— Даниэль! — негодующе запротестовал он. — Возможно, вы не хотели никого оскорбить…
Однако холодный, как покрытая инеем сталь, голос Даниэля оборвал его тираду, словно лезвие бритвы, перерезавшее телефонный провод:
— Очень дорого, — неторопливо повторил он. — И, насколько мне известно, он очень немного получил за свои деньги.
Это переполнило чашу терпения, и буря, бушевавшая в груди Лесли, вырвалась наконец наружу.
— Твой брат получил все, что хотел! — бросила она, вскакивая на ноги, и гнева в ее голосе было не меньше, чем в голосе Даниэля — льда… — Он получил возможность безграничной власти надо мной. Он получил возможность контролировать все мои действия. Он получил возможность постоянно демонстрировать чувство собственного превосходства. А самое главное — он получил возможность наблюдать, как мы бессильно извиваемся у его ног.
Даниэль слушал не перебивая. На скулах его играли желваки, костяшки сжатых в кулак пальцев побелели.
— Но ведь ты имел в виду секс, Даниэль, не так ли? Ты считаешь, что твой брат жестоко страдал из-за моего отказа лечь с ним в постель. — Краем глаза Лесли заметила, как отец, пытаясь остановить ее, вскинул вверх руку, но проигнорировала этот жест. Все ее внимание было обращено к Даниэлю, который сидел неподвижно, как статуя, повернув к ней голову, словно мог видеть ее сквозь бинты.
— Да, ты прав. Он действительно хотел со мной спать. Но не потому, что любил меня. Ему непременно нужно было обладать мною во всех возможных смыслах этого слова. И если в этом отношении я пыталась сохранить свое достоинство, отказываясь ему подчиниться, — что ж, я имела на это право. — Лесли тяжело дышала. — И еще одно, последнее, Даниэль. Ты вчера запретил мне упоминать имя Симона. Хорошо. Теперь я тебе говорю то же самое: никогда не упоминай при мне его имени. Никогда! То, что у меня с ним произошло, — это только мое дело. И тебя это не касается.
Некоторое время Даниэль продолжал сидеть неподвижно, затем один из уголков его рта пополз вверх, и он саркастически усмехнулся:
— А как насчет пяти тысяч долга твоего отца? Это чье дело?
Лесли почувствовала, как кровь стучит у нее в висках.
— Мое!
Отец нетерпеливо завозился в кресле.
— Но у тебя нет пяти тысяч, Лесли…
— Я их добуду! — отрезала она, не оглядываясь на него.
Даниэль подался вперед.
— К примеру, можешь продать тот вульгарный камень, который ты именуешь обручальным кольцом, — сорвалось с его побледневших губ. — Если ты еще не сделала этого. Не мог не обратить внимания, что ты его уже не носишь.
Вспомнив, как Даниэль гладил ее ладонь в саду, Лесли инстинктивно прикоснулась к безымянному пальцу левой руки. Воспоминание причинило физическую боль, подобно грубому прикосновению к кровоточащей ране.
— Оно в ящике твоего стола, — ответила она, и боль звучала в ее голосе. — Я никогда не прикоснусь к нему снова, что бы ни случилось. Ты прав, оно вульгарно. Точно так же, как и сам Симон. Точно так же, как и ты, Даниэль, когда говоришь мне все это.
Он не отвечал, и Лесли на негнущихся ногах направилась к двери. С порога обернулась.
— Забавно, — сказала она, и, хотя голос ее уже дрожал от сдерживаемых рыданий, она была слишком взбешена, чтобы чувствовать по этому поводу какое-либо смущение. — Я думала, что тебе будет трудно занять его место, но я ошибалась. Ты такой же, как он! Точно такой же!
«Ты такой же, как он…»
Даниэль никак не мог понять, почему эти слова так его задели. Лесли явно хотела его оскорбить в отместку за его справедливую критику. Но это просто смешно: что может быть обидного в сравнении с Симоном?
Но тогда почему брошенный в запале упрек застрял в его мозгу, словно отравленный дротик, превратив ночь в бесконечный кошмар?
«Ты такой же, как он! Точно такой же!»
Он поспешно натянул на себя рубашку и принялся яростно застегивать пуговицы. Одна пуговица оторвалась и отлетела в сторону. Даниэль даже не нагнулся за ней — будь он проклят, если начнет ползать по полу, нашаривая пуговицу, которая оторвалась исключительно для того, чтобы его позлить! А все из-за этих непонятных слов, будь они неладны:
«Ты такой же, как он! Точно такой же!»
Даниэль выругался, снял рубашку и потянулся за новой. Какого черта он вообще об этом думает? Через час он будет у доктора Флетчера, ему наконец снимут эти проклятые бинты, и он опять сможет бегать, прыгать, танцевать и вообще наслаждаться жизнью. Вот тогда-то он покажет Лесли…
Робкий стук в дверь прервал его размышления, не дав додумать, что именно он покажет Лесли.
— Мистер Даниэль! — Безошибочный радар Аннетт, видимо, подсказал ей, что Даниэль заканчивает одеваться. — Можно войти? Вам посылка.
Нахмурившись, он начал натягивать туфли, стараясь не стонать, хотя ногу от колена до бедра тут же пронзила острая боль.
— Конечно! Что еще за посылка?
Судя по одышке Аннетт, когда она вошла в комнату, это была очень тяжелая посылка, и Даниэль почувствовал неловкость от того, что не может ей помочь.
— Надо было попросить Брайана принести ее, — грубовато сказал он. — Ты когда-нибудь надорвешься, если будешь таскать такие тяжести.
— Уф-ф-ф! — выдохнула Аннетт, со стуком поставив ношу на какую-то деревянную поверхность, вероятно, на письменный стол. — По этой лестнице мне приходилось таскать и вас, когда вы были маленьким, а уж вы-то весили побольше, чем эта коробка. — Ее прерывистое дыхание раздавалось теперь совсем рядом. — Она от какого-то мистера Келтона и, похоже, набита кирпичами. Тяжелая как сталь!
— Как свинец, — машинально поправил Даниэль. — Который час?
— Почти двенадцать. Пора ехать, если не хотите опоздать. Разумеется, — судя по голосу, экономка улыбнулась, — если вам не к спеху, можно позвонить, и доктор Флетчер с удовольствием перенесет ваш визит на следующую неделю.
— Черта с два я позволю ему это сделать, — улыбнулся в ответ Даниэль.
Итак, каковы бы ни были его прочие качества, Келтон оказался в высшей степени пунктуальным человеком.
«Ты такой же, как он! Точно такой же!»
Только сейчас Даниэля осенило, почему эти слова так сильно на него подействовали. Стало невыносимо обидно сознавать, что Лесли так считает. По стечению обстоятельств она знала Симона куда лучше, чем он, его родной брат. Гораздо раньше Даниэля она поняла, как неузнаваемо Симон переменился. Лесли была здесь и наблюдала процесс воочию. Даниэль же, как справедливо заметил Келтон, слишком много времени провел в джунглях.
Но если Лесли все знала, почему она согласилась выйти за Симона замуж? Неужели только для того, чтобы оплачивать долги своего отца? Что-то здесь не сходилось. Не такой женщиной она была, чтобы пожертвовать собственным счастьем в угоду порочным наклонностям Джека Стиворта.
Даниэль с силой сжал кулаки. Пришло время заставить Лесли ответить на все эти вопросы. Раньше он боялся сильно на нее давить. Боялся, что она будет продолжать лгать. Впрочем, вполне возможно, Даниэль горько усмехнулся, что на самом деле он боялся услышать от нее правду. Однако теперь стало очевидно, что дальше так продолжаться не может. Лесли нравилась ему при жизни Симона, его влечет к ней и сейчас. Но у них не может быть будущего, пока они не заставят прошлое стать прошлым. Они должны откровенно поговорить. Сейчас он уже достаточно окреп, чтобы заставить ее сказать правду. И — чтобы выдержать эту правду.
— Аннетт, не могла бы ты оказать мне услугу? — Даниэль протянул вперед руку и тотчас почувствовал, как ее сжала теплая, добрая ладонь Аннетт.
— Все, что угодно. Только не просите, пожалуйста, утащить эту коробку.
— Передай Лесли, что я прошу ее отвезти меня к доктору.
Казалось, экономка на мгновение заколебалась, затем подчеркнуто вежливо сказала:
— Что ж, это я сделаю с огромным удовольствием.
— Не исключено, что она начнет отказываться, — осторожно заметил Даниэль, не будучи уверенным в том, что и насколько известно Аннетт. — У нее сегодня ответственная встреча с мистером Хаггерти…
— Встреча состоится после обеда, — нетерпеливо прервала его Аннетт, которой идея, похоже, нравилась все больше и больше. — Вы к тому времени десять раз успеете вернуться. Вдвоем с Мирандой мы сумеем ее уговорить!
Улыбнувшись, он пожал ее руку.
— Тебе нравится Лесли, правда?
— Как она может не нравиться! — Экономка фыркнула, как будто вопрос этот показался ей в высшей степени странным. — Да я влюблена в нее до безумия, как, впрочем, и все, кто с ней знаком. Уж вам-то это должно быть известно лучше, чем кому бы то ни было!
Даниэль вздрогнул и отчаянно пожалел, что не может видеть в эту минуту глаз Аннетт. Что она хотела этим сказать?
— Все в нее влюблены?
— Ну, — замялась Аннетт, — за исключением, может быть, Симона. Нет, как женщина она ему, конечно, нравилась. А вот любить он по-настоящему никого не любил. Во всяком случае — в последние годы. Что же касается остальных, то тут я могу сказать наверняка: все просто без ума от Лесли…
В том числе и вы, мысленно закончил за нее Даниэль. Итак, всем все было известно: Симону, Келтону, Аннетт… Похоже, вся Калифорния знала о его чувствах к Лесли Стиворт. А он считал себя таким осмотрительным.
— Ответь мне на один вопрос, — внутренне холодея, спросил он. — Как к этому относился Симон? К. тому, что в нее были влюблены… все?
Наступила долгая пауза, во время которой — Даниэль это знал — пожилая женщина обдумывала ответ. Она бы никогда не смогла солгать ему и сейчас подыскивала такие слова, чтобы правда не оказалась для него слишком болезненной.
— Конечно, ему это было небезразлично, — медленно начала Аннетт, вероятно, вспомнив о том, что плохо владеет английским, а потому стараясь выражать свои мысли как можно понятнее. — Но относился он к этому не так, как вы думаете. Симон был словно охотник, у которого из-под носа пытаются утащить добычу. Понимаете? Как кот, у которого прямо из зубов отнимают воробья. Уверена, вам больно это слышать, — добавила она, помолчав. — Но именно так все и было.
И пока Даниэль решал, стоит ли ему показать, что он понял, что она имеет в виду, Аннетт вышла из комнаты.
Лесли все еще держалась враждебно. Она была подчеркнуто вежлива, но Даниэль явственно различил острые кристаллики льда в ее голосе, когда она отвечала Аннетт: разумеется, она сможет отвезти Даниэля в больницу.
Сейчас Лесли, не пытаясь хотя бы для приличия заговорить, сидела рядом с ним в приемной доктора Флетчера и листала иллюстрированный журнал, переворачивая страницы с размеренной периодичностью, свидетельствующей о том, что она не читает ни единого слова.
К счастью, устроившаяся на стуле напротив них Миранда болтала без умолку. Она очень просила взять ее с собой, и Лесли с Даниэлем, понимая, что им необходим буфер, с готовностью согласились.
— Я хочу, чтобы первой, кого ты увидишь, была я, — говорила в этот момент Миранда, с такой силой раскачивая свой стул, что содрогался и стул Даниэля. — Или, во всяком случае — второй. Первым, безусловно, будет доктор Флетчер. Но потом не смотри ни на сестер, ни на кого-нибудь еще. Чтобы я была первой девушкой, которую ты увидишь. Обещаешь?
— Обещаю, Анди, — стараясь говорить строго, отвечал Даниэль, хотя ему и самому не терпелось снова увидеть ее родное веснушчатое лицо. — А сейчас, пожалуйста, угомонись и сиди смирно.
Она послушно затихла, но Даниэль знал, что это ненадолго. И в глубине души был благодарен сестре за то, что она своей неукротимой активностью отвлекает его от мыслей о том, что произойдет через несколько минут.
Тысячи раз представлял он себе, как войдет в кабинет доктора Флетчера, как тот возьмет свои ножницы с тупыми концами и начнет, слой за слоем, срезать закрывающие его глаза бинты. А потом… А потом он опять сможет видеть. Он откроет глаза и опять увидит все: висящие на стенах дипломы, сверкающую чистотой посуду и инструменты в шкафчиках со стеклянными дверцами, обрамленное пышной седой шевелюрой лицо доктора Флетчера и свое собственное лицо, которое он не видел вот уже столько дней.
Точнее, то, что от него осталось. Даниэль знал, что большинство порезов было поверхностными, но — не все. Один, более глубокий, шел от левого уха к подбородку, второй рассек правую бровь. Раны до сих пор сильно болели, но Даниэль был слишком горд, чтобы спрашивать, как он теперь выглядит.
Совсем скоро он сможет увидеть это сам.
Видеть…
Но почему чем ближе эта минута, тем сильнее чья-то холодная безжалостная ладонь так больно сжимает его сердце? Что, если лечение не дало результатов? Что, если после того, как доктор Флетчер снимет повязку, вдруг не окажется ничего, кроме все той же постылой темноты?
О Боже! На мгновение Даниэлю захотелось самому сорвать бинты, подобно тому, как страдающий боязнью высоты человек испытывает непреодолимое желание броситься в пропасть, не в силах более переносить страх сорваться вниз.
Как будто его волнение передалось и ей, Лесли вдруг перестала листать журнал, и Даниэль невероятным усилием воли успокоил свое дыхание. Через несколько секунд монотонный шелест страниц возобновился.
Черт подери! Это какое-то издевательство — заставлять их ждать так долго. Они торчат здесь уже не меньше получаса…
— Мистер Винтер!
Наконец-то! Даниэль поднялся не спеша, небрежно, хотя мышцы были напряжены так, что могли бы запросто подбросить его вверх как из катапульты.
Мгновенно вскочившие Лесли и Миранда подхватили его под руки, чтобы довести до кабинета.
Миранду трясло от возбуждения, Лесли была неестественно тихой. Он бы вообще не догадался, что она рядом, если бы не легкое прикосновение ее руки.
Однако в последнее мгновение, когда они уже были у двери, она неожиданно заговорила:
— Даниэль…
Он повернул к ней голову.
— Я хотела тебе сказать… — Голос ее все еще был холоден, но льдинки в нем уже потеряли свои острые края. — Я уверена… — Она запнулась, не в силах продолжать.
— Я понимаю — кофейная гуща? — улыбнулся Даниэль, и сам удивился тому, как мягко, тепло, а главное — спокойно звучит его голос. Его собственные страхи мгновенно улетучились, едва возникла необходимость успокоить Лесли. — Держу пари, ты уверена, что все будет хорошо? Правда?
— Да, — ответила Лесли. Льдинки растаяли бесследно, и теперь в ее голосе слышались сочувствие и поддержка. — Не сомневаюсь, что все будет хорошо.
— Вот и прекрасно, — сказал он и прижал ее руку к сердцу. — Знаешь, я начинаю безгранично верить в эту твою кофейную гущу.
Даниэль знал, что она растерянно смотрит на него, пытаясь понять, как совместить ту теплоту, с какой он говорил с ней сейчас, с его вчерашней жестокостью, да он и сам был не меньше растерян, не умея объяснить, что с ним происходит, когда рядом находится эта женщина. Откуда такая безумная смена чувств: от любви до ненависти, от желания до отвращения? Чувств, невероятных по своей силе и совершенно неподвластных его воле.
Но ничего, скоро он положит этому конец: либо любовь — либо ненависть. Только не оба эти чувства вместе. Хватит. Больше так продолжаться не может. Скоро он снова сможет ее видеть, сможет заглянуть в ее глаза. И тогда — глаза в глаза — он заставит ее сказать ему всю правду.
11
Наверное, так же невыносимо тянется ожидание где-нибудь у ворот седьмого круга ада, подумала Лесли, взглянув на часы. Боже, почему так долго? Сколько можно ждать, изучая рецепты приготовления яблочного джема, принуждая себя улыбаться и делая вид, что ты абсолютно спокойна?
Миранда и не думала прикидываться, будто не волнуется. Она вертелась у двери кабинета, временами стремительно подбегая к Лесли только затем, чтобы узнать, который час. И не было ничего удивительного в том, что именно она увидела, как приоткрылась дверь.
Даниэль!!!
В следующее мгновение она уже крепко обхватила брата руками, спрятав лицо у него на груди. Первые восторг и радость сменились счастливыми слезами, и теперь она тихо плакала, приговаривая: