Габриэль тут же подошел ко мне и сказал, что у меня усталый вид.
— Да, у вас был утомительный день, — пробормотала Рут. — Мы на вас не обидимся, если вы рано уйдете к себе.
Мы пожелали всем спокойной ночи и пошли наверх в свою спальню.
Пятница, спавший в своей корзинке, проснулся и радостно бросился нам навстречу.
— Ну вот, худшее уже позади. Ты познакомилась с моими родственниками.
— Не со всеми, как я понимаю.
— Ну, остальные не в счет — так сказать, второй эшелон. С теми, кого ты встретила сегодня, тебе предстоит жить в одном доме. Пойдем, я покажу тебе вид с балкона.
— А где этот твой балкон?
— В конце коридора. Пойдем, покажу.
Мы вышли из комнаты и пошли по коридору, в дальнем конце которого была дверь. Габриэль открыл ее, и мы оказались на балконе. Высоко в небе стояла луна, освещая открывшийся перед нами вид. Руины аббатства, лежащие внизу, казались призраком, вышедшим из средневековья. Рядом с ними вилась темная река с травянистыми берегами, над ней черной аркой горбился мост, а за рекой тянулась, сливаясь с ночным небом, вересковая пустошь, через которую мы проезжали по дороге от станции.
— Боже, как красиво, — прошептала я.
— Когда я не дома, мне снится этот вид, — сказал Габриэль.
— Меня это не удивляет.
— А когда я здесь, я каждый вечер выхожу на балкон, чтобы снова увидеть эту красоту. Меня с детства притягивает этот вид.
Вдруг он посмотрел вниз, слегка перегнувшись через парапет.
— Двое из моих предков покончили с собой, бросившись с балкона. Правда, не с этого — в доме еще три таких балкона.
У меня побежали мурашки по спине, и я осторожно глянула в черноту под парапетом.
— Мы ведь на самом верху дома, — продолжал Габриэль. — Прыжок отсюда на каменные плиты внизу означал верную смерть. За всю историю нашей семьи в ней было два самоубийства — и оба одним и тем же способом.
— Пойдем в дом, — сказала я. — Я устала.
Из-за этих слов Габриэля ко мне вернулся мой страх, и я чувствовала, что мои нервы очень напряжены, что было совсем на меня не похоже. Оставалось только надеяться, что к утру, когда я высплюсь и отдохну, мое настроение изменится к лучшему и я забуду свои непонятные тревоги.
* * *
В течение последующих двух дней я знакомилась с домом и окрестностями. Я была очарована и тем, и другим. При дневном свете дом казался еще красивее и, конечно, приветливее, чем в сумерках, когда я увидела его в первый раз. До сих пор я ни разу в жизни не была в таком огромном и старинном доме, где прошлое словно сливалось с настоящим и где можно было вообще забыть, в каком веке живешь. Здесь легко было себе представить, как та или иная комната выглядела двести, триста лет назад, потому что в убранстве дома мало что изменилось и даже большая часть мебели сохранилась еще со времени постройки дома.
Зато с наступлением сумерек я ловила себя на том, что, проходя по слабо освещенным коридорам, невольно оглядываюсь назад, словно ожидая увидеть чей-нибудь призрак. При этом я прекрасно понимала, что предаваться таким фантазиям было смешно и бояться в этом доме совершенно нечего. В нем жили вполне реальные, в общем, обыкновенные люди.
Я старалась, насколько это было возможно, подружиться со всеми членами моей новой семьи. Что касается сэра Мэттью, это было нетрудно, так как он с самого начала был искренне рад моему появлению в доме. И вообще, это был, несмотря на преклонный возраст, жизнерадостный и добродушный человек, любящий вкусно поесть, выпить хорошего вина и полюбезничать с женщинами. Тетя Сара — старая дева, всю жизнь прожившая в этом доме, — была совершенно безобидным существом, погруженным в свой мир, где сегодняшний день путался со вчерашним. Она была очень добра ко мне, хотя и продолжала иногда называть меня Клер, путая с давно умершей невесткой — женой сэра Мэттью и матерью Габриэля. Люк же был вполне обыкновенным юношей, как все молодые люди его возраста, — он был занят своими собственными делами и интересами. По отношению ко мне он был нарочито любезен, хотя в его любезности и проскальзывала некоторая ироничность, которая, впрочем, меня совершенно не задевала.
Труднее всего, конечно, мне было снискать расположение Рут. Я старалась дать ей понять, что не имела ни малейшего намерения лишить ее роли хозяйки дома и начать вмешиваться в ведение хозяйства. Видит Бог, дом был достаточно большим для того, чтобы мы могли жить, не мешая друг другу. Она — дочь хозяина дома, ставшая хозяйкой со времени совершеннолетия, и я совершенно искренне считала, что у нее гораздо больше прав на эту роль, чем у меня.
Она поделилась со мной планами по поводу торжественного ужина в мою честь, и я сказала ей, что полностью доверяю ее опыту и не хочу вмешиваться в приготовления, так как мне никогда не приходилось устраивать такие вечера. Она не смогла скрыть своего облегчения, а я, в свою очередь, была довольна, что обрадовала ее.
В наше первое утро дома Габриэль уединился с отцом, чтобы обсудить какие-то дела, и я решила пойти с Пятницей на прогулку и осмотреть развалины аббатства. На лестнице я встретила Люка. Он приветливо улыбнулся мне и наклонился, чтобы погладить Пятницу.
— Я люблю собак, — сказал он мне.
— А у вас нет своей собаки?
Он покачал головой.
— Кто стал бы за ней смотреть, когда меня не было? Я ведь учился в школе и приезжал домой только на каникулы. Сейчас у меня промежуточная стадия, так сказать. Я закончил школу и скоро уеду поступать в Оксфорд.
— Но ведь в доме полно народу — неужели никто не мог бы позаботиться о собаке, пока вас нет?
— Я убежден, что о своей собаке надо заботиться самому. Я бы никому другому ее не доверил. Вы уже осмотрели дом?
— Практически нет.
— Я обещал вам экскурсию. Вам надо научиться ориентироваться в доме, иначе рано или поздно вы просто заблудитесь. Хотите, начнем сейчас?
Я не хотела терять его видимое расположение ко мне, поэтому приняла его предложение. Кроме того, мне действительно хотелось осмотреть дом, поэтому я решила, что прогулку по окрестностям можно отложить.
Я и не представляла себе, насколько велик был дом. В нем, должно быть, было не меньше сотни комнат. Каждая из четырех его частей, составляющих замкнутый прямоугольник, вполне могла бы быть отдельным домом внушительного размера.
— Существует легенда, что один из наших предков женился сразу на четырех женщинах. Каждую из четырех жен он держал в отдельном крыле дома, и ни одна из них не знала о существовании других.
— Похоже на сказку о Синей Бороде.
— Может, Синяя Борода и был моим предком? В нашей семье немало темных секретов, Кэтрин. Вы даже не представляете себе, с какой семьей вы породнились!
Его светлые глаза смотрели на меня насмешливо и, как мне показалось, слегка цинично. Я опять вспомнила о том, почему Габриэль скрыл от семьи свое намерение жениться. Конечно же, в их глазах я была авантюристкой, напавшей в лице Габриэля на золотую жилу — ведь он не только должен был унаследовать дом и титул своего отца, но и огромное состояние, которое позволяло содержать эту громаду, большой штат прислуги и все поместье.
— Я уже начинаю это понимать, — ответила я.
Мы проходили комнату за комнатой, и я не переставала удивляться тому, что видела. Во всех комнатах были большие, высокие окна и высокие потолки, украшенные изумительной каменной резьбой, стены многих комнат были покрыты дубовыми панелями или гобеленами, и в них стояла прекрасная старинная мебель. Люк также показал мне погреба, где хранились продукты и вина, и провел меня через огромную кухню с множеством подсобных помещений. Слуги, которых мы встретили там, смотрели на меня с подозрением, видимо, думая, что я инспектирую их территорию, готовясь стать хозяйкой дома.
Когда мы оказались в портретной галерее, Люк подвел меня к каждому из портретов, назвав всех, кто был изображен на них. Там был портрет первого сэра Люка, который построил дом, — свирепого вида джентльмена в доспехах; там были также Томас, Марк, Джон, несколько Мэттью и еще один Люк.
— В нашей семье всегда была традиция давать детям библейские имена[1], — сказал Люк. — В каждом поколении у нас есть библейские герои: Матфей, Марк, Лука, Иоанн, Петр, Симон и так далее… вплоть до архангела Гавриила. Я часто называю его Ангелом, хотя ему это не нравится. Честно говоря, назвать кого-то в честь архангела, по-моему, уже слишком. Куда лучше уподобиться симпатичным и вполне земным Марку или Иоанну. Вот еще один сэр Люк. Он умер молодым — бросился с балкона в западном крыле… А вот Джон, который сто лет спустя решил последовать его примеру. Он спрыгнул с балкона в северном крыле.
Я отвернулась. От этих рассказов мне стало не по себе — сама не знаю, почему. Я подошла к портрету дамы в великолепной шляпе с перьями как на портрете Гейнсборо.
— Это моя прапрапрабабушка, — сообщил Люк. — Только я точно не знаю, сколько должно быть «пра».
Мы пошли дальше, и Люк снова остановился у одного из портретов.
— А вот и ваш свекор собственной персоной, — объявил он.
На меня смотрел молодой сэр Мэттью. Его небрежно повязанный шейный платок был воплощением элегантности, так же, как и его темно-зеленый бархатный сюртук. На лице горел румянец, а глаза блестели озорным блеском. Я поняла, что не ошиблась, решив, что в свое время сэр Мэттью был порядочным повесой и дамским угодником — его портрет не оставлял никаких сомнений на этот счет. Рядом с ним была молодая красивая женщина с выражением решительности на лице. Мать Габриэля, решила я. Рядом был и он сам — портрет, должно быть, был написан несколько лет назад, потому что он выглядел на нем совсем юным.
— Вы тоже займете здесь свое место, — сказал Люк. — Как и другие, вы станете пленницей холста, и через двести лет новая хозяйка дома придет сюда посмотреть на своих предшественниц, среди которых будете и вы.
Мне вдруг захотелось убежать от него, хоть ненадолго вырваться из стен дома, полного теней прошлого.
— Пятница заждался своей прогулки, — сказала я. — Пожалуй, я его лучше выведу. Благодарю вас за то, что вы мне все показали.
— Все? Но я вам вовсе не все показал. В доме есть еще многое, чего вы не видели.
— Значит, я увижу это в другой раз, — твердо сказала я. Он наклонил голову.
— Ну что ж, буду счастлив продолжить свою экскурсию, когда вам будет угодно.
Я поспешила вниз по лестнице и на полдороге обернулась. Люк стоял на верхней площадке, глядя на меня, и у него был такой вид, словно ему достаточно было ступить за раму одного из портретов, чтобы занять место среди изображений его предков.
* * *
Вторую половину дня я провела с Габриэлем. После обеда мы поехали верхом на вересковую пустошь, а когда вернулись, было уже пора переодеваться к ужину. Вечер прошел так же, как и накануне.
Перед сном мы опять вышли на балкон полюбоваться развалинами аббатства, освещенными луной, и я вспомнила, что до сих пор не добралась до них, и дала себе слово непременно посетить их на следующий день.
Утром Габриэль снова заперся с отцом в его кабинете, и я, взяв с собой Пятницу, отправилась к аббатству.
Вблизи развалины выглядели еще более внушительно, чем на расстоянии. Силуэт массивной романской башни четко вырисовывался на фоне голубого неба — она была совершенно целой, так же, как и стена прилегающего к ней здания. Если бы не пустые глазницы окон и не отсутствие крыши, можно было бы подумать, что аббатство вовсе не разрушено — по крайней мере, с той стороны, с которой я подошла к нему. Меня поразили размеры сооружения, и я подумала, как интересно было бы нарисовать его план и представить себе, как все это выглядело несколько столетий назад. По остаткам стен внутри зданий вполне можно было догадаться, какие там были помещения — легко угадывались неф и боковые приделы собора, монашеские кельи и так далее.
Среди руин приходилось ступать осторожно, не забывая смотреть под ноги, потому что повсюду валялись куски камней, о которые было легко споткнуться. Пятница же носился вокруг, не обращая на них внимания, наслаждаясь свободой после долгих часов, проведенных взаперти.
Я присела на невысокий обломок стены и задумалась. Я думала о Габриэле — о его болезни и о его постоянном страхе смерти, вызванном ею. Но мне казалось, что помимо болезни его страшит что-то еще, что как-то связано с домом, с этими романтическими развалинами, лежащими рядом с ним. Что это, я не знала, но я дала себе слово сделать Габриэля счастливым и избавить его от страхов, и я должна была его сдержать. Я не собиралась принять неизбежность его ранней смерти, как принял ее он — я была уверена, что, если я буду заботиться о нем и оберегать его, болезнь может отступить. В конце концов, немало людей со слабым сердцем доживают до глубокой старости.
Лай Пятницы вывел меня из задумчивости. Я вскочила и стала звать его, но он не появлялся. Я пошла его искать и в конце концов увидела его в руках какого-то мужчины. Пятница рычал и пытался вырваться, но мужчина держал его крепко и не давал ему себя укусить.
— Пятница! — крикнула я, и мужчина обернулся на звук моего голоса. Он был среднего роста, и у него были пронзительные черные глаза и оливкового цвета кожа.
Увидев меня, он выпустил собаку из рук и, сняв шляпу, поклонился мне. Пятница бросился мне навстречу, заливаясь лаем, и, когда я подошла ближе к незнакомцу, встал между нами, как бы готовясь защитить меня, если потребуется.
— Значит, это ваша собака, мадам, — сказал незнакомец.
— Да, а что произошло? Он обычно очень дружелюбен.
— Я вызвал его неудовольствие. Он не понял, что я, возможно, спас ему жизнь.
— Как это?
Он повернулся и показал в ту сторону, откуда он пришел с Пятницей в руках. Я увидела, что там был колодец.
— Он стоял на краю, заглядывая вниз. Его любопытство могло погубить его.
— Значит, я в долгу перед вами за свою собаку.
Он наклонил голову. Я подошла к колодцу и заглянула в него.
— Этот колодец когда-то вырыли монахи. Он довольно глубокий, и оказаться на дне было бы не очень приятно, — сказал мужчина.
— Он у меня очень любознательный пес.
— На вашем месте, идя сюда, я бы надевал на него поводок. Вы ведь придете сюда опять, не так ли? Я вижу, что это место завораживает вас.
— Оно кого угодно заинтересует.
— Да, но в разной степени. Вы позволите представиться вам? Мне кажется, я знаю, кто вы. Вы ведь миссис Габриэль Рокуэлл, не так ли?
— Как вы узнали?
Он развел руками и улыбнулся. У него была теплая, дружелюбная улыбка.
— Простая дедукция. Я знал, что вы должны были приехать, а так как все обитатели этих мест мне знакомы, мне было нетрудно догадаться, что это именно вы.
Я улыбнулась.
— Так что добро пожаловать, миссис Рокуэлл. А меня зовут Деверел Смит. Доктор Смит. Я почти каждый день бываю в Киркландском Веселье, так что рано или поздно мы должны были повстречаться.
— Я слышала о вас.
— Надеюсь, ничего плохого?
— Напротив.
— Я не только семейный врач Рокуэллов, но и старый друг. А сэр Мэттью и мисс Рокуэлл уже далеко не молоды, так что они постоянно нуждаются в моих услугах. Между прочим, я как раз направляюсь к ним. Если вы не против, мы можем пойти вместе.
Я с удовольствием согласилась, и мы пошли к дому, оживленно разговаривая. Доктор Смит рассказывал мне о моей новой семье, и когда он упомянул Габриэля, в его голосе послышалось беспокойство. Я знала, что оно означает, и хотела поговорить с ним о состоянии Габриэля, но удержалась, решив сделать это позже, когда познакомлюсь с доктором Смитом поближе. Я была уверена, что мне будет легко говорить с ним, — он казался очень воспитанным и умным человеком, а его дружелюбие по отношению ко мне не вызывало сомнений.
Он сказал мне, что он и его дочь получили приглашение на ужин, который должен был состояться у нас в ближайшую субботу.
Я была поражена, узнав, что у него есть дочь достаточно взрослая, чтобы быть приглашенной на ужин. Он угадал мое удивление и не пытался скрыть, что оно ему польстило. На вид ему было около тридцати пяти лет, но взрослая дочь означала, что на самом деле он старше.