— Пятьдесят овец! — громогласно объявил он. — Я требую от города Бристоля пятьдесят овец — Королевский флот нуждается в мясе.
Среди недовольных горожан, одновременно напуганных и непокорных, нашлось несколько фермеров, которые дали слово, что поставят овец для английского флота при условии прекращения обстрелов. Бетани прижалась к Эштону.
— Боже мой, мир сошел с ума. Этот человек обстреливает целый город только потому, что ему нужно мясо.
Эштон пробежал пальцами по мягким золотистым волосам на ее затылке, стараясь успокоить жену.
— Нет ничего страшнее гражданской войны, любовь моя.
* * *
Месяцем позже Бетани случайно оказалась еще в одной толпе горожан. Но на этот раз воздух сотрясали не оружейный огонь, а крики радости. «Не совсем подходящее место для маленького ребенка», — нахмурилась она, окидывая взглядом людей, собравшихся у дома, где располагались английские власти: весь Ньюпорт торопился послушать выступление майора Джона Хэнди, стоявшего на побеленной балюстраде здания. Горожане толпились на краю парка в тени вязов и тополей, поглядывая на группу английских солдат, готовых применить силу в случае, если кто-то из них позволит себе нарушение порядка.
Кто-то толкнул Бетани сзади, ребенок протестующе захныкал.
— Эштон. Нам лучше уйти домой.
— Давай я возьму мальчика на руки. — Он взял завернутого в шаль ребенка и улыбнулся ему. Тот сразу ответил такой же радостной улыбкой. — Не хочу, чтобы ты пропустил такой важный момент, малыш.
Взглянув на мужа, Бетани растрогалась: как всегда, когда ребенок оказывался у него на руках, его жесткие красивые черты лица смягчались. Другой на его месте, сомневающийся в своем отцовстве, отвернулся бы от маленького Генри, но только не Эштон, с горделивой нежностью поддерживавший золотистую головку ребенка, чтобы и ему было видно происходящее.
— Хотя мама боится за тебя, парень, — усмехнулся Эштон. — Но нам-то, мужчинам, лучше знать, что к чему, не правда ли, малыш? — В его больших и нежных руках ребенку, казалось, ничего не грозит. — Смотри внимательно, парень. На твоих глазах пишутся страницы истории. Когда-нибудь ты расскажешь об этом своим внукам.
Толпа на мгновение затихла, высоко на балюстраде появилось несколько человек, и майор Хэнди, в форме Континентальной армии, торжественно раскрыл обширный документ.
— Когда та или иная форма правления становится губительной для народа… — Четкий голос звенел над толпой, разрезая пропитанный солью воздух, достигал ушей собравшихся горожан, слушавших с изумленным вниманием. Чтение продолжалось — суровые, сильнодействующие слова выстреливались, словно орудийные залпы, сотрясая убеждения даже самых твердых радикалов.
Бетани нахмурилась. Независимость! Эти мятежные слова означали всеобщую войну. Как молодая нация может одержать верх над обширной Британской империей?
После окончания чтения последовала долгая тишина, затем послышался нарастающий рокот, словно надвигающийся шторм, — люди начали плакать, смеяться и восторженно кричать, шляпы летели в воздух, мужчины кружили женщин, радостно приветствуя «Декларацию независимости». Бетани наблюдала за Эштоном со спазмами в горле: он радовался спокойно, прижимая к себе сына, счастливый от величия происходящего. И ей показалось, что она теряет мужа.
Они присоединились к толпе, которая прошла мимо группы собравшихся ньюпортских лоялистов. Бетани видела, как гневно нахмурился Кит Крэнуик, державший под руку Мейбл Пирс, которая картинно обмахивалась шелковым веером с изображением королевского герба.
— Только представьте себе! — громко произнесла она. — Толпа оборванцев бросает вызов Англии!
— У них нет орудий и кораблей, чтобы затопить детскую лодочку, не говоря уже о Королевском флоте, — добавил Кит.
Эштон продолжал идти, казалось не замечая, что рука его жены стала холодной как лед.
* * *
25 июля 1776 года, в возрасте пятидесяти пяти лет, Синклер Уинслоу снова влюбился…
В тишину библиотеки вдруг проник непонятный звук, которого он не слышал уже примерно девятнадцать лет, — несомненно, плакал ребенок. Оставив на столе счета и финансовые документы, хозяин поместья отправился выяснять, в чем дело. Поднявшись по боковой лестнице, он остановился, почувствовав тяжесть в груди — боли в сердце уже не раз беспокоили его, — отдышался и, склонив голову, направился в сторону комнаты горничной, расположенной в конце коридора. Ребенок, лежавший на постели рыжеволосой служанки, не просто плакал — он весь посинел от крика.
— Мисс Маркхэм! Что здесь происходит?
Горничная в ужасе смотрела на своего хозяина.
— Мистер Уинслоу! Сэр, извините, что потревожила вас. — Она поспешно поднялась и поклонилась. — Я согласилась присмотреть за маленьким Генри по просьбе мисс Бетани, но никак не могу его успокоить. Правда, сэр…
— Достаточно! — оборвал ее родной дед нарушителя спокойствия. — Мисс Маркхэм, мне давно известны ваши выходки, но эта… — он бросил суровый взгляд на кричащего ребенка, — совершенно непростительна.
— Да, да, сэр. Вполне с вами согласна. Мне не следовало приносить ребенка в большой дом.
— Замолчите, — остановил ее Синклер. — Вы что, не знаете, как нужно обращаться с маленьким ребенком?
— Очень мало, сэр.
Он возмущенно покачал головой и подошел к постели.
— Боже мой, да ребенок же совершенно мокрый.
Горничная взяла одну из пеленок, оставленных для нее Бетани, и неловко попыталась сложить ее. Синклер вырвал пеленку у нее из рук.
— Дайте мне, я сам сделаю это.
С уверенностью, наполнявшей его странной гордостью, он сложил пеленку и перепеленал ребенка. Не глядя на горничную, протянул к ней руку.
— Подайте шаль. — Сложив ее углом, положил на нее малыша и аккуратно завернул, продолжая испытывать гордость от собственной компетенции; затем поднял его на руки — крик постепенно начал стихать, превратившись во всхлипывания, и установилась благословенная тишина. Грозный хозяин большого дома выглядел довольным. — Ну, юная леди, вот так нужно обращаться с маленьким ребенком. Не забывайте, как это нужно делать. И закройте рот. Вы выглядите как рыба, выброшенная из воды.
— Да, сэр.
Синклер резко повернулся и прошел в конец узкой комнаты, из мансардного окна которой открывался прекрасный вид на сад и простирающиеся за ним зеленые луга до самого морского берега, омываемого прибоем. Но что такое прекрасный пейзаж — он с изумлением рассматривал своего внука.
— Генри, не так ли? — спросил он. Ребенок взирал на него спокойным взглядом голубых глаз. — У меня тоже когда-то были маленькие дети, — но оба сына оказались никчемными людьми: Вильям продолжает беспутную жизнь в армии, а Гарри стал мятежником. Я буду молить Бога, чтобы ты не стал таким, как твой тезка. Мне очень тоскливо без твоей матери, парень, — она лучшая из моих детей.
Ребенок прислонился своей нежной щечкой к ворсистой ткани его сюртука — и случилось чудо: малыш улыбнулся ему широкой улыбкой. Синклер потерял свое сердце — любовь к этому прекрасному крошечному существу расцвела в душе старого человека. Он коснулся губами его мягких, как пух, волос, вдыхая аромат чистоты, свойственный маленьким детям. Пока дед медленно приходил в себя от охвативших его эмоций, Генри Маркхэм, засунув крошечный пальчик в рот, уснул на его руках.
Синклер отошел от окна и положил ребенка на постель, поправив аккуратно концы шали.
— Вот видите, — прошептал он ошеломленной горничной. — Нет ничего сложного в обращении с маленькими детьми.
Оставив горничную стоять с раскрытым ртом, Синклер спустился по боковой лестнице, вернулся в библиотеку и тут же вызвал клерка, который работал с его бумагами. Тот поспешил к нему с чернильницей, пером и бумагой.
Твердым, но изменившимся от волнения голосом один из самых непреклонных во всей округе людей продиктовал изменения в своем завещании.
* * *
Бетани стоило большого труда подавить улыбку, когда в небольшой гостиной, расположенной над печатной мастерской, появился Финли Пайпер в фартуке, на сей раз перепачканном не краской, а мукой, и поставил на стол поднос с пшеничными лепешками. Хотя во время слушания дела мисс Абигайль он клялся, что она будет прислуживать ему, осужденная быстро одержала верх над своим судьей.
С удивительной и ненарочитой неловкостью в домашних делах она привела кухню Финли в ужасное состояние; несколько недель Пайпер мирился с недоваренным мясом, подгорелыми тостами, скользкой кашей, пока не смягчился и не принялся готовить сам. Мисс Абигайль жаловалась, что у нее слишком плохое зрение, чтобы управляться с иголкой и ниткой, но без малейшего затруднения читала книги и памфлеты из обширной библиотеки Финли Пайпера.
— О Боже, — воскликнула она сладким голоском. — Вы превзошли себя с этими лепешками, мистер Пайпер, — очень вкусные. — Без всякого уговора она с аппетитом съела три лепешки.
— Не знаю, куда у нее все вмещается, — проворчал Финли, меланхолично взирая на тоненькую фигурку. — Ест больше Чэпина.
Мисс Абигайль презрительно фыркнула и отвернулась, притворяясь, что не замечает его. Финли снял фартук и сел рядом с Эштоном, который держал на руках Генри, живого и любопытного семимесячного малыша.
Бетани очень любила смотреть, когда Эштон занимался с ребенком. В то время как другие мужчины считали уход за ребенком не мужским делом, Эштон делал это с удовольствием, очевидно, заметив, что крошечный и нежный ребенок еще больше подчеркивает его красоту и мужскую силу.
— Кажется, мы оба занимаемся женскими делами, — проворчал Финли. Затем его глаза прищурились. — Как я слышал, у Синклера Уинслоу важный гость.
Эштон кивнул головой.
— Губернатор Джозеф Вэнтон.
— Прекрасный джентльмен, — заметила мисс Абигайль, намазывая лепешку маслом. — Это большая честь для семьи Уинслоу.
— И очень плохой губернатор, — возразил Финли. — Генеральная ассамблея поступила правильно, заменив его Куком.
— Это противозаконно, — подчеркнула Бетани. — Губернатор Вэнтон остается на своем посту, согласно колониальной хартии.
— Посмотрим, что из этого получится.
Из печатной мастерской раздался голос Чэпина — он звал помочь ему с листовками. Эштон, передавая ребенка Бетани, коснулся ее руки, их взгляды встретились — она сразу ощутила знакомое желание и быстро отвела взгляд: в последнее время они редко проявляли нежность друг к другу помимо спальни.
Эштон и Финли, извинившись, пошли помочь Чэпину.
— Они что-то затевают, — поведала мисс Абигайль.
— Как вы полагаете, они не попытаются внести изменения в хартию?
— Новый губернатор едва ли сможет приступить к делам без исполнения наших законов.
Бетани тяжело вздохнула и откинулась на спинку стула.
— Мне ужасно не нравится, что Эштон связался с патриотами. Мы бесконечно спорим об этом. Она вздрогнула. Часто их споры становились такими горячими, что они на всю ночь отворачивались друг от друга. Война встала между ними, каждый упрямо не соглашался принять взгляды другого.
Изящная ручка мисс Абигайль легко коснулась руки Бетани.
— Возможно, моя дорогая, тебе стоит подумать и сделать свои взгляды более умеренными.
Бетани прищурилась:
— Удивительно слышать от вас такое.
— Моя преданность Англии стоила мне личной свободы, — призналась женщина. — Но только личной. Ты же, однако, потеряла нечто гораздо более ценное — близость мужа.
— Не хочу притворяться, что принимаю взгляды патриотов, чтобы вернуть Эштона в свои объятия; так же не жду ничего и от него, тем более что он этого ни за что не сделает.
— И вы оба страдаете.
— Я пытаюсь, мисс Абигайль, честное слово. Но когда он начинает говорить о самоуправлении и свободном рынке, не могу сдержаться, чтобы не высказать, что мы можем при этом потерять, — не стану лгать ему и себе.
— Вы оба слишком упрямы, чтобы хоть в чем-то уступить друг другу.
— Как вы и Финли? — Бетани не смогла удержаться от сравнения, как и от улыбки, когда увидела, что лицо ее подруги покрылось пятнами, — казалось, обе получали удовольствие, противореча друг другу во всем.
— Мистер Пайпер и я заклятые враги, — напомнила мисс Абигайль. Генри начал капризничать и цепляться за край ее платья. Бетани взяла ребенка на руки.
— Нам нужно идти. Малышу пора спать.
Мисс Абигайль принялась разговаривать с Генри, произнося смешные непонятные слова.
— Приходи снова повидать тетушку Примроуз. — Мисс Абигайль расцеловала малыша в обе щеки. — Скажи своему дедушке, пусть губернатор Вэнтон не отступает от хартии. — Она взглянула на Бетани. — Мы все же сделаем из этого ребенка настоящего лоялиста.
Бетани направилась к лестнице, ведущей в печатную мастерскую.
— Если только Эштон не станет возражать.
* * *
Эштон чувствовал себя неловко, стоя под сводчатыми потолками холла большого дома и обдумывая поручение Комитета спасения, подтвержденное составленным наспех, с едва просохшими чернилами, документом, удостоверяющим его полномочия. Между ним и Бетани, когда ей стало известно о его визите в дом родителей, разгорелась ссора. Он слышал, как она громко хлопнула дверью после его ухода.
— Какого черта ты здесь делаешь? — раздался голос Кэрри, спускающейся по большой лестнице.
— Пришел повидаться с мистером Уинслоу и его гостем. Где они?
Кэрри сделала шаг назад.
— Нет, Эштон. Я тебя знаю. От тебя одни неприятности. Мистер Уинслоу плохо себя чувствует в последнее время.
— Мое дело займет всего несколько минут.
— Какой же ты глупец! Разве не понимаешь, чем рискуешь, связавшись с патриотами? Мистер Уинслоу без ума от твоего сына. Разве не Генри его единственный наследник? Все поместье Систоун окажется в твоих руках, если откажешься от своей безумной идеи о независимости.
Эштон мрачно взглянул на сестру — она говорила правду: удивив всех, Синклер завещал большую часть поместья маленькому Генри, назначив Эштона его опекуном до достижения совершеннолетия. Эштон не раз задавался вопросом, осознает ли Синклер всю иронию создавшейся ситуации: со временем может так случиться, что Эштон так и останется в крепостной зависимости, но теперь у сына, Генри Маркхэма.
Эштон коротко кивнул сестре и по широкой лестнице поднялся в верхнюю гостиную. Синклер и Джозеф Вэнтон курили трубки и пили утренний чай, расположившись по-домашнему, без париков и в ночных халатах: Синклер — в шелковом индийском, Вэнтон — ярко-красном генуэзском. Небрежно кивнув, Маркхэм вошел в богато обставленную комнату.
— Я пришел, господа, чтобы получить хартию.
Он протянул документ, удостоверяющий его полномочия.
— Имею приказ доставить хартию губернатору Куку.
Нахмурившись, Синклер выхватил бумагу из рук зятя, быстро просмотрел ее и передал Вэнтону. Желваки заиграли на скулах бывшего губернатора, но он остался спокойным.
— Передайте членам Комитета спасения, что я отказался передать хартию.
— Конечно, я сообщу об этом, — ядовито усмехнулся Эштон. — Вероятно, они решат передать ряд документов, касающихся лично вас, в Генеральную ассамблею.
— Что вы имеете в виду? — Желваки заиграли еще сильнее.
— Дело в том, что большинству не известно, какую роль вы сыграли в закрытии таможни.
— Но я…
— А также о вашей связи с хранителем судебного архива Англии. Не думаю, что это укрепит вашу популярность у американцев.
Лицо Вэнтона стало бледным.
— Продолжать? — задал вопрос Эштон. — Возможно, Ассамблее будет очень интересно узнать, какую взятку вы получили от капитана Уоллеса после его рейдов…
— Достаточно! — вскричал Вэнтон. У Синклера от изумления перехватило дыхание. Вэнтон повернулся спиной к Эштону. — Никогда бы не передал вам хартию. Однако соблаговолите сами взять документ в правом ящике стола и считайте, что никто не уговаривал вас поступать по-другому.
С трудом сдерживая улыбку, Эштон нашел хартию в указанном месте и положил свернутый в длинную трубочку документ в свой карман.
— Это тебе будет дорого стоить, Маркхэм, — пробормотал Синклер.
— Дорого? В каком смысле, сэр?
— Твоего сына, черт бы тебя побрал.
Холодный страх пронзил Эштона, хотя лицо его осталось бесстрастным.
— Это от вас не зависит, мистер Уинслоу.