Энни неожиданно расхохоталась и сама испугалась своего сатанинского смеха.
— Я скорее умру, чем соглашусь переспать с тобой!
Мартин пожал плечами:
— Что ж, Энни, пусть будет по-твоему.
Энни почувствовала себя побежденной. Защищаться ей было нечем. Она была сломлена и морально, и физически. Она позволила Мартину взять ее за руку и покорно поплелась за ним к темной лестнице.
«Теперь это уже все равно, — твердила она себе. — Я уже мертва. Я умерла в ту минуту, когда перестало биться сердце Джеймса. А то, что замыслил Мартин, — не более чем пустая формальность».
Спустившись, Мартин провел ее через кухню — ту самую кухню, в которой она когда-то тщетно пыталась запечь индейку ко Дню благодарения. Энни показалось даже, что и сейчас Джеймс смотрит на нее из темноты… Она с трудом подавила новый приступ истерического смеха.
— Что тебя так забавляет, Энни? — полюбопытствовал Мартин, когда они уже вышли во двор и направлялись к узкой лестнице, ведущей на веранду второго этажа. Свежий осенний ветер, растрепавший кроны деревьев вокруг дома, взъерошил волосы Энни, отбросил их с лица. Осень всегда была ее любимой порой.
— Я подумала, что Джеймс сейчас, может быть, наблюдает за мной. Как мой ангел-хранитель… А потом сообразила, что ангельского в нем не так уж много.
— Между прочим, — признался Мартин, — в глубине души я тебя к нему даже слегка ревную, и это меня тревожит.
Энни остановилась у подножия лестницы. В том самом месте, где нашла своего отца мертвым и окоченевшим. И ведь именно Джеймс оставил его в этой позе! Оставил, зная, что труп найдет Энни…
— Ты просто ребенок, Мартин, — сказала она. — Но ты не умеешь играть с другими детьми, потому что не привык делиться игрушками.
— Ты права, — кивнул он. — Пойдем наверх.
Они начали подниматься по узким крутым ступенькам. Верхняя площадка, обнесенная ажурной решеткой, была погружена в кромешный мрак, и на мгновение Энни представила себе Джеймса, затаившегося в углу. Так он, наверное, поджидал ее отца. И так мог бы поджидать сейчас ее.
— Интересно, каким образом Джеймс заманил папу сюда? — спросила она вдруг, сама не зная почему. Даже всерьез не рассчитывая услышать ответ.
— Уин сам так решил.
Энни остановилась и резко повернулась к нему.
— Откуда ты знаешь?
— Я ведь присутствовал при этом, моя милая. Наблюдал за ними, дабы удостовериться, что в последний момент Джеймс не спасует. Уж очень он любил старика. А я поставил на карту так много, что не мог рисковать. Слишком больших усилий стоило мне сфабриковать улики против твоего папаши.
— Так это ты его предал? Ты обрек его на смерть?
— Не совсем. Я просто упростил задачу для тех, в чьей власти было приговорить его.
— Это и есть предательство!
— Что такое предательство, Энни? — презрительно скривил губы Мартин. — Не более чем самое обычное слово. Одно из многих тысяч. Кроме того, даже ты должна согласиться, что он заслуживал смерти.
— Почему ты не сам убил его?
— Уин хотел, чтобы это сделал Джеймс. Вообще это удивительно трогательная история. И забавная — ведь ни один из них даже не подозревал, что я слежу за ними из темноты. Они насладились изысканным ужином с коньяком, а потом отправились на прогулку. И уже здесь, на верхней площадке, Уин сам попросил Джеймса сломать ему шею.
— Не надейся услышать аналогичную просьбу из уст дочери Уина! — процедила Энни.
— Я на это и не рассчитываю, Энни. Напротив, я надеюсь, что ты окажешь мне яростное сопротивление.
Еще какая-то дюжина ступенек — и они достигнут площадки верхнего этажа. Энни вперила взгляд в темноту, и ей даже показалось, что она видит высокую тень, затаившуюся в углу. Готовую нанести смертельный удар…
Энни посмотрела на Мартина. Странно, но ни ненависти, ни страха она не ощущала — даже сейчас, когда ей в ребра ткнулось дуло пистолета. Энни прекрасно понимала, что всякое сопротивление бесполезно. Что она могла сделать? Разве что попытаться увлечь его за собой. В ад…
— Я хочу кое о чем попросить тебя на прощание, — сказал Мартин. — Может, сделаешь мне тоже минет напоследок? В память о наших былых отношениях…
— Я охотнее возьму в рот скорпиона! Дуло вонзилось ей в бок сильнее.
— А ведь я могу тебя заставить, — прошипел Мартин.
— А ты не боишься?
Мартин вздохнул:
— Да, к сожалению, ты права. Мне бы не хотелось лишиться столь ценного органа. Между прочим, я тебе никогда не говорил, почему ты меня всегда так раздражала? Ты слишком часто оказывалась права!
Они уже достигли верхней площадки. Мартин даже не удосужился осмотреться по сторонам. А вот Энни пристально вгляделась в темноту — и с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть.
— Твой выход, дорогая, — усмехнулся Мартин. — Ну как, ты готова нырнуть вниз головой?
— Отойди от нее, Мартин! — внезапно раздался негромкий голос.
Джеймс выдвинулся из темноты — высоченный, окровавленный; жажда мщения горела в его глазах. Сейчас он был похож на хромоногого дьявола. У Мартина от ужаса отвалилась челюсть. На мгновение он оцепенел, и Энни хватило этого мгновения, чтобы изо всей силы толкнуть его в грудь.
Старые перила с громким треском надломились; Мартин, испустив дикий вопль, камнем полетел вниз и раскроил череп о бетонный выступ. Тело его судорожно дернулось раз-другой и затихло.
Густая и темная лужица крови в лунном свете казалась совсем черной.
Однако Энни смотрела вниз совсем недолго.
— Ты не умер, — прошептала она, подняв глаза на Джеймса.
— Как видишь, нет. Но я был близок к этому.
Джеймс приблизился к ней, и Энни с ужасом разглядела глубокие раны на его щеках, обагренные кровью джинсы. Лицо его казалось белым как полотно. Но он был жив, и он был с ней! Посреди всеобщего хаоса и торжества смерти только это имело для нее значение…
Их глаза встретились всего лишь на мгновение — неуловимо короткое и вечное мгновение. Никаких слов им не требовалось. Джеймс, даже не прикоснувшись к ней, отвернулся и медленно захромал вниз по ступенькам. На полпути он приостановился и оглянулся.
— Ты идешь? — спросил он.
— Куда?
— Не знаю. Подальше отсюда.
«И да примешь ты смерть свою в Ирландии», — вдруг промелькнуло в голове Энни. И она поняла, что готова следовать за этим человеком куда угодно. Энни не знала, что их ожидает, но ей хотелось одного: чтобы он был в мире со своей совестью.
— Да, — сказала она. — Иду.