Каждый, увидев хоть раз нашу мать, был наповал сражен ее удивительной красотой. Ее дивная белоснежная кожа светилась, сияющие огромные глаза завораживали, темные волнистые волосы отливали рыжиной. Поражала живость характера. При всей моей нелюбви к ней и страхе не могу не признать ее умения очаровывать и разбивать сердца. Ее обаянию поддавались все. Став женщиной, я поняла: мужчин притягивала ее ненасытная чувственность. Зов ее плоти был подобен божественному пению сирен. И если Одиссей, проплывая мимо них, привязал себя к мачте корабля и залил воском уши, то влюбленные в мать теряли головы и коверкали свои жизни. Даже самые стойкие, понимая, какая судьба их ожидает, не могли устоять против соблазна.
Мой несчастный отец влюбился в нее сразу, с первого взгляда и тут же решил во что бы то ни стало взять ее в жены. Те, кто привез ее из Баварии к французскому двору, не возражали, ибо в этом и заключалась их цель. Ей исполнилось четырнадцать. Моему отцу около восемнадцати.
Бедный, бедный отец! До сих пор сердце мое переполняет жалость к нему. Чувство наше к обреченному на безумие отцу росло. Чем старше мы становились, тем сильнее любили, понимали и щадили его, хотя видели крайне редко — лишь в недолгие периоды просветления. Гораздо чаще мы слышали истошные крики, умоляющие о смерти. И мы его бесконечно жалели. Сейчас, когда я пишу эти строки, мне трудно вообразить, как случилось, что дети царствующего монарха, члены королевского дома Валуа и наследник французского престола жили не лучше обитателей трущоб Парижа. Правда, в нашем распоряжении оставались огромные комнаты, продуваемые насквозь ветрами куда сильнее, чем тесные каморки бедняков. Холод исходил и от отсыревших стен.
Болезни моего отца способствовало и его раннее царствование — он взошел на престол в 1380 году, когда ему исполнилось двенадцать лет. Случилось то, чего опасался его отец, король Карл V Мудрый. Он не хотел, чтобы сына короновали прежде, чем тот оказался бы в состоянии править страной самостоятельно, без регентского совета. Однако смерть деда в сорок два года сделала наследником его сына, моего отца, в двенадцать лет.
Регентство приносит одни беды, считал мой дед, король Карл V Мудрый. Неизбежно два или три тщеславных человека начинают биться за власть, отшвыривая друг друга и думая, разумеется, не о нуждах, а лишь о собственной выгоде. Карл V издал указ о снижении возраста совершеннолетия до четырнадцати, надеясь дожить до времени, когда его сын станет независимым королем Франции. Хотя дед слыл Мудрым, но, увы, был не слишком здоровым человеком. Его беды тоже начались рано. Еще совсем молодым его пытался отравить двоюродный брат, Карл Плохой, покушение сорвалось, но здоровье мой дед потерял. Что, впрочем, не помешало ему стать отцом девяти детей, из них выжили только трое. Жена деда, королева Жанна Бурбонская, страдала от приступов безумия — об этом я уже упоминала.
Мой дед умер прежде, чем его сын и мой будущий отец достиг совершеннолетия. Дальнейшее оправдало его предсказание. Моего отца тут же взяли в свои руки три его дяди — герцоги Анжу, Берри и Бургундский. К ним присоединился еще один дядя со стороны матери, герцог Бурбонский. Всех их обуревали честолюбие и жажда власти любой ценой.
Они немедленно избавились от всех советников покойного короля и стали действовать по собственному разумению, что явилось бедствием для страны. Этих правителей роднила жадность к деньгам, безмерная и неутомимая жажда новых богатств. Они немедленно восстановили отмененные ранее налоги, особо ненавидимые населением, — на соль и на очаги. Начались волнения по всей стране. В феврале в Руане восстали бедные ремесленники и начали преследовать высшее духовенство и королевских чиновников. Такие же восстания произошли в Амьене, Реймсе, Орлеане.
Мой отец всегда восхищался своим родителем и желал во всем следовать его примеру. Но что он мог поделать? Ведь так же безумно, как и страну, он полюбил свою жену Изабо, она околдовала его. Смеясь над серьезностью Карла VI, поддразнивая его, она ставила ему в пример его младшего брата Луи Орлеанского. Ее волновали только балы, маскарады, на которых она могла блистать в самых необыкновенных дорогих нарядах, затмевая всех своей красотой. Ее желания всегда поддерживал мой дядя Луи, бесшабашный и обворожительный юноша, к тому же весьма тщеславный. Он быстро разобрался в ситуации: его брат-король хочет служить народу и быть хорошим монархом, но еще больше он мечтает угодить своей жене.
Теперь понимая моих родителей, могу представить, какие бурные сцены происходили между ними. Как мать обхаживала и обольщала отца, высмеивала за увлеченность делами страны и серьезное к ним отношение. Как она искушала и заманивала его и, в конце концов, он сдался на милость победительницы. И во всем помогал ей неотразимый Луи.
Не давали покоя королю враждебные отношения с Англией. И все это на фоне соперничества между братьями, дядьями. Угнетали его и безмерные денежные траты на драгоценности, наряды и развлечения.
Отец мучился от собственной слабости. Во всем потакая жене, он понимал всю пагубность этого для государства, но был бессилен что-либо изменить.
По всей стране продолжались бунты, связанные с введением новых налогов. Король, пересилив себя, все-таки сместил дядей-герцогов и вновь призвал прежних советников своего отца, главным из которых оставался Оливер де Клиссон. Его он сделал коннетаблем — главнокомандующим армией.
Однако, избавившись от назойливых, алчных дядей, он, к великой печали, продолжал угождать своей супруге. Придворные балы устраивались через день, опустошая казну и вызывая возмущение народа.
Уверена, отец мог бы стать великим королем, если бы не мать.
Дядюшки не примирились со своей отставкой, и однажды ночью попал в засаду и был тяжело ранен Оливер де Клиссон. Он возвращался от короля.
Когда известие достигло отца, тот, выяснив, что раненый находится неподалеку от места покушения, немедленно оделся и велел отвести себя туда.
Де Клиссон уже пришел в себя, когда появился король.
Это произошло еще до моего рождения, но рассказ о тех событиях я слышала так часто, что все происходившее как бы случилось на моих глазах и помнилось в малейших деталях.
— Мой дорогой коннетабль! — воскликнул отец при виде распростертого на постели Оливера де Клиссона. — То, что случилось, ужасно! Как вы себя чувствуете?
— Я очень страдаю, сир.
— Узнали вы тех, кто пытался вас убить?
— Да, сир. Я хорошо видел их. Это Пьер де Крейон и его люди.
Пьер де Крейон был двоюродным братом Жана, герцога Бретонского. Нападение следовало оценить как вызов королю. Отец крайне разгневался.
— Он понесет наказание, — пообещал отец.
И он сделал все, чтобы предать де Крейона суду. Этот случай, как мне кажется, послужил толчком к болезни отца, ибо впервые приступы безумия появились у него во время похода в Бретань.
До меня дошло несколько версий. Об этом я часто слышала в годы юности, да и позднее тоже. И у меня сложилось впечатление, которое я стараюсь передать в этих записях.
Отправляясь в Бретань, где укрылся Пьер де Крейон, отец велел своим дядьям присоединиться. Но родственник незадачливого убийцы, у которого тот прятался, наотрез отказался его выдать.
Напрашивается мысль: а не замешаны ли в покушении все три дяди короля? Явных улик не было, хотя они пытались отговорить отца от похода в Бретань и от поимки Крейона. Однако отец оставался тверд в своем решении.
Погода стояла сухая и жаркая даже для августа, когда король во главе войска направился на север страны.
Картина эта сейчас стоит у меня перед глазами. Я вижу отца в одежде из черного бархата; на голове у него шапка из той же материи, но алого цвета, украшенная лентой с жемчугом, которую ему дала моя мать перед расставанием — чтобы он все время думал только о ней. В седле держался он молодцевато, гарцуя на коне немного в стороне от своего отряда, клубы пыли застилают дорогу. Герцоги Анжуйский, Берри, Бургундский, Бурбон и брат короля Луи Орлеанский едут несколько впереди.
Они углубились в леса Ле-Мана, и тут к ним из-за деревьев бросается высокий сутулый мужчина с непокрытой головой и босыми ногами. На нем блуза — темная от грязи и рваная. Он хватает за уздечку отцовского коня и вопит что есть мочи:
— Ни шагу дальше! Вас предали!
К нему кидаются, пытаются удержать его, а он, безумно вращая глазами, продолжает кричать:
— Пускай король возвращается! Кругом опасность! Его предали!
— Бедняга тронулся умом, — заключил герцог Бургундский.
— Что будем с ним делать? — спросил Берри.
— Отпустите его, — сказал король. — Он полоумен, но безвреден. Уходи и не мешай нам продвигаться вперед.
Мужчина еще какое-то время провожал взглядом всадников, потом резко повернулся и, не переставая что-то бормотать, скрылся в кустах.
Уверена, эта встреча потрясла воображение отца. Возможно, напомнила о болезни своей матери, которую он, несомненно, не раз впоследствии видел в своем безумном воображении…
Оказалось, сумасшедший не оставил их в покое. Какое-то время они то и дело слышали из-за деревьев его вопли:
— Пусть король остерегается! Его предали! Возвращайся, король, пока не поздно!..
Наконец они выехали из леса и вновь оказались на песчаной равнине под палящими лучами солнца. Зной становился все нестерпимее.
Один из воинов, на мгновение потерявший сознание от жары, выронил копье, и оно упало возле королевского коня — тот испуганно рванулся вперед.
Король закричал:
— Все за мной! Смерть предателям!
Обнажив меч, он бросился на свой отряд, ранив сразу двух солдат.
Герцог Бургундский тут же приказал схватить короля, скакавшего в неистовом возбуждении назад и вперед, рассекая воздух мечом.
В конце концов удалось обезоружить моего отца и осторожно уложить на землю. С ним пытались говорить, однако он никого не узнавал.
Пришлось связать короля из опасения, что безумие вновь охватит его, и отряд вернулся обратно в город Ле-Ман.
Это событие положило конец походу в Бретань, война с которой так и не состоялась, и породило припадки безумия у моего отца.
В то время случившееся отнесли за счет небывалой жары, вызвавшей у короля лихорадку, что довела его до подобного состояния. Многим приходилось сталкиваться с похожими случаями в дни нещадно палившего солнца. Кроме того, король быстро пришел в себя и в течение последующего года с ним не происходило ничего, что напоминало бы помутнение разума.
Что до его дядей-герцогов, то те остались весьма довольны: поход, которому они так противились, не состоялся.
Миновал год. Отец по-прежнему не чаял души в моей матери. Ее любой каприз для него становился законом. Следовали немыслимые траты, опустошавшие государственную казну. Балы, маскарады и прочие развлечения — делалось все, чтобы не дать обожаемой супруге скучать или тосковать.
А потом произошло то ужасное событие, после которого стало ясно, что случившееся год назад в лесах Ле-Мана не следствие жары или усталости.
Чтобы удивить и позабавить королеву, отец вместе с пятью веселыми придворными решили прибыть на бал-маскарад в обличье дикарей, якобы явившихся из неведомых стран. Королеву Изабо приводили в восторг его переодевания, и остальные упорно делали вид, что этого человека они не знают. Обычно он разыгрывал роль страстно влюбленного в королеву юношу, отчаянно флиртовал с ней, и только в конце бала срывал с себя маску, а все изумлялись и громко ему рукоплескали.
В тот раз долго ломали голову, как же понагляднее изобразить из себя дикарей? И вообще какие они? После размышлений, споров решили надеть на себя полотняные костюмы, а на них при помощи смолы налепить побольше пакли. Получилось весьма эффектно: король и его сподвижники стали похожи на волосатых обезьян. Их появление вызвало переполох среди гостей, женщины визжали от восторга и ужаса. Всем стало весело.
К несчастью, кто-то из придворных с факелом подошел слишком близко к группе дикарей, и от его неосторожного движения на одном из них загорелась пакля. Огонь моментально перекинулся на второго, в считанные секунды всех их охватило пламя. Несчастные пытались сдернуть с себя одежды, но те оказались слишком тесными.
В толпе закричали:
— Король! Спасайте короля!
Мой отец находился в середине бушующего пламени и сгорел бы заживо, не будь герцогини Берри. Чудом распознав в огне короля, она сдернула тяжелый плащ со стоявшего рядом гостя и набросила на отца.
— Не шевелитесь! — закричала эта смелая сообразительная женщина. — Стойте спокойно!
Она крепко прижала плащ к горящей пакле, усмирив огонь. Всем казалось чудом спасение короля. Однако несколько его друзей погибли. Все это вызвало у отца новый приступ безумия.
Король потерял представление о том, где находится и кто он, пытался нападать на всех, кто рядом, кричал, что сделан из стекла и разлетится на мелкие осколки, если к нему прикоснутся. Еще кричал, что он несчастный грешник, повинный в смерти тех, кто преданно служил ему, и что его следует убить за все злодеяния.
О, то была ужасная ночь…
В течение трех месяцев сознание отца оставалось затуманенным, но затем — внезапно — он полностью пришел в себя и снова смог выполнять обязанности короля. Но он изменился — печаль больше не оставляла его.
Это был второй, куда более длительный, приступ безумия, после того короткого, случившегося в лесах Ле-Мана. И оба повлекли за собой смерть людей. Тогда от его меча погиб один из воинов, сейчас — несколько придворных. Теперь он осознал, что приступы не случайность, а признаки страшной неизлечимой болезни.
Эту беду понимал и народ; прозвав его отца Карлом Мудрым, они стали называть его самого Карлом Безумным.
К отцу был приставлен прекрасный лекарь, приехавший издалека, звали его Уильям Харслей. Он сразу распознал болезнь короля и приметы, свидетельствующие о приближении очередного приступа, что очень важно.
С помощью этого лекаря отец тоже стал разбираться в своей болезни и принимать ее как неизбежное. Когда же приступ проходил, он брался за государственные дела и старался сделать как можно больше до следующего безумия. Он знал, что сумасшествие поселилось у него в крови и отравило всю его жизнь.
На протяжении многих лет, последовавших за этими событиями, отец продолжал оставаться любящим и покорным супругом. У них с матерью было, как я уже говорила, много детей. Они рождались чуть не каждый год. Многие умерли, но и нас, выживших, оставалось восемь.
Герцоги, дяди отца, среди которых главным слыл герцог Бургундский, снова обрели власть, тут же вновь сменив советников, назначенных королем. И хотя в периоды просветления отец пытался править страной, но и он, и все другие находились в непрестанном ожидании новых приступов болезни, новых признаков безумия.
Поражение французов в борьбе с англичанами еще до моего рождения стало бедствием для страны. Военные действия разоряли города, опустошали провинции. Однако когда одну из моих сестер, Изабеллу, выдали замуж за английского короля Ричарда II — помолвка состоялась в 1396 году, — наступило долгожданное перемирие. Таким стабильным положение оставалось и через пять лет, в год моего рождения, что произошло в ненастный день четырнадцатого октября 1401 года.
В шесть лет я уже многое понимала и замечала. Ведь если ребенок живет в обстановке, где все так ненадежно, то зачастую становится более наблюдательным, чем его сверстники, выраставшие в нормальных условиях, потому что постоянно ждет — не случится ли вновь нечто такое, что изменит все его существование.
Видимо, то, что я находилась под одной крышей с отцом во время его безумия (он сразу покидал наш кров, как только приходил в себя) и никто не знал, что случится через минуту, сделало меня такой восприимчивой и впечатлительной. Попросту говоря, более нервной.
У нас, детей, влачащих жалкое существование в «Отеле», развилась склонность к злословию: мы ловили все сплетни и обрывки разговоров, пересказывали их друг другу, злорадствовали. Только кроткая Мари не участвовала в этом словесном блуде. Даже наиболее преданные слуги и те позволяли себе в нашем присутствии весьма вольные суждения о членах королевского семейства.