Лицо Эстер потемнело от гнева. Марта, увидев это, скривила губы, но продолжила говорить:
— Можете не смотреть на меня так, мисс. Блюсти себя в деревне — это пустяки по сравнению с тем, как трудно это сделать в городе, где на каждом шагу девушку подстерегают дьявольские соблазны. И запомни хорошенько, что я тебе сказала. Будешь вести себя неподобающим образом или перечить мне — трудно тебе придется!
И Марта направилась к выходу, но возле двери обернулась:
— Спускайся вниз ужинать, как только распакуешь свои вещи. Завтра утром получишь все указания по работе.
Эстер положила на кровать свои свертки и принялась развязывать и распутывать узлы. Ей показалось очень странным, что несмотря на грубость и жестокосердность Марты, несмотря, на эту убогую комнатушку, в душе у нее в первый раз за долгие-долгие недели грусти и отчаяния проснулась надежда. Эстер подумала, что как бы ни старалась Марта подавить и унизить ее, все же в этом городе есть масса возможностей самостоятельно строить свою жизнь.
Прошла неделя, за ней месяц. Как и предсказывала Марта, у Эстер не было ни минуты свободного времени.
Ей приходилось браться буквально за все: она вытирала пыль, скоблила полы, мыла посуду в таком неимоверном количестве, что иногда ей начинало казаться, будто весь Лондон к вечеру приходит пропустить стаканчик-другой исключительно в Хиткок. Ежедневно Эстер вычищала подсвечники, стоявшие на столах в холле, и каждое утро меняла в них свечи, так как их оставляли гореть на всю ночь — на случай позднего возвращения постояльцев. Эстер убирала в комнатах, меняла постельное белье и относила горы грязных простыней и наволочек в прачечную на заднем дворе таверны. Иногда ей приходилось проводить в прачечной целый день. Она помогала стирать и кипятить белье, полоскать, отжимать, проглаживать.
Дни, когда Марта шла за покупками на рынок и брала ее с собой, были для Эстер настоящим праздником. Неся корзину со снедью, она во все глаза смотрела по сторонам, радостно удивляясь красоте и сверканию витрин богатых магазинов, разглядывала роскошно разодетых дам и джентльменов, улыбалась мальчишкам-газетчикам, которые пытались всучить ей свежий номер.
В эти моменты Эстер было невыносимо жаль, что она так и не научилась к своим двадцати годам читать и писать. Неграмотность среди бедняков была вполне обычным явлением. За учение нужно было платить, но далеко не все могли себе это позволить, а благотворительных школ было слишком мало, чтобы научить всех желающих. Иногда богатые джентльмены или леди устраивали частные уроки для детей в провинциях. Эстер помнила, что ходила на несколько таких уроков у себя в деревне, но из этого ничего не вышло. Она почему-то путала буквы, особенно схожие по написанию: «н» и «п», «и» и «к», «б» и «в», а коротенькие слова вроде «то» и «тот» доводили маленькую Эстер до отчаяния, хотя она была гораздо сообразительнее, чем многие из ее подружек. Кончилось все это тем, что угрюмая женщина, учившая их, высмеяла Эстер, обозвав ее «тупицей», и в Эстер угнездился такой стыд за свою глупость, что иногда после ненавистных занятий ее рвало у церковной стены.
С того злополучного дня Эстер стала замкнутой, нелюдимой, у нее случались приступы хандры и отчаяния, а иногда и бешенства. В один прекрасный день Эстер пропала, ее искали двое суток и когда, наконец, нашли, учительница, естественно, заявила, что больше не пустит девочку на свои уроки. И Эстер принялась искать утешение, в чем могла: в рисовании, прогулках по лесу, в играх с птицами, которых она обожала и смогла приручить до такой степени, что они ее совсем перестали бояться, залетали к ней в комнату и брали крошки с ладоней.
Эстер чувствовала, что здесь, в шумном городе, в новой для нее обстановке ей больше всего не хватает именно птиц. И хотя во двор гостиницы всегда слеталось множество воробьев, голубей и пара-тройка щеглов, это были не те робкие лесные птахи, которые слетались к окну Эстер и доставляли ей столько радости и веселья. Птицы были изображены практически на всех рисунках и эскизах Эстер, и она частенько вспоминала своих жаворонков, овсянок, чибисов и дятлов, оставшихся далеко-далеко отсюда, в леске возле ее родного коттеджа.
В садике возле их дома протекал голубой прозрачный ручей, прямо рядом с кустиками лекарственных трав, посаженных ее матерью. Энн Нидем тщательно следила за своими травами, любила готовить из них разные настои и микстуры. Что теперь стало с этим садиком? Зарос ли он сорняками, или новые владельцы дома все же берегут его и ухаживают за ним?.. Каждый раз при этих воспоминаниях Эстер захлестывала волна тоски по родным местам, и каждый раз она всеми силами пыталась отогнать ее, но безуспешно.
Марта не могла пожаловаться на Эстер, но продолжала чувствовать себя обиженной, поэтому постоянно раздражалась и придиралась к ней. Помимо этого, она ясно видела, что Эстер растет и взрослеет. С момента ее появления в Хиткоке Эстер поняла, что к ней возвращается прежняя жизнерадостность, бодрость. Иногда она проявляла силу воли, скрытый темперамент и характер, что очень беспокоило Марту, но тем не менее Эстер всегда исключительно добросовестно выполняла любую работу. «Я уже все сделала», — часто отвечала она Марте, когда та спрашивала, почему она не моет котлы, не разбирает белье или не чистит посуду. Марту очень раздражала юношеская сила, выносливость и жизнелюбие Эстер. Ведь сама она уже очень быстро уставала, ощущая боль в пояснице и в ногах. А Эстер расцветала прямо на глазах. Черты лица ее изменились, брови и ресницы потемнели, кожа приобрела благородный матово-бледный оттенок и стала гладкой как алебастр. Рыжие волосы Эстер стали более густыми; в них появились темно-каштановые пряди, красиво оттенявшие тонкое лицо. Она как будто даже чуть подросла, выпрямилась, фигура ее приобрела изящные очертания и формы. Джек, который справедливо полагал, что молодая девушка должна быть хорошо одета, не жалел денег на наряды для Эстер, чем постоянно злил жену. Все платья очень хорошо сидели на ее ладной фигурке, чего никак нельзя было сказать о Марте — ее одежда уже не могла скрыть и лишь подчеркивала изъяны стареющего тела.
Пожалуй, впервые Марта стала задумываться над тем, что она давно уже не молода и не привлекательна, и что пудрой и красками все труднее скрывать свои годы. Раздражение потихоньку переросло в жгучую зависть к юному очарованию Эстер, а потом и в ненависть к молоденькой родственнице.
Несмотря на строгий запрет Марты выходить на улицу одной, Эстер все же сумела достаточно хорошо изучить Лондон. Во-первых, Марта иногда брала ее с собой на рынок, во-вторых, иногда давала ей мелкие поручения, которые Эстер выполняла в городе. У Марты часто не хватало времени успевать всюду, поэтому Эстер каждый раз использовала возможность выйти одной на улицу под разными предлогами.
Большая часть Старого Лондона, которая сильно пострадала во время Большого Пожара, была отстроена заново. Город расширялся, появились новые длинные улицы, парки, площади, возведенные в великолепном архитектурном стиле. И на фоне этих новых районов особенно неприглядно выделялись трущобы, старые грязные переулки, где тысячи людей прозябали в нищете. Их беды, нечеловеческий образ жизни были как бы «обратной стороной Луны» — отражением растущего богатства и благосостояния другого круга людей, где ростбиф — «голубая мечта» каждого нищего бродяги, — был не более чем каждодневным и уже порядком поднадоевшим блюдом, где доходы от коммерческих махинаций росли как на дрожжах, где сорили деньгами и обделывали делишки не на одну тысячу фунтов стерлингов.
Жизнь Эстер протекала тихо, спокойно, в работе. Особых событий не происходило, поэтому посещение выставки представляло собой чуть ли не приключение для Эстер, которая, в общем-то, вела затворнический образ жизни.
Одним из завсегдатаев таверны Хиткок был известный ювелир по фамилии Харвуд. Это был высокий, несколько грузный мужчина средних лет, производящий впечатление солидного, преуспевающего джентльмена, каковым он и являлся на самом деле. Харвуд считался едва ли не лучшим ювелиром в Лондоне, он имел большое влияние в Почетном Обществе Ювелиров, история которого насчитывала уже семь веков. Жесткие правила и нерушимые традиции, установленные этим Обществом, обеспечивали высокий стандарт и отменное качество изделий из золота и серебра, производимых лондонскими мастерами.
Харвуд имел обыкновение приглашать к обеду в Хиткок своих коллег и друзей — ювелиров, дельцов, коммерсантов, специализирующихся на торговле в этой сфере, — чтобы совместно обсудить проблемы и заключить взаимовыгодные сделки. Частенько Харвуд и его супруга после театрального представления заходили в Хиткок с веселой компанией друзей. Они засиживались допоздна в одном из обеденных залов, и Марта самолично обслуживала их или же посылала самых расторопных и ловких служанок. С недавних пор Харвуд стал приводить с собой дочь, Каролину. Она была единственным ребенком в семье и «светом в окне» для папаши. Каролине было столько же лет, сколько и Эстер, и ей уже позволяли посещать театры и ходить на вечеринки с родителями.
Однажды вечером, когда за столом сидела чисто мужская компания и уже была заключена очень выгодная сделка, Харвуд, раскрасневшийся и вспотевший от обилия съеденного и выпитого, пригласил Джека и Марту посетить выставку ювелирных изделий, где среди экспонатов были и вещи из его мастерской.
— Мне очень понравилось все, что вы нам подавали сегодня за ужином. Вина великолепны, а стол — произведение кулинарного искусства. Поистине, это лучшее, чем ты, Джек, и вы, Марта, можете гордиться. Теперь моя очередь показать вам лучшее из того, что делаю я. И поверьте, мои изделия вполне могут сравниться с вашими фаршированными голубями или грибным пирогом.
И Харвуд от души рассмеялся своей собственной шутке. Это говорило о том, что вечер прошел успешно, что он очень доволен ужином, и что настроение у него отличное.
Будучи от природы человеком добродушным, Харвуд всегда щедро расплачивался с хозяевами заведения, не мелочился, не проверял представленные ему счета. Все те, кого он приводил в Хиткок, непременно становились завсегдатаями таверны, приводили туда своих друзей, а те — своих, и так далее. Поэтому Хиткок был широко известным и популярным заведением среди обеспеченных джентльменов.
— Это большая честь для нас, сэр, — с глубоким поклоном ответил Джек, а Марта сделала неловкий реверанс.
В позах обоих чувствовалась какая-то рабская благодарность. Марта всегда была уверена в том, что Джек смог бы лизать башмаки своему патрону, преклонив колени, если бы это прибавило кругленькую сумму к их капиталу или увеличило бы товарооборот заведения. Она внутренне презирала эту склонность мужа, но сейчас была очень польщена приглашением Харвуда.
— Мы непременно будем на выставке, сэр, — церемонно ответила Марта и, слегка порозовев, вновь сделала реверанс.
Однако случилось так, что в день, предназначенный для посещения, она сильно простудилась и слегла. Не могло быть и речи о том, чтобы Марта куда-нибудь вышла или вообще встала с постели. Джек, который интересовался выставкой примерно так же, как петух — жемчужным зерном, все же понимал, что обязан пойти. И пригласил Эстер.
— Если ты, конечно, хочешь, то можешь пойти со мной, — сказал он ей, — нам не обязательно долго торчать там. Нужно просто «отметиться», чтобы я с чистой совестью мог сказать Харвуду, что я там был.
Зал Почетного Общества Ювелиров располагался в высоком здании с узкими готическими окнами и огромной парадной дверью. Внутри зал был отделан резными панелями из ценных пород дерева. Сотни свечей горели в стеклянных канделябрах с подвесками, и тонкие языки их пламени отражались на отполированных до зеркального блеска деревянных поверхностях.
В этом зале происходили торжественные регистрации личных знаков-отметок молодых ювелиров, которые, пройдя семилетний путь учебы у мастеров, отныне приобретали право работать самостоятельно и помечать изделия личным клеймом. Такие знаки назывались «пробами».
Молодые мастера со дня их торжественного официального «признания» могли основывать свои собственные мастерские или продолжать работать со своими бывшими хозяевами. Им также даровались особые привилегии, на которые не могли рассчитывать простые подмастерья. Ремесло ювелира считалось тогда самой почетной и «эстетичной» из всех мужских профессий.
— Ах, да не волнуйся ты! — прошипел Джек Эстер, сам ощущая неловкость и страх, входя в огромный роскошный зал.
Вдоль стен были расставлены стенды с золотыми и серебряными изделиями, а между ними стояли лакеи в ливреях и торжественно кланялись гостям.
Эстер чувствовала себя так, будто попала в сказку. Все присутствующие щеголяли дорогими нарядами, дамы были в шелках и кружевах, парче и бархате. Но когда Эстер увидела экспонаты, все окружающее великолепие померкло перед ними.
Там были золотые и серебряные предметы такой красоты, что Эстер на секунду даже зажмурила глаза, не привыкшие к ослепительному сиянию драгоценных металлов. Все экспонаты располагались на задрапированных темным бархатом стендах, шелковые витые шнуры обозначали границу приближения к ним.
Эстер и Джек увидели кухонную утварь, сделанную из самых дорогостоящих и самых красивых металлов на свете — золота и серебра. Все это сверкало, переливалось разноцветными огнями.
— Пресвятая Богородица! — воскликнул Джек. — За это, наверное, нельзя расплатиться и всеми деньгами мира!
У Эстер просто пропал дар речи. Она, конечно, и раньше видела дорогие ювелирные изделия, ценную церковную утварь, но только в витринах магазинов, где между ней и вещами всегда было стекло. Здесь же ничто не скрывало сияния и игру света на великолепных изделиях, созданных руками замечательных мастеров. Солнечный свет широким потоком лился из окон, и от этого экспонаты становились еще более прекрасными.
Джек начал вертеть головой во все стороны, отыскивая стенд с вещами из мастерской Харвуда. Он намеревался быстренько просмотреть их и уйти, но Эстер потянула его за рукав:
— Дядя, давайте посмотрим все! — умоляюще зашептала она.
Джек достал из кармана часы на золотой цепочке и взглянул на них.
— Я не могу здесь оставаться больше пяти минут. Марте очень плохо, и она не сможет сегодня стоять за стойкой бара. Поэтому я должен идти. А ты, если хочешь, можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь.
— Дядя, пожалуйста, можно я побуду здесь еще немного?
— Ну, хорошо, хорошо. Только смотри, никому не рассказывай, что я оставил тебя здесь одну.
Он подмигнул Эстер, и та подмигнула ему в ответ. Она прекрасно понимала, что говоря «никому», дядя прежде всего имеет в виду Марту.
Джек оставил ее возле стенда с изделиями Харвуда. В центре его композиции был чайный сервиз, расставленный на столике из розового дерева. В то время хороший чай был дорогим удовольствием, поэтому чашечки изящной восьмиугольной формы Харвуд сделал совсем маленькими, размером почти с кофейные. Зеркальные серебряные бока заварного чайника такой же необычной формы отражали молочник, сахарницу и полоскательницу, которые его окружали. Здесь же на маленьком подносе лежали серебряные чайные ложки, стояла корзинка для печенья и сладостей с витой крученой ручкой, и позолоченная коробочка для хранения самого чая, на крышке которой был выгравирован цветок. Коробочка эта закрывалась на замок, так как в некоторых домах нерадивые слуги имели обыкновение красть драгоценный чай у хозяев.
Эстер посчастливилось несколько раз в жизни попробовать настоящий чай. Марта постоянно держала немного чая в гостинице, потому что некоторые постояльцы могли себе позволить заказать этот дорогостоящий напиток. И Эстер милостиво разрешалось допивать остатки чая, конечно, когда они имелись. Эстер нравился этот, как ей казалось, изысканного вкуса напиток, и при виде драгоценного чайного сервиза ей пришла в голову мысль, что если заваривать и разливать чай в такую вот посуду, он будет во много раз вкуснее.
Возле сервиза располагался волшебной красоты сосуд для вина с высокой куполообразной крышкой и ручками в виде львов, сидящих на задних лапах. Напротив стоял кубок, покрытый золотыми пластинками, который, по мнению Эстер, подошел бы только для лорда-мэра Лондона.
Она принялась бродить от стенда к стенду. Супницы и чашки для шоколада, подсвечники и огромные канделябры, которыми украшали длинные обеденные столы, табакерки, солонки, щипцы для колки орехов — все это было неземной красоты, и все это лежало на стендах перед Эстер.