— На удивление реалистично, — высказалась я.
— Сюр-натурализм, — заметил Аркадий.
Моя нога, занесенная для следующего шага, застыла в воздухе. Сердце, готовое к следующему удару, на мгновение споткнулось. Я боялась поднять глаза на Аркадия. Я была почти уверена, что увижу все еще не забытое покровительственно-снисходительное выражение. Когда-то я воспринимала его как поощрение, чуть позже мечтала о том, чтобы оно сменилось восхищением, потом оно стало вызывать у меня нервный тик… Неужели все повторяется?
Кажется, пришло время сказать пару слов о моей первой взрослой любви, завершившейся бесславно, если не сказать позорно.
Его звали Герман, в честь прадедушки-гусара, который в свободное от укрощения лошадей и девиц время писал дивные лирические стихотворения. Прадедушка оставил после себя мемуары, медальон, ставший семейной реликвией, и великолепный набор генов, улучшенный последующими поколениями путем вступления в брак с тщательно отобранными кандидатами. Природа непредсказуема, гены могут перемешаться внезапным и обескураживающим образом, но в случае с Германом она сработала идеально. Ему досталось самое лучшее от нескольких поколений интеллигентов и аристократов, умудрившихся остаться таковыми даже при советском строе.
Он был высок, строен и изящен, его волосы сами собой укладывались в элегантные волны, глаза сверкали незаурядным умом и блестящей эрудированностью, тонкие гибкие пальцы как будто созданы были для того, чтобы извлекать божественные мелодии из клавишных, струнных и прочих инструментов. Да, он играл на скрипке, на рояле и немного на арфе. С пяти лет занимался с репетиторами английским и французским, читал Бодлера и Рембо в оригинале, переводил пьесы Шекспира и сонеты Петратки. Вместо песочницы бабушка водила его в Эрмитаж и консерваторию.
Я же в детстве ходила в кружок бисероплетения и в школьную секцию баскетбола. А на досуге читала детективы и любовные романы.
Я была очарована, покорена и сражена насмерть. Поколения гусаров, фрейлин двора, профессоров, академиков, художников, выставлявшихся в Лувре, и пианистов, концертирующих по всем пяти континентам, смотрели на меня из-за плеча Германа и, как будто, шептали: «Мы — белая кость, сливки и элита. Мы живем необыкновенно утонченной, возвышенно-духовной идеальной жизнью. Нам доступны горние выси и заоблачные дали. Мы — избранные». Я умирала от зависти. Мне тоже хотелось чувствовать оттенки настроений в произведениях Бетховена, понимать, о чем страдал Дюрер и цитировать Теннисона в оригинале. И я очень старалась.
Герман был моим учителем, я — прилежной ученицей. Я надеялась, что его тонкие изящные руки вылепят из меня нечто достойное. Я была податливой глиной в его руках, заглядывала ему в рот, пока он возвышался надо мной на своем пьедестале из хрусталя и мрамора. Он был мягок, терпелив, снисходителен. Я оправдывала его ожидания, а в некоторых случаях, даже, замирая от счастья, превосходила. В основном эти случаи касались интимной стороны отношений. Так что это не помогло, когда, наконец, через два с половиной года отношений, пришло время быть представленной его великолепному семейству.
Подготовка началась за месяц до знаменательного события. Я была натаскана по всем вопросам этикета и хороших манер, проинструктирована по поводу подходящих тем для разговоров и моих желательных ответов на возможные вопросы. Я знала, как себя вести, если речь зайдет о вещах, в которых я плохо разбираюсь — а таких была бездна! Мною, под надзором Германа, было куплено уродское темно-синие платье с жестким воротником. Волосы, по его же настоянию, я зализала в пучок, похожий на фигу.
Как это ни удивительно, но тогда все это казалось мне нормальным. Все, что он делал, я принимала как должное. Я не возмутилась даже в тот момент, когда он заставил меня стереть вполне нейтральную помаду, назвав ее вульгарной и повторно принять душ, чтобы избавиться от запаха моих, слишком кричащих, духов. Поистине, любовь зла! Начисто лишает мозгов.
Герман страшно волновался перед смотринами, у него даже руки слегка дрожали, когда он нажимал на звонок квартиры своих родителей. А я довольно быстро успокоилась. Мне показалось, что все идет хорошо — мне все рады, я вижу со всех сторон улыбки и слышу комплименты. Как я была наивна! Принимала за симпатию простую вежливость. Я мнила себя Золушкой — простушкой, очаровавшей своей красотой и непосредственностью прекрасного принца и все его семейство, но на деле я оказалась героиней совсем другой сказки. Как нетрудно догадаться, это была сказка про Русалочку, которая всей душой полюбила того, кто ей не предназначался.
Хоть я и не поняла этого сразу, смотрины провалились. Чего и следовало ожидать. Провинциальная выскочка, в родословной которой значатся лишь грубые крестьяне, неотесанные рыбаки и простые солдаты, была недостойна благородного отпрыска голубых кровей. Герман не сказал мне этого прямо, но с того момента его отношение ко мне резко изменилось. Он стал холодным, отстраненным, совершенно недоступным. Я чувствовала, что мысленно он уже не со мной и догадывалась, что он готовится к серьезному разговору.
И тогда я собрала всю свою гордость в кулак, и первая предложила расстаться. Какое он испытал облегчение! Напряженная складка на его благородном челе, появившаяся в последние дни, наконец-то разгладилась. Я не обманула его ожиданий и благополучно самоустранилась в последний момент.
В отличие от сказочной Русалки, я не превратилась с морскую пену, хотя очень хотела этого. Я не умерла от разрыва сердца, не сошла с ума бесконечными бессонными ночами, наполненными бездонным мраком. Меня не сбила машина, и мне на голову не упал случайно пролетавший кирпич, хотя я страстно мечтала об этом. Я выжила. Я даже неплохо сдала выпускные экзамены, хотя, кажется, это сделала не я, а мой робот-заместитель. Я вернулась домой. Боль постепенно утихла. Но я все еще избегаю своих однокурсников, которые были свидетелями несбывшегося мезальянса, не решаюсь вернуться в Питер и, как выяснилось, болезненно реагирую на мероприятия, связанные с современным и прочим искусством.
Аркадий, между тем, переместился в следующий раздел выставки, увлекая за собой меня. Здесь мне понравилось больше. Художник, как и я, любил море, он видел его ярким и пестрым, не боялся применять зеленый, темно-фиолетовый и даже ярко-розовый.
— Какие колористические контрасты, — высказался Аркадий.
Ну что ж, мне не привыкать.
— Прослеживается импрессионистский хроматический круг, — выдала я заученную в былые времена фразу.
Аркадий бросила на меня мимолетный взгляд, в котором, как мне показалось, промелькнуло удивление. Что, не ожидал от примитивной провинциальной Русалки? Получи! Правильно, конечно, что не ожидал. Я не разбираюсь в живописи. Так же как в музыке, поэзии, скульптуре и театре. У меня не было гувернанток и происхождения я самого плебейского. Почему рядом со мной снова оказался человек, который смотрит на меня сверху вниз?!
Когда мы добрели до угла, в который были втиснуты работы моей питерской подруги, я с облегчением выдохнула. Притворяться не придется. Это в самом деле очень красиво. Я не знаю, как называется этот стиль и это направление в живописи, но на меня оно производит самое радостное впечатление.
Цветы. Едва угадываемые за нагромождением беспорядочных на первый взгляд мазков, нежные, трепетные, живые. На первой картине — маки с васильками, на второй — тюльпаны, ну а на третьей — целый разноцветный и разнокалиберный луг.
Я пятилась назад, чтобы получше рассмотреть работы, и мой мягкий затылок столкнулся с весьма твердой, хоть и не мраморной, колонной. Потирая ушибленное, место я огляделась по сторонам в поисках Ленки. Очень хотелось по свежим следам высказать ей свое восхищение, и как можно скорее удалиться с выставки. Что-то мне стало тут неуютно. Я даже подумывала о том, чтобы незаметно ускользнуть от Аркадия, который, очень удачно, куда-то запропастился… Но он вынырнул из-за обидевшей меня колонны и спросил:
— Тебе тут нравится?
— Да, неплохо, — прокомментировала я. — По-моему, вполне достойный уровень работ. А ты что скажешь?
— Честно? — Аркадий заглянул мне в глаза. — Я абсолютно ничего в этом не понимаю. Я грубый неотесанный чурбан.
Мои глаза распахнулись до размера чайных блюдец, а душа воспарила в заоблачные выси.
— Правда? — с восторгом переспросила я.
— Но я готов внимать тебе, моя просвещенная и высокообразованная госпожа. Полчища гувернанток бились напрасно, но, может, тебе удастся.
— Э-э… должна признаться, и я в этом деле тоже абсолютный дятел.
— Врешь!
— Это бы врешь!
— Зуб даю!
Неужели? Свой великолепный белоснежный зуб? Я бы взяла. На память, как трофей.
— А как же твои глубокомысленные и уместные комментарии? — спросила я.
— Я знаю несколько нужных слов и умею их комбинировать.
— О, да ты виртуоз! Лично я заучивала фразы целиком. Вот, смотри.
Я подошла к одной из картин, довольно незамысловатой, изображающей зимней пейзаж, и произнесла с нарочито умным видом.
— Это полотно выполнено в сдержанной манере, близкой к реалистичной.
— Наполнено динамикой, — подхватил Аркадий. — Это ко всему подходит.
— Вижу здесь изысканность и тонкий лиризм, — высказалась я о следующей работе.
— По-моему, здесь прослеживается влияние японской живописи. Или скандинавской. А, может, казахской?
Аркадий глубокомысленно кивал, прищурив глаза и приложив указательный палец к подбородку. Я не выдержала и захихикала. Он строго посмотрел на меня, наклонил голову, поправил воображаемые очки, нахмурился и покачал головой.
— Мы в храме искусства, дорогая, — произнес он профессорским голосом. — Сделайте умное лицо.
Я изо всех сил старалась не загоготать в голос, поэтому откуда-то из середины моего организма вырывались стоны и всхлипы. Кажется, у меня истерика. Хочу остановиться, но не могу. Как неудобно-то! Люди оглядываются. Надо взять себя в руки, но почему-то не получается.
Увидев едва приметную белую дверь с надписью «Пожарный выход», я ринулась к ней, чтобы как можно быстрее избавить приличное общество от своего хрюкающего присутствия. На мое счастье, пожарный выход был не заперт, я вылетела на площадку лестницы. Через секунду ко мне присоединился Аркадий.
Я рухнула на ступеньки и расхохоталась, уткнувшись в колени. Если бы меня в тот момент спросили, над чем я смеюсь, я бы не смогла ответить. Причины давно выветрилась из моей дырявой головы, мне и смешно-то уже не было, но моя тушка по-прежнему сотрясалась от конвульсий. Я смеюсь или плачу? Нет, ну точно — смеюсь. С чего мне плакать-то?
Аркадий сел на ступеньки рядом со мной, обнял меня за плечи и сказал:
— Сдается мне, с тобой не все в порядке.
— Все окей, — выдавила я. — Сейчас будет.
Да что со мной творится-то? Что за припадок? Может, пора вызывать санитаров? Ну вот еще. Новая напасть. Мой истерический смех перешел в икоту со всхлипываниями. Глоток воды мне бы сейчас не помешал, или ледяной душ, чтобы придти в чувство. К счастью, Аркадий нашел другой способ взбодрить и образумить меня. Он впился в мои губы яростным и страстным поцелуем. Настолько яростным, что я даже испугалась в первое мгновение. Видимо, на это и был расчет: все знают, что лучшее средство от икоты — испуг.
Минус на минус обычно дает плюс, а испуг на испуг, как выяснилось, приводит к возвращению икоты. В тот момент, когда белая дверь внезапно распахнулась и явила нам сердитую уборщицу со шваброй в руках, я снова начала икать.
— Бесстыдники! — возопила поборница чистоты, потрясая своим рабочим инструментом. — Чего творят! Похабники!
Мы вскочили и, давясь смехом (Аркадий) и икотой (я) рванули вниз по лестнице. Вырвавшись из прохладного помещения в зной летнего вечера ослепленные, после лестничного полумрака ярким солнцем, мы остановились. Я икнула. Аркадий похлопал меня по спине.
— Не поможет, — я попыталась сказать это так, чтобы слова попали в промежутки между спазмами икоты.
Аркадий хотел снова меня поцеловать, но я отстранилась.
— Второй раз не сработает, — произнесла я и громко икнула. Очень неловко, между прочим.
— Может, воды?
Я огляделась по сторонам в поисках точки продажи прохладительных напитков. В парке их было немало, но сейчас ни одна не попалась на глаза. Я вспомнила, что ларек «Соки-воды» есть прямо перед входом в выставочный павильон и махнула рукой в ту сторону. Аркадий немедленно последовал в указанном направлении, а я опустилась на ближайшую скамейку, чтобы немного поразмыслить.
Итак, что происходит? Почему я гогочу, всхлипываю и икаю, не в силах остановиться? Если это истерика, то в чем ее причина? Я подумала, что Аркадий такой же сноб, как Герман и расстроилась. Это понятно, хоть мне и нет до него никакого дела. Просто мысль о повторении той давней, но все еще не забытой ситуации показалась мне очень-очень неприятной. К счастью, оказалось, что все совсем не так… и что? Не знаю.
В эту секунду я вдруг четко осознала, что мне нужно бежать прочь от Аркадия, и как можно быстрее. Кажется, сейчас я еще могу спастись. Потом будет поздно. Остался всего лишь один день, но это целая вечность, за это время я увязну по самую макушку. Может, уже увязла… Нет! Еще нет. Если прекратить это сейчас, все будет нормально. Я выживу.
Я вскочила и снова села. Зеленый газон, желто-синие клумбы и чахлый фонтанчик как будто пустились в хоровод. Вроде бы, я сижу на месте. Значит, либо вселенная вращается вокруг меня, как вокруг солнца, либо у меня кружится голова… и, к тому же, противно подташнивает. Я закрыла глаза и стала медленно и глубоко дышать, надеясь, что головокружение остановится.
— Представляешь, там не было воды. Только лимонад.
Сквозь щелочку между ресницами я увидела картонный стаканчик с зеленой пузырящейся жидкостью.
— Тархун, — объяснил Аркадий.
— Уже не надо, — буркнула я.
И правда, от икоты не осталось и следа. Страх снова сработал. Я до дрожи в коленях испугалась того, что может случиться, если я останусь с Аркадием еще хотя бы на один час, не то что на целый день. Я окончательно потеряю голову и просто умру, когда мы расстанемся.
— Медитируешь?
— Типа того.
Мне не хотелось открывать глаза. Вот бы сейчас провалиться куда-нибудь в тартарары и вынырнуть пару недель назад! В мою спокойную, налаженную и безмятежную жизнь. Зачем его вообще принесло в наш тихий городок? Не мог отдохнуть где-нибудь на Мальдивах?
Я открыла глаза и произнесла чужим скрипучим голосом:
— Мы, кажется, договаривались на семь дней.
Аркадий молча сел рядом и уставился на меня.
— Я передумала. Шести вполне достаточно.
— Ты хочешь расстаться досрочно?
Он уже не смотрел на меня, его взгляд блуждал по газонам и клумбам. Лимонад из накренившегося стаканчика капал на светлые джинсы.
— Да, — прохрипела я.
— Ладно.
— Ладно? То есть ты согласен?
Кажется, я этого не ожидала. А чего я ожидала? Что он начнет меня уговаривать? Глупости. Терпеть не могу нытье и уговоры.
— Согласен.
— Ну тогда пока.
Я развернулась и пошла. Вот так просто. Никаких проблем, никаких осложнений. И сожалений тоже никаких. Кто говорил, что я буду рыдать? Ника. Так вот, она ошиблась. Я прекрасно себя чувствую. Мне спокойно и легко. Я сама рулю своей жизнью и мне это нравится.
Глава 12
Ноги привели меня на пляж. Да, было бы неплохо сейчас занырнуть в воду и проплыть пару километров. Но я без купальника. Сбегать, что ли, переодеться? Пока я раздумывала, меня заметил Лапоть, спустившийся с вышки. После вчерашнего мне было немного неловко. Похоже, ему тоже. С чего бы это? Неадекватной звездой вечера была я, а не он. Не очень-то хочется с ним болтать, но наши взгляды уже встретились, так что придется подойти.
— Привет, — я первой прервала неловкое молчание. — А где Ерш?
— Лежит болеет.
— Похмелье?