— Мне совсем не хочется этого.
— Ах, Бетани, этому бедняге уже не поможешь. Пойдемте, дорогая. Вы нужны матери.
Бандиты разграбили большой дом. Дориан показывал ей опрокинутую мебель и разбитые стекла. В большой гостиной слуги плакали, прижимались друг к другу, в отчаянии сжимая руки.
— Урон не столь значителен, как это кажется на первый взгляд, — объяснил он. — Мои люди прибыли вовремя и спугнули бандитов. Они не успели поджечь большой дом. — Он взглянул на Кэрри Маркхэм, которая терла нос крошечным носовым платком. — Где миссис Уинслоу?
— Ее отвели в спальню и уложили в постель. — Кэрри шмыгнула носом. — Ваш врач дал ей настойку опия, чтобы она уснула.
— А где отец? — задала вопрос Бетани. Дориан обернулся к ней, лицо его стало напряженным.
— Моя дорогая, это, конечно, самый страшный удар. — Он тяжело вздохнул. — Бетани, моя дорогая девочка, сердце вашего отца не выдержало, не вынесло ужасов этой ночи.
Она машинально передала Генри в руки Кэрри и медленно направилась в спальню отца, где вся мебель также была перевернута, а вещи валялись на полу. Повар Дадли, весь бледный, убирал осколки вокруг большой деревянной кровати. Подняв хорошо смазанное охотничье ружье, полностью искореженное, слуга объяснил:
— Ваш отец пытался оказать сопротивление, но негодяев оказалось слишком много. И в конце концов он сломал ружье, заявив, что ни один проклятый мятежник не сможет из него выстрелить.
Бетани увидела покойного: он лежал в расстегнутом сюртуке, но без неизменной сапфировой заколки, смерть разгладила раздражение на его аристократическом лице.
Бетани опустилась на колени, горько сожалея, что никогда не была близка с отцом, хотя любила его, как и маленький Генри. Крепко закрыв глаза, она не находила слов, которые могли бы выразить ее горе. Чья-то рука легко коснулась ее плеча — это была Кэрри.
— Вам лучше спуститься вниз. Схвачено несколько преступников. Я унесу Генри в свою комнату.
Смахнув слезы, Бетани бросилась к лестнице — холодная ненависть наполняла ее, — хотелось взглянуть на людей, ставших причиной смерти ее отца.
В затемненном зале Дориан и трое солдат не могли справиться с двумя сопротивлявшимися мужчинами. Спустившись вниз, Бетани поморщилась от запаха рома и немытых тел, раздававшихся проклятий и ругательств. Один из пленных, вырвавшись от солдат, попытался бежать — сверкнула сталь, прервавшая его последнее проклятие. Свалившись на пол, он царапал пальцами полированный пол. Бетани взглянула на мертвеца: гладкие, прямые волосы обрамляли худое скуластое лицо — Чэпин Пайпер.
— Нет! — раздался голос второго мятежника. Бетани узнала его, но не хотела верить своим глазам и не могла кричать, будто смертельная стрела пронзила сердце. Эштон.
Она качнулась, схватилась за перила и спустилась к мужу.
— Скажи, что ты не виноват, — прошептала она, упав перед ним на колени. — Скажи, что ты не причастен к тому, что произошло сегодня ночью. Говори, любовь моя! Скажи, что не имеешь к этому никакого отношения.
Эштон взглянул на нее, а затем обратил горящий взгляд на Дориана.
— Я действительно не виноват, — проговорил он сквозь зубы, — но что от этого толку?
Она с трудом поднялась на ноги.
— Я должна быть уверена, что ты говоришь правду, Эштон. Пожалуйста…
Зарычав, муж бросился на Дориана, спасать которого кинулись сразу трое солдат. Удар прикладом — и оглушенный Эштон потерял сознание.
* * *
Звук щелкнувших каблуков солдата, стоявшего на страже, разбудил узника.
— Ты свободен, солдат.
Эштон сел, отыскивая зарубки на сырой стене камеры. Привыкнув к темноте, молча посчитал отметки, нацарапанные наручниками, — один, два, три… Четвертый день заточения. В камеру вошел Дориан Тэннер, закрыв за собою дверь. Эштон, прикрепленный к стене наручниками, подался вперед, наполненный яростью, сотрясавшей его до глубины души, но цепи останавливали, впиваясь в израненные запястья, — тупая боль заставила отпрянуть назад и прижаться спиной к сырой стене. Слащавая улыбочка играла на лице Тэннера.
— Терпение, мой друг. — С гримасой он вытащил из рукава шелковый носовой платок и приложил к носу, демонстрируя отвращение к затхлому воздуху камеры.
— Ты высокомерный сукин сын, — проговорил Эштон. Дориан покачал тщательно причесанным париком.
— Ну, ну, а я надеялся, что несколько дней в холодной и сырой камере умерят твой пыл. Очевидно, гнев помогает тебе согреться. Мне следовало поступить с тобой так же, как с твоим другом.
Боль пронзила Эштона при воспоминании о смерти Чэпина Пайпера, погибшего от рук «красных мундиров». Юноша погиб, не успев превратиться в мужчину, насладиться свободой, о которой мечтал и за которую отдал жизнь.
— Следовательно, — с ненавистью произнес Эштон, — можешь прибавить это убийство к числу своих геройских поступков, капитан.
— Смерть в военное время не считается убийством. Его все равно бы повесили, как опасного шпиона.
«Единственная угроза, исходившая от Чэпина, — это его преданность делу независимости, — боль разрывала сердце Эштона. — Финли… Что будет с ним? Как переживет смерть единственного сына?»
— Все, — как клятву произнес Эштон дрожащим от гнева голосом, — все, что пришлось пережить Чэпину Пайперу, воздастся тебе десятикратно.
Тэннер зло рассмеялся.
— Кто же это сделает, Маркхэм? Разумеется, не ты. Видишь ли, тебя скоро повесят.
Эти слова не стали для Эштона открытием: собственная судьба перестала волновать его с того самого момента, когда, встретившись с Тэннером на пристани, почему-то он решил, что ходит со смертью рядом.
— Даже британский военный суд не сможет предъявить мне обвинение в организации этого налета.
Дориан торжественно достал небольшой пакет.
— Все твои намерения, а также предательские действия задокументированы вот здесь твоей собственной рукой. Как это их фамилии? Посмотрим. Ах, да. Сэмюэль Уард, Бенжамин Толлмадж и другие…
Эштон почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Холод пробежал по спине.
— Где ты его взял?
Тэннер победно улыбнулся.
— А как ты думаешь? — Он сложил записную книжку и остальные документы в пакет и похлопал по ним рукой. — У твоей жены.
Эштон похолодел, но постарался сдержать гнев и подумать логически: каким-то образом его личные записи попали в руки Тэннера. Только не Бетани отдала их ему — она не могла так поступить. Он чуть не рассмеялся в лицо Тэннеру, которому очень хотелось, чтобы ему поверили, будто Бетани предала его, — жена никогда не смогла бы сделать этого, потому что любила его, хотя и была убита горем в то утро, после поджога. Несомненно, ей уже понятно, что Тэннер обманывает ее. Эти надежды поддерживали его в эти нечеловечески холодные и голодные дни: она много раз демонстрировала ему свою любовь, но только в последнюю ночь ее слова проникли сквозь стену недоверия. Бетани любила его, и теперь он, когда оценил все, что ею сделано ради него, мог, не скрывая, любить ее. Грустная улыбка коснулась уголков его губ — жаль, неминуемая казнь помешает их счастью.
— Несомненно, капитан, ты рассчитывал, что твоя ложь приведет меня в отчаяние, — холодно произнес Эштон, прислонившись к стене.
— Ошибаешься. Почему твоя жена, верная лоялистка, не поможет отправить куда подальше человека, повинного в смерти ее отца?
— Уверен, сейчас она уже все поняла и осталась верной прежде всего мне.
Эштон вспомнил, как смело и самоотверженно она пришла ему на помощь на суде в Бристоле.
— Теперь она ненавидит тебя, так как убеждена, что ты организовал налет мятежников.
Внутри у него все похолодело.
— Она узнает, что это гнусная ложь.
Выщипанные брови Тэннера поползли вверх.
— Она не настолько глупа, Маркхэм. У тебя были все основания отправить Синклера на тот свет: ты зависел от этого человека, кроме того, вы крупно поссорились с ним из-за колониальной хартии, и он угрожал лишить тебя сына. А о твоей поездке на мыс Джудит никто не знает — значит, нет алиби. — Офицер засмеялся. — Ты удивлен, мой друг. Синклер все рассказал мне о хартии. Только перед этим он назначил меня по завещанию опекуном твоего сына.
* * *
На кладбище, в конце Фэуэлл-стрит, горожане предали земле два тела. Бетани, дрожа от холода, печали и гнева, стояла на краю могилы отца и никак не могла привести мысли в порядок — накануне приняла большую порцию опиума. Ее окружали только несколько человек — многие поспешили покинуть охваченный войной город. Всего лишь несколько дней назад лоялисты Ньюпорта дали клятву верности в присутствии генерала Клинтона, а сейчас, собравшись вокруг свежей могилы, бормотали гневные проклятия в адрес мужа Бетани, ставшего причиной смерти ее отца.
Ей хотелось закричать, чтобы ее оставили в покое, наедине с ожесточившимся сердцем и разбитыми мечтами, но она стояла молча, с сухими глазами, отупевшая от опия, и принимала соболезнования тех, кто презирал ее из-за Эштона.
Пирсы, Мэлбоуны и Крэнуики произносили пустые слова. Кит Крэнуик, держа под руку жеманную и негодующую Мейбл Пирс, остановился, чтобы сказать несколько слов:
— Негодяю остался всего один день до королевского суда, а потом его отправят к дьяволу — туда ему и дорога.
Бетани заморгала, не в силах что-то возразить, и, склонив голову, покрытую темной траурной вуалью, взглянула на мать. Как и следовало ожидать, Лилиан Уинслоу, оказавшись в центре внимания, с достоинством принимала соболезнования по поводу тяжелой утраты; зная этикет похорон до мельчайших подробностей, прекрасно исполняла свою роль — на лице блуждала приклеенная улыбка, рука в черной перчатке смахивала слезинки.
Бетани отвернулась, упрекая себя за недобрые чувства, но не могла избавиться от мысли, что Лилиан переживала не столько смерть мужа, сколько потерю надежной, спокойной и обеспеченной жизни.
Отойдя чуть в сторону, она чуть не столкнулась с закутанной фигурой.
— Осторожно, сестра, — раздался знакомый голос.
— Гарри! — с облегчением воскликнула она.
— Тише. Повсюду полно «красных мундиров», меня могут узнать.
Он взял ее под локоть и отвел в сторону черных экипажей и фаэтонов, стоящих вдоль Фэуэлл-стрит. Они остановились под сырыми, капающими ветвями вяза. Действие опия проходило, уступая место тупой боли.
— Где мой тезка? — поинтересовался Гарри.
— Оставила его с Кэрри. Как ты смог узнать, Гарри?
— Получил срочное сообщение от мисс Примроуз. Где наша бесстрашная учительница?
Бетани кивнула головой в сторону группы людей в дальнем конце кладбища, там было еще меньше народу и похороны не такие пышные.
— С Финли Пайпером.
— Расскажи, что произошло. — Глаза Гарри внимательно всматривались сквозь вуаль.
— Патриоты совершили налет на Систоун.
— Это мне известно.
— Все это организовал Эштон.
Смех Гарри удивил ее.
— Не может быть, чтобы ты поверила этому.
— Я его видела, Гарри. Неужели ты не понимаешь? Все сходится. Они были в ссоре с отцом. Затем Эштон уехал, ничего не объяснив, и отсутствовал несколько дней. И кто, кроме него, мог приказать мятежникам не трогать Генри и меня?
Слезы покатились по ее бледным щекам. Гарри быстро прижал ее к себе, а затем отстранил.
— Мне надо уходить, Бетани. Мы привлекаем к себе внимание. — Гарри крепко сжал ее руку. Она хотела запомнить его: усталое лицо, мозолистые руки красноречиво говорили, что он занимается не только бухгалтерскими книгами у мистера Ходжкисса.
— Гарри, как ты живешь? Как чувствуют себя Фелиция и маленькая Маргарет?
— Не волнуйся, все прекрасно. Завещание отца уже зачитали? — Бетани отвела взгляд. Казалось, он сразу понял, что означает ее молчание.
— Мне, конечно, ничего не оставил.
— Если тебе что-нибудь понадобится, я буду дома. В Систоуне.
Гарри оглянулся по сторонам.
— Да, хорошо… — Он снова схватил ее за руку. — Все будет хорошо, Бетани. Вот увидишь.
Она долго смотрела ему вслед.
— Нет. Теперь уже никогда не будет хорошо. Никогда.
* * *
Когда все разошлись, Бетани задержалась на кладбище, молча приблизившись к группе людей у могилы Чэпина. В глаза бросился контраст: мистер Таунсенд изготовил для отца великолепный гроб, Чэпина хоронили в простом, сосновом.
Финли стоял у могилы сына с бледным, скорбным лицом, красными от слез глазами, непричесанными седыми волосами. Рядом с ним, сдержанная и сочувствующая, одетая в черный бархат, стояла мисс Абигайль, крошечной рукой в перчатке поддерживая его. Для Бетани этот жест говорил о многом.
Заметив Бетани, учительница что-то пробормотала Финли, и тот рассеянно кивнул головой, а она поспешила к подруге.
— Моя дорогая девочка, мне так жаль.
Бетани судорожно сглотнула.
— До сих пор не могу поверить в это. Кажется, схожу с ума.
— Понимаю, моя дорогая.
— Мисс Абигайль, как он мог?
— Неужели ты веришь, что это сделал Эштон?
Бетани кивнула и голосом, пронизанным болью, коротко пересказала все, что произошло ночью.
— Его, конечно, повесят. — При этих словах ее охватила дрожь.
— Когда-то ты пошла на многое, чтобы спасти его от виселицы.
— Но можно ли жить с человеком, виновным в смерти отца? А кроме того, это от меня совершенно не зависит — завтра состоится суд. Дориан говорит, что приговор будет исполнен немедленно.
— Бетани… — Голос мисс Абигайль прервался, как будто какая-то мысль пришла ей в голову, но она вовремя остановила себя. — Моя дорогая, мне надо идти — есть неотложное дело.
* * *
Любуясь клюшкой для гольфа и настоящими шотландскими мячами, подаренными ему одним из офицеров генерала Клинтона, Дориан Тэннер светился счастьем; ему хотелось пройтись по улицам Ньюпорта, сообщить его жалким обитателям о своей победе, но он продолжал спокойную и благородную игру в гольф на площадке, возвышавшейся над Истон-Бич.
Как желанна эта победа, как великолепен триумф. Вся его радость сконцентрировалась в ударе по кожаному мячу — первая подача оказалась короткой, но все равно хотелось улыбаться. «Теперь все поместье Систоун в моей власти, пока этот хныкающий ребенок не достигнет зрелости, если вообще когда-нибудь достигнет ее. Правда, Синклер удивил, завещав Бетани большую часть лошадей».
Второй удар оказался более точным. «Но теперь уже ничто не испортит дела: через несколько дней прелестная миссис Маркхэм станет вдовой».
От третьего удара мяч отклонился в сторону. «Обвинение мужа в организации разбойного нападения сделало ее уязвимой и ищущей чего-то надежного в жизни». Ему же удалось завоевать ее доверие, вернув лошадей в конюшни. Багстон потребовал неимоверно высокую плату, но эти деньги ничто по сравнению с тем, что можно получать от поместья Систоун. К лету можно надеяться получить ее согласие на брак, и тогда Систоун перейдет в полную его собственность.
Последний удар был очень удачным, прямым и точным, что говорило об искусстве Дориана Тэннера.
* * *
Мисс Абигайль Примроуз удовлетворенно улыбнулась, услышав щелчок замка в письменном столе капитана Тэннера, который ей удалось умело открыть с помощью булавки для волос. Дверка стола отворилась; под двойным дном находилось то, что привело ее сюда, — пачка документов, обличающих Эштона Маркхэма. Не колеблясь, женщина отрывала листок за листком из дневника и бросала их в огонь. Она только чуть поколебалась, наткнувшись на описание первых шагов Генри, но затем решительно уничтожила и эти воспоминания — от дневника не должно остаться и следа. Затем сожгла письма, а награду «Дерево Свободы» положила себе в карман.
Она тщательно проверила стол, чтобы ничего не оставить важного; глубоко внутри блеснул какой-то предмет — заколка, инкрустированная крупным сапфиром, какими мужчины обычно закрепляют галстуки.
Где-то такая же попадалась ей на глаза. У Эштона дорогих вещей никогда не было. Мисс Абигайль никак не могла вспомнить. И все-таки, раз капитан прячет эту драгоценность, значит, что-то за ней скрывается. Она сунула ее в карман фартука и стала хмуро наблюдать, как горят бумаги в камине — горячие угли полностью уничтожили листки дневника, но волнение и нервозность не проходили: надо было спасти Эштона. Правда, генерал Клинтон у нее в долгу, поскольку пользуется помещениями ее академии в Нью-Йорке для размещения офицеров, и откликнется на ее просьбу не принимать во внимание показания Дориана Тэннера, так как тот является заинтересованным лицом в поместье Систоун. К тому же, возмутившись жестоким убийством Чэпина Пайпера, Клинтон намеревался сурово отчитать Тэннера. А теперь Эштона не повесят — нет доказательств. Его освободят, а потом это его личное дело — доказать Бетани свою непричастность к нападению на поместье.