— Вы это имели в виду, Фанни, когда говорили о разнице между нравственной чистотой и стоицизмом?
— Помилуйте, Брайан, и в мыслях не было. Мальчик просто показался мне несколько… холодным.
* * *
После отъезда леди Холдейн граф несколько часов сидел, погруженный в тягостные размышления. Нет, этого не может быть. Раймонд, мальчик мой. Гордость моя и последнее моё утешение… В постель он лёг с тяжёлым сердцем, рассчитывая, что утром сможет успокоиться и поговорить с сыном. Но как вообще говорить о подобном?
Наутро, с трудом поднявшись, милорд постучался в спальню сына. Отец никогда в этот час не приходил к нему, и Раймонд немного удивился. «Я хотел бы поговорить с вами, сэр». Холодный тон отца удивил младшего Шелдона, но он просто кивнул. Лорд Брайан сел и исподлобья мрачно взглянул на сына. Отрывисто приказал ему сесть. Раймонд присел, недоумевая, что происходит с отцом. Тот с нервно перекошенным лицом, с видом больным и желчным, наконец, заговорил.
— Мы с вами ещё в марте, сэр, говорили о вашей женитьбе. Прошло полгода. Вы выбрали?
Раймонд растерялся. Он не ожидал, что отец заговорит об этом. Потерянность и замешательство отразились на его лице, и ещё больше раздражили отца. Самого Раймонда испугало страшное подозрение, что кто-то мог догадаться о его склонности к Патриции — и сообщить отцу.
— Вы… Вы, отец, сказали… Вы не советовали мне торопиться. Я полагал, что могу не спешить.
— Вы хотите сказать, что за шесть месяцев из дюжины девиц не смогли найти ни одной достойной?
Раймонд опустил глаза. Он не понимал странного раздражения и гнева в голосе отца, но боялся узнать его причины, не знал, что сказать.
— Итак, сэр, отвечайте мне. Вам не пришлась по душе признанная красавица мисс Иствуд. Почему?
Раймонд бросил на отца растерянный взгляд.
— Мисс Кора представляется мне слишком свободомыслящей особой. Слишком много самолюбия и гордости и слишком мало чувства долга. Могу сказать, что и родственные связи оной особы, особенно — её братец, да и что скрывать — мамочка, не прельщают меня.
Отец смерил сына гневным взглядом. Его грудь колебалась нервным, сбивчивым дыханием.
— Вот как. Хорошо. Чем вам не нравятся остальные, мисс Гилмор, например?
— Мне показалось, отец, сердце этой особы несвободно.
— Даже так, — откинувшись в кресле, проговорил лорд Брайан. Разговор с сыном только усиливал его подозрения, — мисс Лавертон и мисс Вудли показались вам, должно быть, слишком легкомысленными?
— Скорее, дурочками, сэр, — робко улыбнулся Раймонд.
— Мисс Харди и мисс Хеллоран тоже не больно-то, видимо, по-вашему, умны?
— Мне нечего возразить, милорд.
— А мисс Глэдис Сейвари, видимо, не слишком красива?
— Оспа никого не красит, отец…
Лорд Брайан зло посмотрел на сына.
— А чем вам не по душе мисс Монтэгю? Тоже дурочка? Безобразна?
Раймонд молчал.
— Итак, вам не нравятся ни красотки, ни уродки, ни богатые, ни бедные, ни дурочки, ни умные. Вы, должен заметить, чрезмерно разборчивы. А может, вам мешает сделать выбор нечто другое?
Раймонд почувствовал, что дыхание пресеклось в его груди, в глазах потемнело. Неужели, отец узнал? Откуда? Грэхемы? Он был так осторожен… Вчера приезжала леди Холдейн. Однажды она видела, как он несколько минут разговаривал с Патрицией в гостиной Лавертонов. Заметив её взгляд, он тут же отошёл. Неужели… Раймонд молчал. Его молчание и бледность испугали сэра Брайана, но на карте стояло для него так много, что нюансы душевного равновесия сына были сейчас незначимы.
— Вы можете быть мужем, ответьте мне! Вы дееспособны?
Раймонд окаменел, потом кровь так резко бросилась ему в лицо, что его окатило волной жара. Его потрясённое и оторопелое выражение, в котором было такое смешение гнева, смеха и ещё чего-то невычленяемого, удивило вперившего в него больной и пристальный взгляд отца. Лихорадочное напряжение вскоре разрешилось для Шелдона-младшего нервным и несколько истеричным смехом, который он, несмотря на все усилия, не смог сразу унять.
— Простите, отец… что значит, могу ли… Я? Почему, Бога ради… Конечно, могу.
Реакция Раймонда чуть успокоила отца. Соответствуй это действительности, он вёл бы себя иначе. Сам же Раймонд, поняв, что отец ничего не знает о его недозволенной и запретной страсти, тоже несколько успокоился. На мгновение он подумал, может быть, сейчас упасть в ноги отцу и всё рассказать, но следующая фраза сэра Брайана парализовала его.
— Я считаю, что до конца недели вы должны сделать предложение — либо мисс Иствуд, либо мисс Монтэгю, либо любой из вышеназванных девиц. Вы меня поняли, Раймонд?
Теперь младший Шелдон ни о чём не думал — ноги его просто подкосились — он упал, обнимая колени отца.
— Сэр, умоляю вас…. - забормотал он, — это невозможно… — и, поймав снова наливающийся гневом взгляд отца, вцепился в полу его сюртука, — пожалейте, сэр. Я не могу… Я не вынесу…Я ничего не могу с собой поделать, я полюбил, едва увидев… Все попытки бороться были безуспешны. Это рок, это сильнее меня. Я люблю до безумия, и если буду связан с другой, то… то я и вправду, сэр… Я не знаю, что мне делать. Это сильнее меня, я пытался отойти…простите, отец, — лепетал Раймонд в истерике.
К милорду Шелдону наконец пришло понимание, что сыну мешает жениться уже сделанный им выбор — и, судя по его поведению — выбор весьма недостойный. Это было лучше того, чего он боялся, но тоже не радовало.
— Бог мой, да о ком вы говорите?
Раймонд умолк. Дыхание его стеснилось.
— Это огорчит вас, сэр, я не хотел, всем сердцем не хотел бы…
— Да говорите же, чёрт возьми! Кто она? Белошвейка? Служанка? Кухарка? Горничная?
Раймонд был так шокирован, что ноги его распрямились. Он поднялся с колен.
— Ну, что вы, отец… — младший Шелдон обиженно пожал плечами. Подобное предположение о нём показалось ему совсем уж унизительным — и для него, и для Пэт. — Как можно? Это… мисс Патриция Монтгомери. Она… живет у родственников, Грэхемов…
На челе мистера Шелдона-старшего отразилось выражение, прочесть которое Раймонд не смог. Тот оторопело откинулся в кресле, насупил брови, но гнева в его глазах Раймонд не заметил. Граф несколько минут глухо молчал, потом уточнил:
— Дочь Реджинальда… — он снова надолго замолчал, потом подозрительно спросил, глядя в лицо Раймонда, — стало быть, если я позволю вам жениться, ничто не затруднит вас? Вы посватаетесь?
Раймонд не верил своим ушам. Отец… это почти позволение…
— О, сэр, разумеется. Вы позволяете? Вы… благословите? — заторопился он, снова опускаясь на колени, — можно просто, без торжеств, тихо обвенчаться в нашей церкви, совсем не хотелось бы собирать весь город, траур не позволяет… Я мог бы поехать с Патрицией в Италию…. - бормотал он. — Или, если вам будет угодно, в Лондон. Можно остаться здесь. Я просто не мог сказать вам, вы говорили, бесприданница… Я не мог… Благословите, отец.
Лорд Брайан вздохнул. Разговор с сыном лишил его последних сил, но теперь хотя бы всё прояснилось. Дочь Реджинальда. Он помнил её. Сероглазая блондинка, худенькая, стройная. В глазах — горе. Хм, дети праведников… Вот тебе и Писание… Да, ни девочке, ни потомству её не придется просить хлеба. Это была хорошая семья, но даже для лучших родов порой наступают чёрные времена. В конце концов, могло быть хуже. Выбери сын одну из дурочек вроде этой… как её… Лавертон или Вудли… Граф снова вздохнул. «Надеюсь, Раймонд, что ваш выбор оправдан. Будьте благословенны. Идите, сэр». Шелдон-старший забыл, что разговор происходил в спальне сына, а тот, истолковав слова отца как приказание, ринулся к шкафу, попутно звоня лакею.
— Отец, а для сватовства нужен фрак или сюртук? В чем вы делали предложение матери?
Поняв, что он не у себя, милорд Брайан поднялся. Улыбнулся, вспомнив события почти тридцатилетней давности.
— В жюсокоре и парике аллонж, мой мальчик… и при шпаге.
— О… — Раймонд на миг растерялся, но тут же нашёл выход, — тогда я возьму трость.
«Рядись, во что позволит кошелёк, но не франти — богато, но без вычур…» Он выскочил — и не слышал слов, что пробормотал, глядя в пол, отец: «Трех страшится сердце моё: городского злословия, возмущения черни и оболгания на смерть, — всё это ужасно…»
Раймонд ничего не понимал. Словно в чаду заехал цветочный магазин, потом в ювелирный, где долго растерянно думал, какой номер кольца ему взять для Патриции. Шелдон понимал, что отвергнут не будет: в её взглядах, словах, обращённых к нему, он давно чувствовал благосклонность и преданность. Его любят, Шелдон верил в это. Смутно помнил, как огорошил любимую сообщением о том, что отец дозволил ему жениться, надел ей на палец кольцо, которое пришлось на удивление впору, как увидел в её глазах ту бездонную любовь, о которой мечтал и наконец чуть пришёл в себя уже в парке, где неожиданно столкнулся с Джулианом Монтэгю.
Джулиан был удивлён и странно-блаженным видом, и бессмысленной улыбкой счастья, блуждавшей на губах Раймонда. Спросил, почему его совсем не видно в обществе? Кстати, знает ли он, какую мерзейшую сплетню распускает о нём Вивьен Тэлбот? Услышав это имя, Раймонд поморщился, но продолжал улыбаться. Опять Тэлбот…
— Как говорит наша кухарка миссис Сондерсон, «посуде с трещиной — нет износу…» Ну и что же Тэлбот-то?
— Он говорит, что вы не женитесь до сих пор потому, что не в состоянии быть мужчиной…
Голова мистера Шелдона непроизвольно дернулась к мистеру Монтэгю. Он даже на минуту перестал улыбаться.
— Когда это он сказал?
Монтэгю удивился незначимости вопроса.
— «С тех пор, как говорят мои часы, на целый день я ближе стал к могиле…» Не так давно, вчера, в доме полковника, а что?
— Там была леди Холдейн?
— Нет… не знаю. А впрочем, да, была.
— При разговоре?
— Нет, там были только я, Вивьен, Иствуд и Чилтон.
— А… вот как… понятно… — Раймонд улыбнулся снова. — Чудеса Божьи. Так это ему я должен быть благодарен… Но как же? — размышления Шелдона были таинственны и неясны Монтэгю. При этом он всё ещё улыбался, чем окончательно сбил с толку Джулиана.
— Вас, что, не задевает подобное? Я уже хотел было предложить себя в секунданты.
Шелдон улыбнулся, точнее, продолжая улыбаться, блеснул зубами.
— Боюсь, дорогой Джулиан, если Вивьен Тэлбот считает меня не мужчиной, попытка убедить мистера Тэлбота в обратном с помощью пули будет безуспешной. Я постараюсь опровергнуть его мнение иным способом.
— Если не секрет, каким же? Что убедительнее пули?
— Только что, милый Джулиан, и четверти часа не минуло, уверяю вас, — сообщил Шелдон восторженно, наклонившись к Монтэгю, — как одна особа сделала мне честь, согласившись быть моей женой.
Монтэгю против воли побелел и поднялся. Опомнившись, снова сел, и тихо спросил:
— Мисс Иствуд согласилась быть вашей женой?
Шелдон пожал плечами. Усмехнулся. Воистину, для влюбленных нет иных светил на небесах…
— Нет, Монтэгю. Я сватался к другой. И меня удостоили согласием.
Джулиан пронзил его изумлённым взглядом, в котором читалось, однако, заметное облегчение.
— Ну, это понятно. Кто же откажет его милости виконту Раймонду Шелдону?
Шелдон наморщил нос.
— О, Боже, не убивайте меня, Джулиан. Моё предложение принято вовсе не потому, что я — Шелдон.
— Интересно. А почему же?
— Мой Бог! Надеюсь, потому, что я — всё же достоин любви. Я всегда полагал — ну, по крайней мере, с тех лет, когда стал способен рассуждать, что для того, чтобы быть вправе требовать от своей избранницы чистоты, верности, преданности — словом, любви, — я должен сам быть достоин её чистоты, верности и преданности, то есть, я сам должен быть безупречен. Этим и объяснялось моё поведение в Кембридже, которое столь часто вызывало ваши насмешки и иронию. Впрочем, это я не в упрёк. И вот, теперь я нашёл женщину, чьи красота и достоинства привлекли меня, и скоро состоится венчание. Торжеств из-за траура не будет, но моё счастье от того, что оно не будет вынесено на публику, меньше, согласитесь, не станет. Одновременно, — слухи о нём опровергнут вздорные выдумки мистера Тэлбота.
Шелдон на мгновение умолк, но потом, помрачнев, проговорил.
— Но, право слово, я глупец. Я иногда позволял себе подобные эпитеты на ваш счёт, Джулиан, прошу прощения. Большего идиота, чем я, и представить-то трудно. Я дерзнул усомниться в Божественном Провидении, я, ничтожный, ничего не понимавший глупец, осмеливался думать… Да, «Вечность — звук не для земных ушей…»
О! Мне ли было не знать, что, поскольку в мире есть свободные существа и они могут злоупотребить своей свободной волей, необходимо действие Промысла Божьего, направленное на устранение этих ошибок. Разве я не знал об этом?
Как мог я — трижды безумный — произносить в дерзости своей слова непотребные, недоумевать, что происходит со мной? Господь дал мне девицу красоты и совершенств необычайных, чистоту коей уберёг, храня для меня, от взглядов недостойных, и не давал очам моим оторваться от неё, прилепил сердце моё к ней, заставляя грезить ею во сне и наяву, а я роптал, называя это помешательством! Как мог я сказать такое? Любая подлость, любая клевета негодяя Тэлбота в итоге способствовали лишь возвышению моему и исполнению моих желаний. А я сокрушался, как Господь терпит подобного человека? Промысел любое зло обращает на благо. Как я мог забыть об этом? Смерть брата моего — почему недоумевал я, за что отцу моему, человеку праведному, наказание сие? Почему не подумал я о том, чего действительно заслуживал Родерик порочностью своею? Каждый получит по делам своим и, если не подлежит вразумлению, — извергается вон из мира сего. Что нового в этом для меня? Когда приходили на ум мне глупейшие мысли, почему не вспомнил я слова мудрости? Никогда не шлется тебе искушение, превышающее твои силы. Я, что, не знал об этом? Трижды идиот, вот кто я такой.
Поток богословствования Шелдона Монтэгю выслушал в полном безмолвии, но стараясь не упустить ни слова.
— «По определениям Твоим всё стоит доныне, ибо всё служит Тебе, в Твоей руке душа всего живущего и дух всякой человеческой плоти, и всё держится словом Твоим». Всё промыслительно, всё провиденциально. Вот что надлежало вспомнить мне в минуту искушения! — продолжал каяться Шелдон.
Разговор богослова с юристом мог закончиться теологическим пассажем, но завершился крючкотворством. Юрист вернул богослова к реальности.
— А я могу узнать имя счастливицы, Раймонд?
— А…что? А… Ну, конечно, Джулиан. Леди Шелдон. — Раймонд снова рассмеялся и, напевая что-то себе под нос, направился домой, оставив Монтэгю одного в парке.
* * *
Джулиан скорчился в углу скамьи. Счастье приятеля, столь очевидное, бьющее в глаза, не вызвало зависти, но — тоску и уныние, а его слова, хоть Монтэгю и не показал этого, больно задели. И вовсе не напоминанием их прежних споров, а просто неприятной и коробящей истиной. Джулиан не оспаривал утверждения Шелдона. Да, и в его глазах этот человек был достоин любви — Монтэгю с радостью отдал бы за него свою сестру и считал бы, что её счастье гарантировано. И совсем не пятнадцатью тысячами годовых, но безупречной порядочностью, высотой помыслов и личными достоинствами этого человека. Но это признание не могло не вызвать и естественного сопоставления. А чего достоин он сам?
Мисс Кора не только не заигрывала с ним более, но, встречая, отворачивалась, а когда он приходил с визитами — его не принимали. Когда Монтэгю пытался пригласить её на танец на последнем балу, ему ответили, что он невозможен. Он не нравился, его не любили. Его ненавидели и презирали. От него отшатывались как от зачумлённого. Джулиан отчетливо видел это и страдал. Теперь вскользь брошенные слова Шелдона высветили для него самую ужасную причину этого. Сэр Чилтон тут ни при чём. Он недостоин любви. Эпизоды его полночных вылазок одна за другой пронеслись перед глазами. Монтэгю вспомнил — так отчетливо, словно видел наяву, рыжую Хетти из блудного дома мистера Торнби. Он тогда разбил ей лицо за то, что она пыталась поцеловать его и, избивая, твердил, что её дело — просто пониже наклониться и упереться руками в пол.