черное небо заволакивалось вуалью облаков, медленно тянущихся из-за Белых гор. Возможно, позднее его сплошь усеют звезды, но сейчас оно было совершенно черным в утешение всем преследуемым существам. Прядильщицы лунного света сделали свое дело. Где-нибудь далеко, за черной линией горизонта, погруженная в воду луна дожидалась, когда ее распрядут и витые светящиеся нити дотянутся по направлению к берегу. Но только не сегодня ночью.
Я снова коснулась руки Франсис, и мы двинулись дальше.
Только проведя в кромешной тьме некоторое время, начинаешь различать окружающие предметы, порой даже цвета. Обступившая со всех сторон тьма уже не кажется такой однородной. Вот море — одушевленная тьма; галька — шелестящая, движущаяся тьма, временами причиняющая такие неудобства; отвесные скалы, вздымающиеся сейчас справа от нас, — неясно вырисовывающаяся черная как сажа масса, подхватывающая и эхом разносящая наши шаги и даже наше дыхание. Мучительно медленно мы продвигались вперед — справа вплотную подступали скалы, их выдающиеся вперед зубчатые Каменистые подножия не раз заставляли нас спотыкаться и падать, а с другой стороны, не дальше чем в ярде от нас, ни на миг не прекращая своего движения, плескалось море, и различить его можно было лишь благодаря едва заметной светлой полоске пены; оно и было нашим единственным проводником.
Даже не знаю, сколько продлилась эта часть нашего путешествия. Казалось, минула целая вечность. Но наконец мы пересекли полукружие бухты, и теперь прямо перед нами вздымался высокий, напоминающий кафедральный собор утес, выдающийся в море; волны с тихим плеском омывали его подножие, вспениваясь среди валунов, раскиданных вдоль узкой береговой полосы, по которой только и можно было его обогнуть. Мы уже перебирались через этот мыс при дневном свете, но мыслимо ли это проделать в кромешном мраке?
Пришлось, конечно, куда денешься. Замечу, однако, что никому не порекомендую в порядке моциона тащиться с чемоданом в руках на протяжении мили или около того по песку и гальке в кромешной тьме, а потом осторожно пробираться по узкой тропке, где один неверный шаг — и вы рискуете нырнуть на пару саженей в море, которое, хотя с виду и спокойное, ощетинилось, будто акула, острыми зубьями подводных рифов.
Добравшись до мыса, я оглянулась назад. Последние светящиеся точки в деревне исчезли; бухта, которую мы только что пересекли, казалась всего лишь мрачным ущельем.
Позади меня Франсис, запыхавшись, проговорила:
— Там, на море… огни. Повсюду огни.
Обернувшись, я в замешательстве обнаружила, что непроглядная тьма оказалась расцвеченной крохотными огоньками. Потом до меня дошло, что это такое.
— Это ночные рыболовы, — объяснила я ей. — Они далеко отсюда. Я видела, как они выходили в море. А из бухты мы их не заметили, наверное, потому, что слишком низко находились. Ну как, ты пройдешь? Пока что не стоит зажигать фонарик.
— Умираю, но не сдаюсь, — весело ответила она. — Собственно говоря, я, как кошка, прекрасно вижу в темноте.
Следующая бухточка оказалась совсем маленькой с замечательно твердым, светлым песком, хорошо различимым в темноте и обеспечивающим нам безопасное продвижение. Так что шли мы быстро и через десять минут уже добрались до второго мыса, где идти было также относительно легко. Вдоль узкого взморья была протоптана хорошо различимая тропинка. Я осторожно обогнула утес, а затем спустилась в Дельфинью бухту. Франсис, казавшаяся отсюда неясной движущейся тенью, ощупью, с оглядкой спускалась по тропинке ко мне.
— Все в порядке?
— Да. — Дышала она довольно-таки тяжело. — Это и есть та самая бухта?
— Да. Из дальнего ее конца в море выступает длинная отмель. Нам придется пройти по ней до глубоководья. Теперь, слава тебе господи, можно включить фонарик. Держи. — Я вложила его в ее руку. — Пусть он лучше будет у тебя. Давай мне свой чемодан.
— Ну уж нет. Я запросто могу…
— Не дури, тут недалеко, а мой совсем ничего не весит. А дорога предстоит непростая… похоже, тут могут встретиться горные озерца и тому подобное… так что пусть лучше один из нас будет мобильным и осветит путь. Можешь взять мою сумку — держи, перекинешь через плечо. Я пойду следом за тобой.
Она неохотно отдала мне свой чемодан и забрала у меня сумку и фонарь. Лучик света показался ослепительным после непроглядного мрака, песок и скалы вдруг стали такими яркими и отчетливыми, что на несколько мгновений мы почти начисто лишились чувства перспективы и пропорций и потеряли способность ориентироваться в пространстве.
Во всяком случае, мне так показалось и, могу предположить, то же самое произошло и с Франсис: сделав всего лишь три-четыре шага, она вдруг пошатнулась и с криком рухнула на песок как подкошенная. Фонарик вылетел у нее из руки и, ударившись о ближайший камень, погас. Раздался зловещий, непоправимый звук разбивающегося стекла. Тьма снова накрыла нас, словно пелена. Я выпустила из рук чемоданы и бросилась к ней.
— Франсис! Что с тобой? Что случилось?
За последние три дня моя нервная система подверглась столь разрушительному воздействию стресса, что, признаться, на какое-то безумное мгновение мне показалось, что я найду ее мертвой.
Но она была очень даже живой и ругалась на чем свет стоит.
— А все моя проклятая лодыжка. Видала ты когда-нибудь такую дуру? И фонарь к тому же угрохала. Эта чертова штуковина разбилась?
— Боюсь, что да. Но твоя нога…
— Это та самая лодыжка. Все в порядке, не волнуйся, простое растяжение, как обычно. Посижу здесь минутку да вдоволь начертыхаюсь, и все пройдет. Дьявол, да я еще и промокла! Ты была права насчет горных озерец: песок, кажется, плавно переходит в такую штуковину… Вот слепая тетеря! А теперь, раз фонарь разбился… — Она в ужасе осеклась. — Никки, фонарь!
— Да знаю я. Ничего не поделаешь. Он… он в любом случае наверняка подплывет поближе, будет нас высматривать, и мы его окликнем.
— Если увидим.
— Но услышим-то обязательно, а?
— Милая моя девочка, он же не станет заводить мотор, ты согласна?
— Не знаю. Может и завести — тут же будет полно других лодок, на шум мотора никто не обратит внимания. Все будет в порядке, Франсис, не волнуйся.
— Другого не дано, — угрюмо заметила она, — поскольку наши с тобой корабли сожжены. Проделать тот же самый путь назад нам не удастся — по крайней мере теперь.
— В самом худшем случае, — заверила ее я с напускной бодростью, — я доплетусь с чемоданами обратно, быстренько распакую их, а потом заявлюсь к ним и сообщу, что мы решили поплавать в ночи, и не будут ли они любезны забрать тебя отсюда.
— Ага, — подхватила Франсис, — они на всех парусах ринутся сюда и столкнутся с Марком и компанией.
— В таком случае предоставим это дело Марку. Ему это придется по вкусу.
— Может быть. Что ж, поделом мне, что не воспитала тебя как полагается. Кабы я тебя научила не лезть не в свое дело…
— И просто переходить на другую сторону улицы?
— Ну да. Ладно, что уж там. Раз уж мы решили продемонстрировать свои дурные манеры и, ради того чтобы избежать встречи с нашими дорогими хозяевами, забрались в эти богом забытые места, полагаю, надо принимать все как есть. Поступить по-другому ты не могла, даже в этом трагикомическом ночном эпизоде. Невозможно соприкоснуться с убийством и при этом не испугаться. Только, сдается мне, не скоро мы отсюда выберемся. Чертова щиколотка. Нет-нет, не волнуйся, она уже меньше болит. Который час?
— Почти что половина второго. У тебя есть спички?
— Нет, зато есть зажигалка. Может, сгодится. Я так переживаю из-за фонаря.
— Брось, ты тут ни при чем.
— Ладно, дай-ка мне руку и помоги, пожалуйста, подняться.
— А ты сможешь? Держись. Молодец! Знаешь что, брошу-ка я наши чемоданы прямо здесь, прислоню к скале, и мы с тобой пройдем по этому так называемому пирсу, если получится — сколько сможем. А потом я вернусь за ними… или вообще пусть постоят, пока Марк не появится. Ну как, одолеешь?
— Да. Не волнуйся ты за меня. Смотри, это не фонарь лежит?
В тусклом свете звезды блеснула металлическая поверхность. Я тотчас подняла его и попыталась включить. Бесполезно. Когда я легонько встряхнула его, послышалось дребезжание осколков стекла.
— Капут? — спросила Франсис.
— Ага, приказал долго жить. Бог с ним. Не может же нам все время сопутствовать удача. Однако стоит поспешить.
Это был долгий и мучительный переход через бухту. После поломки фонаря и падения Франсис мы ступали еще неувереннее, чем прежде. Франсис стойко ковыляла вперед, я же, стараясь держаться спокойно и непринужденно, мысленно последними словами ругала себя за то, что вообще затеяла этот побег. Быть может, я сглупила и напрасно запаниковала из-за ножа Джозефа. Быть может, они его даже не видели и он все время лежал в моем кармане. Быть может, настойчивость Стратоса, приглашавшего меня на ночную рыбалку, — не более чем желание хозяина угодить гостю, и никакой опасности нет, а все мои страхи — лишь плод больного воображения. И незачем было склонять Франсис к этому дурацкому походу, который, возможно, окажется безрезультатным. Чистейшее ребячество. Если бы я сохранила присутствие духа и дождалась завтрашнего дня… Завтра мы смогли бы по телефону заказать машину и затем чинно прошествовать к ней по главной улице при свете дня.
А между тем мы находились в кромешной тьме, и пути назад не было. Прошло, наверное, не менее получаса, прежде чем мы с Франсис выбрались на эту косу. С моей помощью кузина тащилась вдоль нее, подволакивая ногу, чуть ли не ползком, пока наконец не отыскала местечко, где смогла присесть. Глубоко и облегченно вздохнув, она склонилась, чтобы помассировать свою щиколотку.
— Ты держалась молодцом, — сказала я. — А теперь давай-ка сюда твою зажигалку.
Пошарив в кармане, она протянула ее мне. Я прошла еще немного вперед вдоль мыса. Оконечность его круто вздымалась вверх, а затем резко обрывалась в глубоководье, где гребень был расщеплен морем на части. Впереди меня, выступая из морской пучины, ощетинились каменные зубья, оставшиеся от разрушенной скалы, их основания были очерчены призрачным ободком из пены.
Я подыскала ровное местечко, где удобно было стоять, и, зажав зажигалку в руке, повернулась лицом к морю.
Конечно же, они прекрасно увидят ее пламя. Мне вспомнились рассказы о том, как в годы войны летчики во время затемнения со значительной высоты замечали пламя от спички, зажигающей сигарету. Даже если мне не удастся воспроизвести условные сигналы, о которых мы договаривались, все равно свет, любой огонек из этой бухты в это самое время, несомненно, привлечет внимание Марка и заставит их подойти поближе… Ведь так? А уж когда он подойдет достаточно близко, останется только окликнуть его.
Я сложила руку чашечкой, прикрывая зажигалку, и щелкнула ею. Потом еще раз щелкнула. Еще и еще…
Когда мой большой палец уже заболел от бесконечных попыток, я наконец осознала, что произошло. Вспомнила всплеск воды, раздавшийся при падении Франсис, и как она выжимала полы своего пиджака. Зажигалка находилась в кармане. Фитиль промок. У нас не осталось никакого света.
Я стояла, в отчаянии кусая губы и пытаясь собраться с мыслями, и вглядывалась в темноту, напрягая зрение и слух.
Ночь была полна звуков. Море тихо что-то нашептывало и напевало, словно гигантская раковина, приложенная к уху, и кромешная тьма, окутавшая меня, тоже была наполнена своими звуками. На небе теперь светилось больше звезд, и я даже подумала, что, пожалуй, замечу, если какое-нибудь суденышко устремится к берегу. Простирающиеся передо мной необозримые морские просторы казались чуть ли не светлыми по сравнению с густой чернотой скал, вздымающихся вокруг.
И тут я услышала что-то — по крайней мере, мне так показалось. Плеск воды о корпус лодки; дребезжание металла где-то на борту. Я даже по-дурацки встала на цыпочки, напряженно вглядываясь в темноту. И заметила на некотором расстоянии, за пределами полукружия бухты, светящуюся точку, продвигающуюся к востоку. Небольшая лодочка с выключенным мотором неторопливо скользила во мраке, оставляя на воде танцующую лужицу света. Одна из лодок ночных рыболовов подошла близко к берегу — вот и все. Мне даже показалось, что я заметила на носу лодки пригнувшуюся фигуру, четко обрисовавшуюся на фоне света. По крайней мере, подумала я, он вряд ли обнаружит яхту Ламбиса, стоящую с погашенными огнями на якоре где-то на рейде, однако, пока лодочка находится так близко, я не рискну окликнуть Марка.
Я вернулась к Франсис и все ей рассказала.
— Значит, придется нам возвращаться?
— Не знаю. Он ведь тоже заметит рыбацкую лодку и, возможно, решит, что мы не рискнули подать сигнал из-за нее. Он… он может даже зайти в бухту, просто чтобы посмотреть. — Я замолчала, терзаемая сомнениями. — Знаешь, Франсис, скорей всего, мы не сможем теперь вернуться. Вдруг они уже обнаружили… и этот человек…
— Посмотри! — вдруг резко оборвала она меня. — Вон там!
В первый момент я подумала, что она указывает на рыбацкую лодку, которая, неторопливо скользя вдоль бухты, уже вот-вот должна была скрыться из виду за мысом, лежавшим к востоку от нас.
И тут я увидела другую лодку — безмолвный черный силуэт, на мгновение выхваченный из мрака скользнувшим по нему лучом света. Лодка с потушенными огнями, судя по всему, без движения лежала в дрейфе на некотором расстоянии от бухты.