========== -1- ==========
POV Герман
— Твою мать, вырубите свет! — ору осипшим после концерта голосом. Я, блять, спать хочу, а они мало того, что свет врубили, так еще и шумят, и это, сука, в моей же квартире. Вчера я надрался, как последняя тварь, в ход шло не только бухло, там и травка была и вроде таблетки, благо до иглы не дошло, иначе продюсер точно выпер бы меня из группы, как и обещал.
— Гера, вставай, у нас, вероятнее всего, будет интервью в два часа, плюс ко всему тебе надо в универе до обеда появиться и узнать, в какую ты, сука, группу попадешь.
— Он что, серьезно меня на очное перевел? — в мгновение ока просыпаюсь. Я думал, он пугает, стебется, в конце концов, уж это сделать он способен, но вот так взять и в самом деле перевести меня на третьем курсе с заочки на очное обучение — по-моему, совершенный перебор.
— А ты думал! Он грозился больше чем полгода назад это сделать, если ты за голову не возьмешься.
— Прекрасно, мать твою.
Встаю, скинув с себя плед, и плетусь на кухню. Беспредел, что творится по всей квартире, привычен, так же как и абсолютное отсутствие личного пространства. Дома один я не бываю никогда. Во-первых, потому что тут всегда моя группа тусуется. Во-вторых, это не просто квартира, я в свое время выкупил весь этаж, по правую сторону блок из двух квартир переделан под тату-салон, в котором я работаю частенько, либо же мои ребята, которых я нанял. Это скорее хобби, чем прибыльный заработок, это мой способ расслабиться от тяжелого графика концертов и съемок. С другой стороны находится еще один блок, только из трех квартир, полностью переделанный под одну жилую площадь. В будущем я планирую выкупить и верхний этаж, но это пока планы, ведь на деле мне и имеющегося хватает.
Позавтракав хлопьями с подкисшим молоком и выкурив сигарету, я вываливаюсь из дома, направившись в ненавистный универ. Естественно, на улицах меня не узнают, да и не смогут, по-хорошему. Мало того, что я без привычного всем разукрашенного лица, так еще и в широковатой толстовке, свободных джинсах и капюшоне, скрывающем большую часть моего лица. Пирсинг я не снимаю, кольца с рук тоже, так что лишь самые ярые могут угадать и то скорее подумают, что я сошедший с ума фанат, чем настоящий Фил из известной рок-группы.
— День добрый, — пафосно здороваюсь в приемной. — Я Филатенков. Пришел узнать по поводу группы и начала занятий. Меня вроде как на очное перевели, — надув огромный пузырь жвачки, хлопаю его с громким звуком. Ожидая ответа, утыкаюсь глазами в женщину средних лет, что глядит на меня в явном шоке, видимо, так с ней еще никто не разговаривал. Давлюсь смешком, конфликт мне не нужен, тем более продюсер по головке не погладит и так вон заставил волочиться пешкарусом сюда. Даже менеджеру приказал сидеть на месте ровно, мол, я не малое дитя, должен сам в своей жизни порядок наводить. И кому я плачу бабки, е-мое?! Если за меня даже элементарщину делать отказывается мой любимый, чтоб его, менеджер.
Выйдя из ступора, тетка все же нашла мои документы, кивнула что-то там сама себе, прочитав фамилию, подняла украдкой глаза и, написав все подробно на каком-то бланке, всунула его поспешно мне.
— С завтрашнего дня в группу №304, кабинет на третьем этаже, №142, но там вроде как перебор и так учащихся… — концовку пробурчала себе под нос и начала делать вид, что очень занята работой. Ну, мне же лучше, стоять тут целую вечность и слушать нудятину я не горел желанием. Неаккуратно сложив листок и засунув в карман джинсов, решаю, что надо бы наведаться в одно заветное место, так сказать, пометить. Хмыкнув и всунув в ухо наушник с ревом нашей группы, я шагаю вдоль по коридору, обычно где-то ближе к концу делают сортиры. Искомое место я быстро обнаруживаю и, резво зарулив в него, пинком открываю дверь и влетаю в блондинистого парня.
— Сорри, чувак, занесло, — отмахнувшись, проскальзываю мимо и захожу в кабинку. Опорожнившись и подпевая себе под нос, иду к умывальнику, тщательно мою руки, мало ли что тут делают гребаные студентики. Вытираю руки салфеткой и поднимаю глаза. А за моей спиной чинно себе стоит, опираясь на кафель, тот самый светловолосый и рассматривает меня словно гориллу, блять, в клетке. Они тут что, дикие? Когда видят лицо незнакомое, стоят и таращатся? И что мне прикажете делать? Упасть замертво или поклон отвесить?
— Че встал? — грубо спрашиваю, презрительно ухмыльнувшись. Я еще так-то после вчерашнего не отошел. Голова шумит, алкоголь присутствует в крови, да и накурка оставила след. Мне бы сейчас бутылку пива да сигаретку и, развалившись на кожаном диване, стонать от ласк грудастой бабы. А я тут стою в общественном туалете под взором неизвестного мне пацана. Кстати, о нем, выглядит он вполне себе внушительно. Золотистый блондин, их вроде так называют, виски выбриты, на затылке волосы собраны в хвост, по шее тату плетется, и, судя по всему, плечи да спина с руками у него тоже забиты. Глаза холодные, надменные, смотрит свысока, кривит полноватые губы. Рослый, выше меня на полголовы примерно, чуть шире в плечах, да и видно, что спортом он занимается. Были бы в школке, я решил бы, что он капитан местной сборной, но мы так-то в универе, а здесь по идее подобных тупорылых заморочек быть не должно.
— Хамло, — равнодушно выдает, осмотрев меня с ног до головы. Зашибись.
— Послушай, чувак…
— Чувак — это кастрированный козел, — кривится он, склонив голову. Блять, бесит. — Ты кто такой?
— Нынче поссать нельзя без допроса? — чуть тряхнув головой, чтобы челка слетела, и глаза открылись, смотрю на него нагло. Дожился — я, звезда, мать его, стою и терплю такое обращение. Пф-ф-ф…
— Повторю вопрос: ты кто такой? — отлипает от стены, встав у двери. Я че, отчитываться этому кретину должен? Щаз… ага.
— Конь в пальто, — меня это откровенно подбешивает, и я, оттолкнув его с прохода, вываливаюсь из туалета. Вразвалочку плетусь по коридору, скривившись от громкого звонка, а после, смешавшись с быстрорастущей толпой, и вовсе выхожу из здания. Надо Паше сказать, что я нахрен не хочу сюда ходить! Не хватало мне еще вот таких вот индивидуумов в группе.
Придя домой, застаю картину маслом. Паша сидит верхом на Максе (ударник наш) и засасывает того по самые гланды. Я, офигевший неслабо, замираю на месте, хлопая глазами. Ключи аж из рук выпали, и дар речи пропал. Приехали. У меня в группе пидорасы, оказывается? Фу… Желудок, согласившись со мной, сворачивается, и я поспешно отвожу глаза от столь страстного поцелуя. Тянет взблевнуть и, желательно, на виновников. А после выгнать их и никогда не видеть и не слышать.
— Вы че, ребят, ебу дали? — хрипло спрашиваю с начинающейся истерикой. Мне теперь нужно не только похмелиться, а как минимум нажраться, ибо ударника Колька (продюсер) наш менять не станет, он скорее меня выпрет. Менеджер-то хер с ним, но, бля, как я с пидором в одной группе буду? Пусть и другом… Да я же теперь шуганным стану, пусть только посмотрит в мою сторону лишний раз!
Услышав меня, побледнели оба. Знают ведь мое отношение к секс-меньшинствам. Отпрыгнули друг от друга, чуть не пошлепавшись на задницы. Забавное, если честно, зрелище, но мне как-то не до смеха сейчас.
— Гера… я все объясню, — первый отмирает Пашка. Нервно облизывает губы и классическим жестом проводит по короткому ершику волос.
— Да что ты, это лишнее, мой голубой друг, я уже все, что надо, увидел, — с издевкой произношу. Пытаюсь совладать с собой, чтобы не размазать их обоих по паркету. Не, ну в моей квартире! Интересно, как часто они жарили друг друга тут? А может, еще и на моей кровати?
— Гер… — опа, и Макс очнулся. Только вот он выглядит почти зеленым на фоне бледного Паши.
— Вы что, суки, себе позволяете? В моей, блять, квартире!
— Гера…
— Что «Гера»? Если я узнаю, что вы, гандоны штопанные, на моей кровати…
— Нет-нет-нет, — быстро стали мотать те головами.
— Как давно?
— Что как давно?
— Как давно вы оба… сп… тр… ебете друг друга?
— Это все так спонтанно…
— Как давно?
— Уже полгода почти.
Я со стоном плюхаюсь в кресло. Мать моя женщина, я был слепым кротом все это время, а у меня под носом мои самые близкие друзья чпокают друг друга в зад. Злость клокочет в голове. Кровь шумит в ушах, сердце бьется о ребра, а руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Как? Как я мог не заметить? Как мог я позволить обвести меня вокруг пальца? Друзья называются… Блять, ну почему они? Почему не Леха (бас-гитарист)? Да кто угодно, менеджеры их, да хоть сам Коля (продюсер), но, бля, не Макс… не Паша.
— Вы могли хотя бы мне признаться, — раздраженно выдыхаю. Мы ведь так близки были последние годы, они могли мне хотя бы сказать. Так нет же…. Пить, нет, не пить, бухать срочно! — Пива принесите, — кидаю обоим. Скидываю толстовку, треплю волосы, что прилизались после капюшона. Подумать только, в моей группе педики. Мысль не дает покоя. И я затрудняюсь ответить, почему точно. То ли из-за того, что я был не в курсе, то ли из-за того, что мне банально тошно и противно, что нормальные пацаны вроде них членососят. Это же аморально. Мерзко. Фу, да я как представлю, мне блевать охота сию секунду.
— Мы бы сказали, честно, сказали бы. Но ты же такой ярый противник, ты лицо свое не видел, когда по телику показали целующихся парней. Я думал, тебя вывернет наизнанку, или ты, еще хуже, разъебешь плазму бутылкой из-под пива.
— А кто об этом знает?
— Все наши.
Ответ как пуля в лоб. Чувствую себя преданным. Странная ядерная смесь внутри, обида и злость, презрение, мерзкое и противное, обволакивающее. Печаль, ведь я могу их потерять…
Выхватив из рук друга бутылку, начинаю жадно пить ледяную жидкость. Горечь во рту не слишком приятна, я вообще пиво не особо люблю, если честно, это скорее закоренелая привычка в несколько лет, чем реальное удовольствие от вкуса. Закуриваю, молчу. Слов попросту нет, мой мир рушится, все вокруг меня так и грозится развалиться. Где моя беззаботная жизнь? Где?
Ах да, она ушла вместе с матерью и братом…
Ушла тем промозглым вечером 11 февраля, почти шесть лет назад. Мне было шестнадцать, как и моему близнецу, мы ехали с матерью с очередной вечерней прогулки, отец подарил ей тогда кабриолет, и мы как сумасшедшие днями напролет катались втроем. Ведь у него не было на нас времени. Это был отличный день, самый лучший мой день и самый худший, ведь тогда я их и потерял…
Я не знаю, что спасло меня, ибо сидел я со стороны удара, я не понимаю, почему именно я выжил, а не Сеня… Я не понимаю и никогда не пойму, но я живу, а их нет. Отец тогда с катушек съехал, едва меня выписали из больницы, стал пить, орать, бить меня. Я с побоями не раз и даже не два оказывался в стационаре. Синяки стали моими спутниками, царапины и ссадины — товарищами. Я бы превратился в забитого, никому не нужного зверька, если бы не встретил Макса. Мы вместе учились в школе, правда, никогда особо не ладили. Точнее, не общались вообще. Он был звездой школы, богатый, симпатичный, из приличной семьи. Всегда при параде, с дорогими часами и в выглаженной рубашке. Он подошел ко мне сам и предложил сходить на вечерний сеанс кино в честь его дня рождения, сказал, что ему тошно общаться с большей частью людей, окружающих нас, что он понимает мою боль, одиночество и хочет стать моим другом. «Мы с тобой очень похожи, Герман, очень, так почему бы нам не стать друзьями?» Я не нашел тогда, что ему ответить, просто кивнул, а вечером, выскользнув в окно, под громкий пьяный храп отца, побежал к кинотеатру.
Тот вечер удивил меня, мне было легко, я даже стал улыбаться. Я начал разговаривать, немного рассказал о себе, хотя я думаю, в нашей школе на каждом углу давно раструбили, что я потерял половину семьи, а теперь игрушка для битья свихнувшегося бывшего крупного бизнесмена. Он молча слушал, кивал, показывая, что понимает, моментами хлопал по плечу в поддержку, так мы и начали дружить. А сейчас я сижу и смотрю на него, на того, кто из ямы вытянул, смотрю на того, благодаря кому я стал солистом молодежной группы, стал звездой, заработал немало денег. Смотрю и мне противно, что он гребаный пидор. Как можно любить его и ненавидеть одновременно? Как? Он ведь столько для меня сделал… но три буквы «гей» рушат все. Но три буквы кромсают все светлое, что я чувствовал к нему, медленно, по крупицам разрушают прочную многолетнюю дружбу. Я так долго внушал себе, что это мерзко, я так страстно в это верил и верю, что не могу смириться с тем, что мой Макс, мой почти брат оказался увечным. Это ведь не может быть правдой. Может, это все розыгрыш? Что-то вроде шок-терапии для меня?
— Макс, братиш, это ведь был прикол, да? Вы просто развели меня, скажи, что это гребаная тупая шутка, умоляю…
Глаза напротив мрачные и виноватые, но полные решимости. Правда…
Глаза напротив просят понять, принять, быть может, простить. Мой друг — пидор…
Глаза напротив блестят от наступающих слез обиды, ведь в свое время он понял меня, он принял, он успокоил и обогрел как-то по-своему. Он вытянул меня из вязкого дерьма безысходности, он заставил двигаться вперед и научиться жить без семьи. Мой почти брат грязный аморальный урод…
Глаза напротив напоминают о том, что я ему обязан всем, они корят и осуждают за то, что я такой поверхностный и слепо ненавидящий. А я не могу это принять…. Не могу…. По крайней мере, точно не сейчас, быть может, через время.
— Идем, Макс, пусть он побудет один, — устало произносит Паша, потянув за руку ударника. Уводит его, тихо защелкнув на ключ входную дверь. Пусто…
Остаток дня как в тумане. Телефон разрывался. Что домашний, что мобильный, а я тупо пил и курил, глядя в одну точку. Ведь воспоминания захватили и отказывались отпускать. Воспоминания царапали изнутри, как дикие кошки, вгрызались в уже зажившую душу. Рвали зарубцевавшиеся раны. Вся эта гребаная херня заставила вспомнить тот день, который превратил мою жизнь в ад полный дерьма.
========== -2- ==========
POV Тихон
Поминутно зевая и мечтая свалить поскорее со скучнейшей пары, я сижу и перебираю пальцами ручку, противно щелкаю той, игнорируя шипение в свою сторону по этому поводу. Хорошая репутация самого преуспевающего студента, а по совместительству и правящего парадом сего заведения, не позволяет никому раскрывать на меня рот. Это я про учащихся, а вот преподаватели периодически устраивают мне проверки, мол, так ли я хорош, как говорят. Весь первый год всячески дергая меня, они убедились, что придраться не к чему, и попросту отстали. Теперь я негласный лидер, звезда универа, гроза девчонок, зависть парней. Меня уважают, боятся, ко мне липнут, пытаются набиться в друзья, заслужить у меня авторитет. Сразу это было забавно, это льстило, поднимало и без того высокую самооценку, повышало самомнение. После же стало навязчивым, надоедливым, утомляющим. Я стал отмахиваться от этого всего, окружив себя некрупной компанией достаточно смышленых парней. Нас звали «Тихон и эти». Безликие в лучах моей славы. Смешно, да? А мне нет, я так живу, я так привык.
Уже почти конец пары, но ноги закостенели в одном положении, задница откровенно ноет из-за твердой поверхности неудобного стула. И мне срочно нужно пройтись, жизненно необходимо, хотя бы минут десять, иначе я, мать его, свихнусь.
— Мария Григорьевна, будьте так любезны, отпустите меня по нужде, — вежливо прошу преподавателя возраста моей прабабки, наверное. Уж очень расклеенной выглядит сия особа. Словно ей щелбан заряди — и рассыплется.
— Иди, — коротко кивает и продолжает нудить в ее неизменном стиле. На парах Григорьевны можно спокойно спать, слушать музыку, разговаривать, да хоть зажиматься, она все равно в астрале, зато на экзаменах и зачетах дерет так, что мало не покажется.
Выйдя из аудитории, плетусь к туалету. Еще с утра какой-то кретин наступил мне на ногу, теперь на белоснежной кроссовке грязный отпечаток чужой туфли. Этот бедняга свое отхватил, но от этого моя обувь чище не стала. Зайдя в помещение и убедившись, что никого нет, открываю кран, задираю ногу и, подтянув штанину, ставлю кроссовок на ободок умывальника и без того измызганного не пойми чем. Не то чтобы я боюсь, что кто-то увидит сие действо, просто нахрена мне лишние запары? Я ведь типа примерный, прилежный, идеальный. А если учителя увидят, как я, золотой мальчик, топчу дорогой кроссовкой когда-то в прошлом белоснежный предмет туалета, они вряд ли станут обо мне лучшего мнения. Наоборот, как раз таки, заметив за мной столь неуважительный жест, они развопятся хуже, чем если бы это сделал местный оболтус, я ведь идеален — оступаться мне противопоказано.