Теперь–то она понимала, что ее роль – потешить Александра часок–другой, не больше.
– Ты дрожишь, дитя мое, – нежным голосом заметил Александр.
– Это от страха, Ваше Святейшество, что меня оторвут от вас.
Александр улыбнулся: он всегда был добр к женщинам. Перебирая черные как смоль кудри, он думал о других кудрях – ярко–рыжих.
– Ты ненадолго и недалеко уедешь от нас, моя дорогая, а когда ты узнаешь, какую миссию я решил тебе поручить, ты возрадуешься, ибо поймешь, что я могу возложить такую задачу лишь на того, кого я не только люблю, но кого уважаю и кому доверяю.
– Да, Ваше Святейшество?
– Ты отправишься в монастырь Сан–Систо прислуживать моей дочери Лукреции.
Пантизилия вздохнула с облегчением: госпожа Лукреция была доброй, все, кто ей служил, считали себя счастливчиками.
– Вот видишь, ты обрадована честью, которую я тебе оказал!
– Да, Ваше Святейшество!
– Будь готова уехать сегодня. Моей дочери одиноко, и я хочу, чтобы ты ее утешила, стала ее другом, – он нежно ущипнул мягкую щечку девушки. – Тебе придется постоянно напоминать ей, как тоскует по ней отец. Ты возьмешь с собой некоторые ее платья и драгоценности, там ты вымоешь ей волосы. Пожалуйста, убеди ее надеть красивое платье. Пантизилия, дорогая, поговаривают, что моя дочь хочет стать монахиней. Я знаю, что это всего лишь болтовня, но моя дочь так молода и впечатлительна! И твоя задача – напомнить ей о радостях, существующих за стенами монастыря. Девичья болтовня, сплетни, красивые платья! Моя Лукреция все это обожает. И пригляди, дорогая, чтобы она не утратила любви к таким вещам. Чем скорее она вернется оттуда, тем выше будет твоя награда.
– Святой отец, моя единственная цель – служить вам.
– Хорошая девочка! И красивая…
И Папа на прощанье заключил ее в достаточно страстные объятия.
Лукреция была готова полюбить Пантизилию – ей не хватало кого–то, с кем можно было бы посмеяться и посплетничать. Серафина и остальные монахини были слишком строгими, они считали смех чем–то греховным.
Пантизилия открыла сундуки и показала Лукреции привезенные ею платья.
– Это пойдет вам куда больше, чем черное, мадонна.
– Я не решусь надеть такие платья в этом святом, тихом месте, – пояснила Лукреция. – Здесь они будут выглядеть вызывающе.
Пантизилия взглянула на волосы Лукреции и разочарованно вздохнула:
– А ваши локоны, мадонна! Они кажутся теперь не такими золотистыми, как прежде.
Лукреция слегка забеспокоилась: грешно думать здесь о таких вещах, как уход за собственной персоной, – так говорили сестры, и она старалась не думать о том, что давно не мыла волосы.
Она объяснила Пантизилии, что сестры не одобряют ее привычку часто мыть волосы – это признак тщеславия.
– Мадонна, – с усмешкой заметила Пантизилия, – но ни у кого из них нет таких золотистых волос, как у вас. Позвольте мне вымыть их, только чтобы вспомнить, как они когда–то сверкали.
Ну какой вред случится, если она действительно вымоет волосы? И она позволила.
Когда волосы высохли, Пантизилия засмеялась от удовольствия:
– Смотрите, мадонна, ну опять чистое золото! Того же оттенка, что и вышивка на вашем зеленом платье! Оно у меня здесь, позвольте мне нарядить вас в него.
Лукреция улыбнулась:
– Ну что ж, только чтобы доставить тебе, маленькая Пантизилия, удовольствие…
А когда зеленое с золотом платье было надето, волосы расчесаны и уложены, вошла монахиня и сообщила, что прибыл Педро Кальдес с письмами от Папы.
Лукреция снова приняла его в холодной полупустой комнате.
Он уставился на нее во все глаза, и она увидела, что он медленно заливается краской. Он не мог произнести ни слова – только стоял и глазел.
– Что, Педро Кальдес, что–то не так? Он, заикаясь, ответил:
– Мадонна, мне показалось, что я лицезрею богиню. Как же приятно было снова надеть красивое платье и снова почувствовать мужское восхищение! Как же она истосковалась по восхищению! Особенно со стороны столь милого молодого человека…
После этого она уже никогда не одевалась в черное и следила за тем, чтобы волосы ее блестели.
Она не знала, когда в следующий раз приедет Педро Кальдес, и была готова к тому, чтобы всегда вызывать восхищение в этом симпатичном юноше…
Пантизилия оказалась веселой компаньонкой, и теперь Лукреция недоумевала: как же она жила без такой очаровательной девушки?
Они часами просиживали в отведенных им настоятельницей комнатах за вышиванием, хотя Пантизилия предпочитала проводить время иначе: петь под аккомпанемент Лукреции, которая превосходно играла на лютне. Пантизилия привезла лютню с собой, она также послала за гобеленами, чтобы стены не казались столь удручающе голыми. Она постоянно болтала о внешнем мире – она была остроумна и любила соленые шуточки. Лукреция полагала, что именно потому ей и нравится общество Пантизилии – рядом со святыми сестрами она чувствовала себя словно в сонном царстве.
Пантизилия с притворным ужасом рассказывала о том, как сражаются за любовь Санчи Чезаре и Джованни, как Санча попеременно оказывает милости то одному, то другому. Такой, как Санча, при папском дворе еще никогда не было, объявила Пантизилия. Оба брата в открытую ее посещали, и весь Рим знал, что оба – ее любовники. А ведь есть еще маленький Гоффредо! Он явно наслаждается выходками своей супруги и всячески помогает Чезаре.
А еще она рассказала об одной прекрасной девушке из Феррары, которая уже была помолвлена с женихом.
– Его светлость герцог Гандиа положил на нее глаз, – горячо шептала Пантизилия, – но ее отец твердо решил выдать ее замуж, потому что это был выгодный брак. У нее большое приданое, к тому же она хороша собой, кто же может устоять? Но герцог Гандиа твердо решил сделать ее своей любовницей. Это все по секрету, мадонна Лукреция, но сейчас бракосочетание отложено, и некоторые говорят, что дама в маске, которую часто видят в обществе герцога, и есть та самая девушка.
– Мои братья похожи лишь в одном: если они чего–то захотели, они это получат.
– Воистину так, и весь Рим болтает о таинственном любовном приключении герцога.
– А эта дама в маске – та самая девушка?
– Точно не знает никто. Известно только, что с герцогом Гандиа видят кого–то в маске. Они вместе катаются верхом, но, помимо маски, на этой особе и широкая, спадающая складками одежда, поэтому невозможно точно установить – мужчина это или женщина.
– Очень похоже на Джованни. Он любит привлекать к себе внимание. А Чезаре? Есть у него любовница в маске?
– Нет, моя госпожа. Господина кардинала не видят нигде, кроме как на церковных церемониях. Говорят также, что его больше не интересует мадонна Санча, и если это так, между братьями может воцариться мир.
– Хорошо бы.
– Их видели прогуливающимися вместе, рука об руку, как добрых друзей.
– Как приятно это слышать!
– Ах, мадонна, что вы наденете? Зеленое бархатное платье с розовыми кружевами так вам идет!
– Мне и так хорошо.
– Мадонна, а если вдруг приедет Педро Кальдес?
– Ну и что?
– Просто замечательно, если бы он увидел вас в зеленом с кружевами.
– А почему?
Пантизилия залилась смехом:
– Мадонна, Педро Кальдес в вас влюблен. Это всем заметно – нет, не всем, наверняка сестра Черубина этого не видит, – и она состроила суровую гримаску, передразнивая монахиню. – Да, сестра Черубина не сможет распознать признаки влюбленности. Но я–то могу! Я знаю, что Педро страстно и безнадежно влюблен в вас, мадонна.
– Какую чепуху ты болтаешь! – воскликнула Лукреция.
Но он действительно был в нее влюблен.
Она знала, что Пантизилия права. Бедняга Педро! Влюбленность светилась в каждом его взгляде, в каждом жесте, голос его был полон робкой нежности. Бедный, на что он может надеяться?
Однако она ждала его визитов и столь же старательно, как прежде, прихорашивалась.
Веселая служаночка была настоящей интриганкой. Ей, фривольной и сентиментальной, казалось неизбежным, что Лукреция заведет себе роман. Она постоянно твердила о Педро – о его красивой внешности, о его прекрасных манерах.
– Ох, какая обида, если Его Святейшество задумает отправить к вам другого посланца! – как–то воскликнула она.
Лукреция засмеялась:
– По–моему, ты сама влюбилась в этого юношу.
– И влюбилась бы, будь от этого хоть какой–то толк. Но его сердце принадлежит вам и только вам.
Лукреция обнаружила, что подобные разговоры доставляют ей удовольствие. Говоря о Педро, она волновалась так же, как Пантизилия. Этой маленькой келье, которая становилась все больше и больше похожей по убранству на небольшое дворцовое помещение, они часами сплетничали и хихикали.
Порою, заслышав звон колоколов, увидев в окно, как спешат в часовню монахини, услышав их пение, Лукреция чувствовала себя виноватой. Однако святая атмосфера монастыря делала визиты Педро еще более волнующими.
Как–то раз, выйдя к нему все в ту же полупустую строгую келью, она заметила, что он чем–то подавлен, и спросила, что случилось.
– Мадонна, – искренне отвечал он, – я действительно опечален, так опечален, что сомневаюсь, буду ли когда–нибудь еще счастлив.
– С тобой случилось что–то трагическое?
– Самое страшное, что могло со мной случиться…
Она подошла к нему и нежно прикоснулась пальцами к рукаву:
– Ты должен рассказать мне все, Педро. Ты же знаешь, что я сделаю все, что в моих силах, лишь бы помочь тебе.
Он поглядел на ее ручку и вдруг схватил ее и начал покрывать страстными поцелуями, а потом рухнул на колени и зарылся лицом в пышные юбки.
– Педро, – мягко произнесла она, – ты должен поведать мне о своей трагедии.
– Я не могу больше сюда приезжать! – в отчаянии воскликнул он.
– Педро! Ты устал от этих поездок? И попросил отца заменить тебя кем–нибудь, – в голосе ее послышался упрек, и он вскочил на ноги. Она увидела, как загорелись его глаза, и сердце ее подпрыгнуло от волнения.
– Устал? Да эти поездки к вам – ради них я и живу!
– Тогда…
Он отвернулся.
– Я не могу смотреть на вас, мадонна, – пробормотал он. – Не смею. Я попрошу святого отца заменить меня. Я не смею больше являться сюда.
– Но в чем твоя трагедия, Педро?
– В том, что я вас люблю!.. Люблю, и сохрани меня, святой боже!
– И от этого ты так печален? Мне жаль тебя, Педро! Он повернулся к ней, взгляд его сверкал.
– А как же мне не грустить, не горевать? Видеть вас здесь, понимать, что в один прекрасный день вам придется возвращаться в Ватикан, а там я не посмею не только заговорить с вами, но даже и приблизиться к вам!
– Если я вернусь в свой дворец, в нашей с тобой дружбе, Педро, ничего не изменится. Я по–прежнему буду рада тебя видеть, буду приглашать к себе, чтобы ты развлекал меня рассказами о вашей прекрасной стране.
– Мадонна, это невозможно! Молю вас, позвольте мне уйти…
– Иди, Педро, но обещай мне, что все же будешь меня навещать, потому что, если послания будет привозить кто–то другой, я буду несчастна.
Он вновь упал на колени и, схватив ее руки, принялся их целовать.
Она улыбалась, глядя на него сверху вниз, – и при этом заметила, как милы черные завитки у него на затылке.
– О да, Педро, – повторила она, – я буду несчастна, если ты перестанешь приезжать. Я настаиваю, я приказываю, чтобы письма привозил только ты!
Он встал.
– Моя госпожа так добра, – тихо промолвил он. А затем взглянул на нее так, что она вздрогнула. – Не смею задерживаться…
Он ушел, а она подумала, что в этом монастыре Сан–Систо она узнала, наверное, самые счастливые минуты в своей жизни.
Чезаре направлялся к дому матери: он часто наносил ей визиты. Он был задумчив – вообще все окружающие заметили, что в последнее время он стал как–то спокойнее, но и мрачнее.
Он перестал ухаживать за Санчей, он перестал злиться по поводу бегства сестры в монастырь, и он стал более дружелюбным с Джованни.
Увидев из окна, что к ней направляется Чезаре, Ваноцца энергично захлопала в ладоши, и к ней кинулись сразу несколько слуг.
– Вина, закусок! – закричала она. – Сюда едет Чезаре, мой сын, кардинал. Карло, – позвала она мужа, – быстро, быстро, поприветствуй монсеньора кардинала!
Карло тут же примчался на зов. Он был вполне доволен выпавшим на его долю жребием – браком с бывшей любовницей Папы. Это давало ему массу привилегий, а он был по натуре человеком благодарным. И оказывал всяческое уважение как самому Папе, так и его сыновьям.
Чезаре обнял мать и отчима.
– Добро пожаловать, добро пожаловать, дорогой сынок, – причитала Ваноцца, прослезившись. Ее всегда трогало, что эти великолепные господа – ее сыновья – нисходят до визитов к ней, скромной матроне. Во взгляде ее светилось восхищение, и Чезаре любил ее именно за это восхищение и обожание.
– Матушка, – нежно проговорил Чезаре. Карло заявил:
– Сегодня великий день: Ваше Высокопреосвященство удостоили посещением наш дом!
Чезаре уселся рядом с матерью и отчимом, они выпили вина из серебряных кубков, торопливо вынутых из креденцы. Ваноцца жалела только, что не знала заранее о посещении сына – а то она вывесила бы на стены гобелены и выставила свою прекрасную майолику. Они говорили о Лукреции и о предстоящем разводе.
– Ваш отец старается для вас изо всех сил, – сказала Ваноцца. – О, сынок, мне так жаль, что я такая… ничтожная и что не могу многого для вас сделать.
Чезаре прикрыл своей рукой ее руки и улыбнулся, а когда Чезаре улыбался, лицо его преображалось – он становился даже красивым. Он питал к матери искреннюю привязанность, и Ваноцца, зная, как другие его боялись, была за это ему благодарна.
Затем Чезаре попросил ее показать ему цветы, которыми она по праву гордилась, и они отправились в сад.
Они бродили по саду, Чезаре обнимал мать за талию, и, видя его хорошее настроение, Ваноцца осмелела настолько, что объявила, как рада она доносившимся до нее вестям о том, что они с Джованни стали друзьями.
– О, матушка, до чего же глупы ссоры! Мы с Джованни – братья, и мы должны быть друзьями.
– Это были просто детские ссоры, – нежно проворковала Ваноцца. – Теперь вы выросли и поняли, насколько они бессмысленны.
– Воистину так, матушка. Я хочу, чтобы весь Рим знал: теперь мы с Джованни – одна душа. И когда ты в следующий раз затеешь прием с ужином, пусть он будет скромным – только для твоих сыновей.
Ваноцца радостно улыбалась.
– Я поспешу с приемом! Только для тебя и Джованни… В городе сейчас слишком жарко, как ты смотришь на то, чтобы мы поужинали на свежем воздухе, в моих виноградниках?
– Прекрасная мысль! И поторопись ее исполнить, милая матушка.
– Только скажи когда – и все будет сделано!
– Завтра?.. Нет, слишком рано. Скорее, послезавтра.
– Прекрасно!
– Ах, матушка, ты – мой самый лучший друг.
– Но разве может быть иначе? Ведь ты мой возлюбленный сын, ты так хорошо ко мне относишься, такие почести мне оказываешь!
Она на секунду прикрыла глаза – ей вспомнилось, что сделал Чезаре с теми, кто разграбил ее дом во время французского нашествия. Да, он был жесток, многие пострадали, и Ваноцца не любила жестокости, но его действия показали ей всю меру любви Чезаре. «Ничто, – кричал он, – никакие пытки не могут быть достаточны для тех, кто обесчестил дом моей матери!»
– Ты порадуешься, увидев нас вместе с Джованни, – пообещал Чезаре. – Ты ведь и его любишь, правда? И жаль, что с нами не будет Лукреции.
– Я была бы рада увидеть дочь, и действительно буду счастлива, что меня навестит Джованни. Но, дорогой мой, из всех моих детей один ближе и милее мне всех остальных, и это ты.
Он поцеловал ей руку – еще один экстравагантный жест, которым члены их семьи демонстрировали любовь друг к другу.
– Я знаю, ты говоришь правду, матушка. Я клянусь, что, пока я жив, тебе не грозит никакое горе и никакая беда. Я растерзаю всякого, кто посмеет хоть шепнуть порочащее тебя словечко.
– Мой дорогой, не надо, не надо, я счастлива уже и тем, что могу время от времени тебя видеть. Дари мне эту радость как можно чаще, и я буду счастливейшей женщиной на Земле – правда, я понимаю, что это требование слишком эгоистично, ведь у тебя много дел.