Не думал я в детстве, что полюблю петь, да и не хотел я этого никогда. Я вообще в художественное училище планировал пикировать, а после на дизайнера и работать где-нибудь тихо себе и мирно. Приходить вечером и писать в нашем с братом блоге, помогать ему с эскизами для тату, он так это любил, а я со временем влился и примерил его мечту на себя. Попробовал — понравилось. По итогу: у меня тату-салон, только вот брата нет… но я исполнил его мечту, нашу мечту.
Так вот, петь я начал, кстати, спонтанно. Макс еще в школе подбивал своих друзей группу слепить — слепили. Вокалиста не было и клавишника. Тот на меня присел, плотно так, клешнями вцепился. Говорит, голос у тебя уж больно крутой, ты попробуй, не понравится — заставлять не стану. Как знал, сука, что понравится мне. Начинал я комично: то тупо кричал, то пробовал подвывать, веселил, в общем, ребят. Хохотали те знатно на репетициях. Да вот за пару месяцков выдрессировали меня. Нашел я золотую середину между воплем и ором. Тексты вместе строчили, сидя у Макса. Кучу музыки слушали, что-то сами писали, что-то заимствовали и переделывали, свое добавляли. Втянулись и в выпускном классе впервые, так сказать, на люди вышли. Отец Максима — немалая шишка местного масштаба, договорился нас в клуб запереть на вечер, мол, если народ клюнет, если качнете, то начнем дальше думать; качнули — мягко сказано.
И то ли случайно, то ли подстроил кто из родителей парниш наших, на вечеринке той продюсер наш теперешний оказался. Тот впал в глубокую печаль и искал тех, кто вдохновит его, короче, нужна ему была группа; дуэт, квартет — похер, чтобы работать. Ну и понравились мы ему. Веселые, заводные, молодые. Отличный материал, чтобы звезд лепить.
Взялся он за нас конкретно. Вложился, мама не горюй. Я при виде клавиш, на которых играть буду, чуть не кончил. Они стоили баснословные бабки! Ну, для меня, мальца на тот момент. Короче, мы все в такой эйфории были, что абсолютно не вякали из-за того, что он гонял нас, как коз сидоровых. Чуть ли не сутками играли, что-то записывали, что-то отсеивали, каверы делали. Я голос срывал не раз, однажды даже слишком серьезный срыв был, с месяц говорить вообще практически запретили. Гадостью какой-то пичкали меня, и связки каждодневно платные врачи осматривали. Продюсер было отчаялся, что я не восстановлюсь — восстановился, и погнали мы дальше. Принял нас народ очень бурно. То ли репертуар у нас что надо, то ли мы берем драйвом, сложно сказать. Но первый же альбом стал бомбой, и на наши концерты расходились все до последнего билеты. Пусть нам и не так много лет, но у нас уже третий диск готов к выходу, им как раз и занимаемся сейчас. Проколесили мы немало: всю страну, даже в Америкосии и Китае были. Народ там нас не понимал, но танцевал и прикрикивал весьма и весьма.
Чет снова меня на воспоминания потянуло. Грустно, устал я. Расклеился малость, но ничего, через две недельки концерт у нас тут, местных будем веселить, так что я в норму быстро приду с графиком репетиций и так далее.
Поспать мне посчастливилось часика четыре, не более, потому сейчас на меня в зеркале смотрело опухшее существо, сонное и злое на весь мир. Контрастный душ отрезвил. Две чашки кофе прогнали кровь по венам, разгорячили, пробудили. А когда я оказываюсь на улице, вообще становлюсь как стеклышко. Всю дорогу до универа курю, присвистываю под музыку, улыбаюсь и припеваю моментами. Я уже, если честно, привык, как обычный смертный пешком двигаться. Машины у меня нет, есть байк, но не по такой же погоде на нем ездить? Да и не в учебное заведение, уж точно, там половина контингента — завистливое быдло, не хватало, чтобы они моего красавца повредили.
Прихожу к началу впритык, сажусь на свободное место. Мне совершенно фиолетово: где, перед кем или с кем сидеть. Усевшись, опять наушник в ухо и, чуть дергаясь в такт музыки, делаю вид, что пишу. На самом деле я рисую эскиз. Вот навеялось. Типичная карикатура — злобная рожа с диким оскалом. Люблю такие штуки, если когда-то и набью себе что-то, то это определенно будет в подобном стиле. Увлекаюсь работой, полностью погружаясь в процесс. Хорошо, что никто не мешает. А знаете, в учебе есть и плюсы. Дома меня или лень берет, или тупо времени нет, чтобы заняться новыми набросками. А надо бы расширять, так сказать, ассортимент.
Выходит довольно интересно, остаются последние штрихи, как в мое плечо прилетает удар. Не то чтобы мне больно, удар достаточно нежный, я бы сказал, но, блять, я из-за этой падали рисунок испортил, сильно писанув ручкой, отчего листок прорвался и скомкался. Сука…
Поворачиваюсь, мечтая убить взглядом сзади сидящего, а там тот самый блондин, оказывается, с весьма недовольной харей. Да что ж мне так везет-то, а? Куда, блять, не ткнись, везде он. То парты соседние, то он за мной, то передо мной, пялится еще, сволочь, постоянно, от чего кожа буквально зудит. Вот на остальных похуй, а он подбешивает. Не проходит и пары минут, как тот между лопаток гораздо сильнее бьет, что за нах, господа? Это меня уже не просто раздражает, это очень злит, хочется свернуть ему шею, но я делаю до безразличия похуестическое лицо. А зачем мне лишнее дерьмо? И так проблем более чем достаточно.
Только вот моего, так сказать, терпеливого молчания не оценил он. После пары меня выталкивают на улицу, ну как выталкивают, вежливо окружают, и по взгляду становится ясно, что уж точно не разговаривать о насущном они будут со мной. Позвонить я успеваю, точнее, набираю номер, и телефон выскальзывает из ладони вглубь кармана, когда мне резко заламывают руки. Похоже, я попал. Надеюсь, без переломов, все же концерт через две недели, а со сломанной челюстью или конечностью я буду вряд ли способен что-либо сделать на сцене. Синяки-то грим спрячет.
Держу лицо. Ухмыляюсь, глядя презренно на Тихона, а что, мне, может, умолять его, чтобы отпустили? Не на того нарвались, я и звука не издам. Унижаться и просить пощады — точно не мой удел. Я выдрессирован в этом смысле не без помощи папаши, который был не особо мягок, прибегая к рукоприкладству. С пощечины все началось, а после пошли в ход более болезненные удары. Не по лицу? Ой, ну спасибо, братцы, хотя бы челюсть в порядке будет, остальное приложится.
Удар в бедро самый болезненный, пожалуй, хотя когда бьют в солнышко, приятного мало. Ребра уже ноют неслабо, так же, как и вся спина, но переломов вроде нет, только если ушибы с кровоподтеками. Как-то мягковато, отец меня куда жестче бил.
Во всем этом действе мне доставляет удовольствие недоумение на лице блондина. Он удивлен тем, что я молчу и при каждой возможности с вызовом смотрю ему прямо в глаза. Неужели он решил, что меня так легко сломать? Серьезно? Вот такими неловкими, пусть и болезненными ударами? Да они в пол силы бьют, бугаи эти, им прирученные.
Я уже было усмехаться откровенно начинаю, как мне прилетает нехилый удар в солнышко, до черных пятен перед глазами. Стон я сдерживаю, до крови вгрызшись в губу. Черт…
Из тьмы меня выдергивает пощечина, хлесткая, небрежная. Чувствую острую боль в носу, вот сука, пирсинг вырвал походу. Ненавижу! Еще и ухо противно болит, теранулся об землю, что ли? Все тело ломит, но жить можно, только вот кровь оставляет противный железный привкус во рту. Нагло расплывшись в ухмылке полной яда, утираю кровь, не теряя зрительного контакта. Отряхиваю одежду, которую, скорее всего, придется выкинуть, ибо несколько пряжек сорваны, а в них тут как раз-таки вся фишка. Закуриваю и, видя, что не трогают и не держат, медленно, едва слышно шипя под нос и выдыхая, ухожу. Приходится хромать, так как бедро мне пробили. Надеюсь, к концерту отойду.
Звоню своим друзьям, как бы мы не цапались и сколько бы не обижались, уж сейчас они просто, блять, обязаны меня выручить.
Дома я оказываюсь в ближайшие полчаса. Макс причитает и выспрашивает, кто меня так и за что. Паша сидит и, качая головой, обрабатывает ушибы под моим соколиным взором. Пусть только коснется моего тела лишний ненужный раз! Руки нахуй выкручу из суставов. То, что я не перестал с ними общаться, еще не значит, что я стал более толерантен.
— Где еще болит? — стаскивает с меня, недовольного, майку. Судя по его сосредоточенному лицу, выгляжу я не особо.
— Везде, главное, чтобы переломов не было.
— Макс, принеси обезболивающее, и ты, — обращается уже ко мне, — сегодня не пьешь алкоголя вообще, ясно? Не смешивай препараты с разной дрянью, откачивать тебя, как год назад, я не хочу.
— Ага, папаш.
— И я скажу Коле, что завтра ты на учебу не идешь и на репетицию тоже, поваляйся дома денька два-три.
Зачем спорить с таким утверждением? Да я только за не идти в то пекло, лучше в салоне посижу, я там уже с месяц не работал совсем. Соскучился, и на завтра у меня днем была запись. Уж очень меня упрашивали, как тут откажешь.
Чуть позже ко мне приперлась малая. Симпатичная мелкая девчонка. Ей вроде только шестнадцать стукнуло. Познакомились, как только я переехал сюда, она живет этажом ниже с бабушкой. Вот бывает такое, когда понимаешь, что человек тебе очень близок, и плевать, что разница в шесть лет, что она импульсивная зараза и частенько достает меня. Что уломала сделать ей тату, тырит сигареты и пирсинг, ей я прощаю все. Просто она со мной одной крови. Без семьи, без друзей толком. Добрая, нежная, непонятая большинством. Ей я могу рассказать все, вплоть до того, что глубоко внутри свербит. Она знает меня уже, наверное, лучше, чем я сам. Советует. Помогает. Частенько убирает в моей берлоге, готовит и стирает. Ей позволено на меня безнаказанно пиздеть последними словами, пинаться, дергать, выпрашивать что-нибудь. Она первая, кто читает мои тексты, кто одобряет эскизы. Мы вместе с ней придумывали дизайн салона, вместе рисовали граффити и покупали баллончики с краской. Все вместе и мне плевать, что она мелкая. Ее душа зрелая. У меня порой ощущение, что она мне как мать. Хотя чаще всего она бешеная младшая сестра. Годик назад она выдала финт. Я тогда только с гастролей прилетел, сессия была, надо было появиться в городе. Вштыренный был, накуренный, расслабленный, ну малая ко мне и пристала. Касается своими губами мягкими, сладкими, нежными, а меня как булыжником по голове, словно я родственницу целую, до тошноты пробрало, в общем. Я ее таким взглядом тогда одарил, что она, бедная, побледнела, а после покраснела от стыда, но мы все замяли. Теперь если и проскакивает что, все сводится к стебу.
— Оль, слезь с меня, у меня полтела болит, — ворчу, спихивая тощую тушку.
— Не слезу, пока не расскажешь, кто тебя так, где и за что.
— Мудаки, в универе за углом, потому что я лицом не вышел, слезь, мать твою, — шиплю, когда она задевает ребро. Кстати, о ребрах. Там все так живописно и красочно стало за пару часиков. Расцвели синяки во всей своей красе. Фиолетовые, синеватые, м-м-м, да я теперь цветной, блять. А так я бледный. Полупрозрачный, как ржет мелкая. На мне видны любые, даже легкие покраснения. Не болело бы еще все это дело, был бы вообще кайф.
— Как обычно, морду кирпичом делаешь?
Допытывается, а мне так лень отвечать. Лежу себе, прикрыв глаза в полудреме. Походу таблетки наконец-то возымели эффект, и меня начинает неслабо рубить. Вот я и засыпаю.
Просыпаюсь от того, что не чувствую руки, а всему виной Олюш. Развалилась на мне, как на матрасе, нахалка, и довольно дрыхнет. Спихиваю ее в сторону, стараясь не разбудить, заказываю пиццу нам и роллы ее любимые, плетусь в душ. Сразу рассматриваю себя в зеркале, недовольно отметив, что оба пирсинга на лице повреждены. То, что серьга из пупка в драке слетела, я помню, а вот нос и губа — перебор. Ненавижу, когда проколы страдают. Хорошо, что до сосков не добрались, твари. По груди обычно никто не бьет толком.
Не без труда принимаю душ, а после звоню, прося клиента на четыре часа прийти пораньше. Грызем с мелкой пиццу, а потом заваливаемся в салон, где меня долго уламывают рассказать, кто же побил их босса. Так вот я и выложил, ага, щаз. Отсылаю всех к ебеням и, зайдя в свой рабочий кабинет, начинаю приготовления. Оля сегодня за мной хвостом тягается, почему — я понял, только когда присел в кресло, а она на меня залезла с довольным видом, держа в руке мазь и прочую дрянь, с ватным тампоном.
— И не смотри на меня так, — кривится и, чуть пихнув, заставляет опрокинуться на спину, приходится даже разложить кресло, чтобы ей удобнее было. Лежу, чувствуя, как она по мне вся елозит. Надела же еще юбку, та хоть и длинная и свободная, но она же ее по самые трусы задрала и бедрами молочными светит. Нет, меня это не трогает, внешне. А вот ее трение об мое тело, произвольное причем, спецом же, гадина малолетняя, весьма так пробуждает самое то, ага. Не реагирую, лежу, хитро улыбаясь, дразню.
— Каменный, блять, — ворчит и трет мне ссадины.
— Не ругайся, — щипаю ее и смеюсь следом, когда она начинает отбиваться, забыв, что я так-то пострадавший.
— Ты меня лечишь или калечишь? — приподнимаю бровь, а улыбка с губ не сходит. Солнце она мое мелкое, семью заменила, как злиться-то на нее? Слышу, что дверь открылась, но вошедший молчит, видимо, ребята зашли, они-то привыкли к таким сценкам в нашем исполнении.
— Лечу, а вот того урода, что тебя покалечил, я бы прибила нахрен, я бы ему… — шипит зло, а я решаю выглянуть из-за ее тела, кто там стоит притихше. Этого человека я меньше всего ожидал тут встретить, но судьба, видимо, сука, раз моего палача сюда заперла. Понимаю, что именно он заказчик, клиент, и мне не отвертеться, потому делаю отстраненное лицо, решив, что буду играть незнакомца.
— Оль, свали, — отталкиваю ее аккуратно и сажусь. Она, естественно, кривится, потом дуться будет, но пофигу, уладим.
— День добрый, вы по записи? — нацепив вежливо-отстраненную личину, спрашиваю офигевшего блондина. Он тоже не особо счастлив меня видеть и вряд ли знал, кто ему тату набивать станет.
— По записи, верно, — отмирает и подходит ближе, я встаю, освобождая кресло для клиента, и фиксирую его в нужное мне положение.
— Присаживайтесь, эскиз у вас свой или желаете посмотреть каталог? Я Герман, приятно познакомиться, — улыбаясь наигранно треснувшей губой, что, кажется, опять кровоточить начинает, как же не вовремя.
— Свой, — кивает, достает листок и кладет на стол.
— Одну минутку, с вашего позволения, — удаляюсь к зеркалу за ширмой, стираю кровь с губы и перевожу дыхание. Чем только черт не шутит, а? Вот именно ко мне записался урод. Может, специально? Отпив воды, возвращаюсь.
— Сколько времени до следующей записи?
Я моргаю, не сразу поняв вопрос. Туплю, что тут…
— Вы у меня один сегодня, а закрываемся мы около десяти вечера, так что все свободное время в вашем распоряжении. Беру плату почасовую плюс обговоренный тариф.
— Ясно, деньги не проблема.
Внимательные глаза рассматривают еще пристальней, чем в универе. Неприятное ощущение. Морщусь незаметно для него и встречаюсь с его глазами. Я говорил, что они у него болотного цвета? Вот как трясина, блин, зеленые, слегка мутные. Странные, как и он сам. Хотя когда он улыбается во весь рот, они светлеют, становясь цвета свежескошенной травы. Когда эта падла хмурится, у него морщинка птичкой между бровей пролегает. Ржачная.
— Где тату будем делать? — сажусь напротив него, надеваю перчатки, готовлю инструменты. Он с пару минут молчит, думает, видимо. Пришел себе с эскизом, по идее должен все знать, все решить давным-давно, это, блять, не переводка ему, не сотрешь. Потом начинает раздеваться. Стягивает куртку, майку и остается только в джинсах, качок хуев. Такому телу можно смело завидовать, грызя не только губы, но и локти. Я, правда, тоже весьма ничего, и рельефы кое-где имеются, даже на животе прорисовывается подобие пресса, но вот такой «терки» на пузе у меня нет. Завистливо окидываю его взглядом и жду, когда он родит уже, наконец, где бить гребаную татуировку.
— Здесь, — проводит по левой ключице и ниже. Ну, там дык там, мне срать где, хоть на заднице.
Беру мазь, обезболивает минут на 30-40, но все же лучше, чем бить по живому еще и на кости. Я не из тех мастеров, что вопят, мол, уважаешь мастера — терпи боль. Потому всегда, не спрашивая, втираю мазь, а после начинаю работу, мне не тяжело остановиться и спустя полчаса повторить манипуляцию. Выдавив содержимое тюбика на руки, без перчатки, начинаю мягкими плавными движениями втирать субстанцию ему по ключицам и ниже по груди. Работаю я, как правило, отстраненно. Мне плевать, какого пола передо мной человек, абсолютно не волнует красивый он или нет, главное, чтобы не бухой, и запах приличный был, ну, и волосатость у мужиков прошу убрать. Втерев препарат ему в загорелую кожу, иду мыть руку и возвращаюсь обратно.