Он улыбнулся в ответ.
– Нас интересуют люди, у которых правильная мотивация. – Он сложил руки на несуществующем брюшке. – Наверное, вы это и так знаете, но лучших успехов в борьбе с весом добиваются те, кто стремится похудеть ради себя. Не ради поклонников, не ради родителей, не потому, что пришло приглашение на торжественный вечер по случаю двадцатилетия окончания средней школы, не из-за кем-то написанной заметки.
Мы молча смотрели друг на друга.
– Я бы хотел, чтобы вы назвали причину, по которой хотите похудеть, не связанную с тем, что вы сейчас злая и расстроенная.
– Я не злая, – зло ответила я. Он не улыбнулся.
– Можете вы привести другую причину?
– Я несчастная, – промямлила я. – Я одинокая. Никто не будет встречаться со мной, пока я такая толстая. Мне суждено умереть в одиночестве, и моя собака выест мне лицо, и никто не найдет нас, пока не почувствует запах, идущий из-за двери.
– Я полагаю, это маловероятно. – Он опять заулыбался.
– Вы не знаете мою собаку. Так я принята? Мне дадут лекарство? Я могу начать принимать его прямо сейчас?
Он продолжал улыбаться.
– Мы с вами свяжемся.
Я встала. Доктор достал стетоскоп, похлопал по столу для осмотра.
– Когда будете уходить, у вас возьмут анализ крови. А я бы хотел послушать ваше сердце. Сядьте сюда, пожалуйста.
Я, закрыв глаза, сидела на одноразовой бумажной простыне, лежавшей на столе для осмотра, чувствовала, как руки доктора перемещаются по моей спине. Впервые после Брюса меня касался мужчина. От этой мысли на глазах выступили слезы. «Не смей, – приказала я себе. – Не вздумай реветь».
– Вдохните, – ровным голосом попросил доктор К. Если он и понимал, что происходит, то не подал вида. – Хороший, глубокий вдох... задержите дыхание... можете выдохнуть.
– Оно еще там? – спросила я, посмотрев на склоненную голову доктора, когда он установил стетоскоп под моей левой грудью. А потом, прежде чем успела остановить себя, добавила: – Не разбилось?
Он выпрямился, улыбаясь.
– Все еще там. Не разбилось. Более того, по звуку у вас сильное и здоровое сердце. – Он протянул руку. – Я думаю, все у вас будет хорошо. Мы свяжемся с вами.
В приемной Лили, женщина с вышитыми маргаритками на груди, сидела в том же кресле, на ее колене лежал наполовину съеденный ломтик подсушенного белого хлеба.
– Ну что? – спросила она.
– Они обещали дать мне знать. – В руке Лили я увидела лист бумаги. Не удивилась, поняв, что это ксерокопия статьи Брюса Губермана «Любить толстушку».
– Вы читали? – спросила Лили. Я кивнула.
– Замечательная статья. Он так хорошо нас понимает. – Лили повернулась, насколько позволяло кресло, встретилась со мной взглядом. – Хотела бы я увидеть идиотку, которая упустила такого парня!
– Ты его выводил? – спрашивала я, и Брюс лишь стыдливо пожимал плечами.
Когда такое случилось с десяток раз, я перестала спрашивать. Мордочка Нифкина служила заставкой на моем компьютере на работе, и я подписалась на онлайновую газету «Рэттер чэтгер», хотя и удержалась от того, чтобы послать им его фотографию... пока.
Лежа в постели, мы с Брюсом придумывали истории из жизни Нифкина. Я придерживалась того мнения, что Нифкин родился в зажиточной английской семье, но отец отказался от него, застав на сеновале в компрометирующей позиции с одним из конюхов, и отправил в Америку.
– Может, он работал оформителем витрин, – предполагал Брюс, подсовывая руку мне под голову.
– Нет, подавал шляпы, – ворковала я, прижимаясь к Брюсу. – Держу пари, он подавал шляпы в «Студио-54»[13]
.
– Возможно, он знал Трумэна[14]
.
– Ходил в сшитых на заказ костюмах и носил трость.
Нифкин смотрел на нас как на чокнутых, потом уходил в гостиную. Я подставляла губы для поцелуя, и мы с Брюсом вновь пускались вскачь.
Если я спасла Нифкина от спортивных журналистов, частных объявлений и питомника, то и он в не меньшей степени спасал меня. Скрашивал мое одиночество, давал повод подниматься каждое утро и любил меня. Хотя бы за отстоящие большие пальцы и умение открывать консервные банки. Какая, собственно, разница, за что? Когда вечером он укладывался своей маленькой мордочкой рядом с моей головой, вздыхал и закрывал глаза, я знала, что он меня любит.
На следующее утро после посещение Центра профилактики я прицепила к ошейнику Нифкина длинный поводок, сунула в правый карман пластиковый мешок из «Уол-марта», в левый – четыре маленьких собачьих бисквита и теннисный мяч. Нифкин метался как безумный, прыгал с моего дивана на свою софу, с реактивной скоростью выбегал в коридор, ведущий в спальню, и тут же возвращался, останавливаясь лишь для того, чтобы лизнуть меня в нос. Каждое утро он воспринимал как праздник. «Да! – казалось, говорил он. – Уже утро! Я люблю утро! Утро! Так пошли гулять!» Наконец я вывела его за дверь, но он продолжал напрыгивать на меня, пока я выуживала из кармана темные очки и водружала их на переносицу. Мы проследовали по улице. Нифкин танцевал, я тащилась сзади.
Парк практически пустовал. Лишь пара золотистых рет-риверов обнюхивали кусты да в углу маячил шустрый кокер-спаниель. Я спустила Нифкина с поводка, и он тут же с истошным лаем помчался к кокер-спаниелю.
– Нифкин! – заголосила я, зная, что он остановится, как только расстояние до другой собаки сократится до фута или двух, пренебрежительно фыркнет, возможно, гавкнет еще несколько раз, а потом оставит ее в покое. Я это знала, Нифкин это знал, и скорее всего знал это и кокер-спаниель (мой опыт говорил о том, что в большинстве своем другие собаки игнорировали Нифа, когда он бросался в атаку, может быть, потому, что в силу миниатюрности не воспринимали его как угрозу, хотя он и старался), но вот хозяин явно обеспокоился, увидев пятнистого, оскалившегося рэт-терьера, со всех лап несущегося к его любимцу. – Нифкин! – вновь крикнула я, и мой песик (редкий случай) послушался, остановился как вкопанный. Я поспешила к нему, стараясь держаться с достоинством, подняла Нифкина на руки и, держа за загривок и глядя ему в глаза, несколько раз повторила: «Нельзя! Плохо!» – как и рекомендовалось в инструкции для владельцев собак «Выработка послушания». Нифкин повизгивал, недовольный тем, что его лишили забавы. Кокер-спаниель нерешительно вилял хвостом.
На лице его хозяина отражалось удивление. – Нифкин? – переспросил он. Я видела, что он готовится задать следующий вопрос. Оставалось только гадать, хватит ли ему смелости. Я поспорила с собой, что хватит. – Вы знаете, что означает слово «нифкин»?
Спор я выиграла. Нифкин, согласно терминологии моего брата и его друзей по студенческому братству, – зона между яичками мужчины и его анусом. Такую вот кличку дали песику спортивные журналисты.
Я, как могла, изобразила недоумение.
– Простите? Это его кличка. Она что-то означает? Мужчина покраснел.
– Э... да. Это... э... сленговый термин.
– И что же он означает?
Я изображала невинность. Мужчина переминался с ноги на ногу. Я смотрела на него в ожидании ответа. Так же, как и Нифкин.
– Ну... – начал мужчина и замолчал. Я решила сжалиться над ним.
– Да, я знаю, что такое нифкин, – признала я. – Этот пес достался мне не щенком. – Я выдала укороченную версию истории со спортивными журналистами. – И к тому времени, когда меня просветили насчет значения слова «нифкин», было уже поздно. Я пыталась называть его Нифти... Напкин... Рипкин... в общем, как только не называла. Он реагирует только на кличку Нифкин.
– Тяжелое дело, – рассмеялся мужчина. – Я Стив.
– Я Кэнни. А как зовут вашу собаку?
– Санни, – ответил он.
Санни и Нифкин уже обнюхивали друг друга, когда мы со Стивом обменялись рукопожатиями.
– Я только что переехал сюда из Нью-Йорка, – сообщил он. – Я инженер...
– Семья в городе?
– Нет. Я холостой.
Его ноги мне понравились. Загорелые, в меру волосатые. Сандалии от «Велкро», которые в то лето носил каждый второй. Шорты цвета хаки, серая футболка. Аккуратный, подтянутый мужчина.
– Не хотите как-нибудь выпить пива? – спросил он. Аккуратный, подтянутый и, похоже, не испытывающий отвращения к потной крупной женщине.
– Почему нет? С удовольствием.
Он улыбнулся мне из-под козырька бейсболки. Я продиктовала ему мой номер телефона, не возлагая на это особых надежд, но тем не менее довольная собой.
Вернувшись домой, покормила Нифкина, поела сама, потом подмазалась, подкрасилась, несколько раз глубоко вздохнула, готовясь к интервью с Джейн Слоун, знаменитой бизнес-леди киноиндустрии, статью о которой поставили в следующий воскресный номер. Из уважения к ее славе и потому, что мы встречались за ленчем в шикарном ресторане «Времена года», одевалась я особо тщательно, даже втиснулась в корректирующие фигуру колготки и натянула сверху утягивающий пояс. Разобравшись со средней частью моего тела, надела синюю, с блеском, юбку, такой же жакет с пуговицами в виде звезд, черные ботиночки из мягкой кожи. Я попросила у Бога силы и самообладания, а Брюсу пожелала попасть в аварию и переломать пальцы, дабы он больше ничего не смог написать. После этого вызвала такси, схватила блокнот и поехала во «Времена года» на ленч.
В «Филадельфия икзэминер» я, пишу о Голливуде. Дело это не такое простое, как может показаться, потому что Голливуд в Калифорнии, а я, увы, нет.
Однако я стараюсь. Пишу о тенденциях, о сплетнях, о романах звезд и звездочек. Беру интервью, иногда даже у знаменитостей, когда те снисходят до появления на Восточном побережье в рамках рекламного тура.
Я попала в журналистику, защитив диплом по английской литературе и не имея особых планов. Лишь хотела писать. Газеты представляли собой одно из немногих мест, где соглашались за это платить. Так что в сентябре, после выпускной церемонии, меня взяли на работу в очень маленькую газету в центральной части Пенсильвании. Средний возраст репортера равнялся там двадцати двум годам. На всех у нас было меньше двух лет профессионального стажа, и, чего греха таить, это сказывалось.
В «Сентрал вэлью тайме» я ведала пятью школьными округами, пожарами, автомобильными авариями и могла писать статьи на любые интересующие читателей темы, если оставалось время. За это мне платили триста долларов в неделю. Таких бешеных денег хватало на жизнь, если все шло нормально. Но, разумеется, всегда что-то случалось.
Потом меня перекинули на свадьбы. «Сентрал вэлью тайме» оставалась одной из последних газет в стране, бесплатно печатавших многословные описания свадебных церемоний и (о горе мне!) свадебных платьев. Шов «принцесса», алансонское кружево, французская вышивка, фата из ткани «иллюзион», вышитые бисером головные уборы... Эти и многие другие словосочетания я печатала так часто, что загнала их в накопитель. Так что после одного нажатия на «мышку» на экране появлялись готовые формулировки: «перламутровая вышивка», «пышная тафта цвета слоновой кости».