— Расскажи мне о нем, о Северском, — проговорил он. — Расскажи о его слабостях, ведь ты как никто иной должна знать их.
Услышав эти слова, Ксения едва не рассмеялась, сглатывая горечь, что образовалась вдруг во рту. Если б знал лях, насколько ошибается ныне, полагая, что она хорошо успела выучить натуру своего мужа! Даже ныне — по прошествии стольких лет, она не смогла бы взять на себя смелость утверждать это.
— У этого человека нет слабостей, пан! — резко ответила Ксения, глядя в темные глаза Владислава. — Он не питает привязанностей и теплоты к кому-либо, полагая это уделом слабых духом людей. Он расчетлив и коварен, и ежели он не поехал за мной тотчас, как получил от тебя свидетельства моего полона, то это только потому, что он имеет в голове другие задумки насчет тебя и меня. А в этом можешь быть уверен! И еще, пан — даже если бы у моего мужа имелись слабости, которыми ты мог бы воспользоваться, неужто думаешь, я открыла бы их тебе? Я — его жена венчанная?
Владислав кивнул, будто соглашаясь с ней, но промолчал, взгляда своего не отвел от ее лица, по-прежнему всматриваясь в ее глаза. Ксению не оставляло ощущение, будто лях желает проникнуть в самую ее сущность, разгадать изнутри ее, и она из всех сил попыталась придать себе вид, словно ей совсем безразлично, что он стоит так близко к ней, что на ее плечо давит тяжесть его ладони. Но это Ксении недолго удавалось делать, потому что следующий же его вопрос к ней абсолютно сбил ее с толку, заставил растеряться.
— Я совсем позабыл, какого цвета твои волосы, — задумчиво произнес Владислав, будто именно этот вопрос и волновал его ныне более всего. Он поднял ладонь с ее плеча и дотронулся до поднизей кики. — Так какого они цвета, Ксеня?
Ксения отшатнулась от его руки, почему-то уверенная, что он сейчас поднимет руку еще выше и скинет с ее головы кику, а после и развяжет повойник в намерении отыскать ответ на свой вопрос.
— Волосы гоже видеть только мужу, — едва слышно прошептала она, отводя глаза в сторону, не силах терпеть взгляд его пытливых глаз. — Только ему одному.
— Варварская страна Московия, — насмешливо произнес Владислав, вдруг захватывая ее ладони в плен своих рук, не давая ей отдалиться от него. — У нас не стыдно для женщины показать ее красу, вы же прячете ее от мужских глаз.
— Может, от того и прячем. Чтобы не вызвать чего лишнего в них, в мужиках! — резко ответила Ксения, со злостью отмечая, как забилось сердце от его ласковых поглаживаний ее кистей, от его крепкого захвата. Будто предвкушая что-то большее. Но глаза свои по-прежнему отводила от его лица, боясь выдать себя, свои желания и эмоции с головой.
— Только муж может видеть волосы женщины, коли она под венцом с ним стояла, — повторила она, но не столько для него, сколько для себя — напоминая, что она не та девица, что когда-то с замиранием сердца слушала тихий ласкающий голос Владислава. Ныне она замужем и должна хотя бы сердцем отказывать этому ляху, коли тело ее так уступчиво.
— А ведь когда-то ты хотела, чтобы я им стал. Твоим мужем, — тихо проговорил Владислав, и эти слова заставили Ксению снова взглянуть на него. Она пыталась прочитать в глубине его глаз хотя бы что-то, что помогло бы ей выбрать правильную линию поведения в этот момент, что подсказало бы ей ответ на его реплику, но так и не смогла сделать это.
— И тогда бы ты распускала бы свои косы для меня. И я касался бы их, пропускал между пальцев, целовал их. На что угодно готов поспорить — они мягкие, как шелк. Открой свои волосы, Ксеня… распусти свои косы… Для меня, моя дрога.
Он поднес ее руки к губам и принялся медленно целовать каждый ее пальчик — один за другим, заставляя голову Ксении идти кругом, удерживая ее взгляд на своем лице своими колдовскими глазами, пытаясь проникнуть в ее душу. Дай мне сил, Господи, оттолкнуть его, взмолилась она, чувствуя, как ее снова захватывают в плен те самые вихри, что крутили ее тело два дня назад, тогда в лесу, когда смотрела в темное ночное небо, усыпанное яркими точками звезд. Она даже глаз не могла отвести от его взгляда, не то, что вырвать ладони из плена его рук и ласкающих губ. И тогда Ксения просто сомкнула веки, признавая свою слабость перед ним, перед его ласками, не желая видеть довольство ее уступчивостью на его лице.
Но спустя миг ей пришлось открыть глаза, чтобы взглянуть, что же могло произойти за это короткое время, и отчего вдруг Владислав прекратил свои поцелуи, от которых кровь так быстро струилась по ее венам. Он застыл, будто вмиг окаменев, глядя на ее пальцы, что по-прежнему сжимал в своих ладонях, касаясь большим пальцем одного из ее перстней.
— Что? Что случилось, Владек? — Ксения сама не поняла, почему вдруг так легко и просто у нее с губ сорвалось его имя. Быть может, оттого, что ее разум был ныне будто во хмелю от его поцелуев и нежных касаний?
Он медленно поднял глаза на ее лицо, и она замерла, перепугавшись при виде того, что плескалось ныне в его глазах, ставших еще чернее, чем прежде. Ярость и ничем не прикрытая лютая ненависть. Снова перед ней был тот человек, что так перепугал ее несколько дней назад, в лесу.
Владислав же притянул ее, застывшую в испуге, еще ближе, прижал крепче к своему телу и принялся целовать ее. Грубо, настойчиво, сминая ее губы, подавляя крик страха и боли. Ксения опомнилась, только когда он прикусил больно ее нижнюю губу, до того не веря, что это действительно так, забилась в его руках, осознавая, что в нем произошла какая-то перемена, что все сейчас идет совсем не так, как тогда, под звездным небом. Она толкала его от себя изо всех сил, уворачивалась от настойчивых губ, отбивалась от грубых пальцев, причиняющих ей боль, но он не отпускал ее, легко подавляя ее сопротивление, будто даже наслаждаясь им.
Ксении удалось вырвать правую руку из хватки шляхтича, ударить его со всего размаха по щеке, так сильно, что заболела ладонь, заныли пальцы. Но Владислав даже ухом, казалось, не повел при этом — перехватил ее кисть и попытался завести назад, за спину, чтобы удерживая обе ее руки там, другой сорвать с плеч летник. Ксения попыталась удержать его напор, с которым Владислав давил на ее руку, но быстро поняла, что он готов даже сломать ее кисть, но любой ценой осуществить то, что задумал. А потому смирилась, поникла в его руках, уже не оказывая сопротивления, позволяя ему делать то, что он хочет.
Владислав же запрокинул ее слегка назад, целуя ее в шею, что открылась в вороте летника, по-прежнему сжимая кисти ее рук в крепком захвате. Настолько крепком, что у Ксении слезы выступили на глазах. А быть может, она заплакала от того унижения, что испытывала ныне, и — помилуй Бог ее, грешную — от того разочарования, что захватило ее душу.
Ведь ей до последнего хотелось верить, что Владислав никогда не причинит ей боли, не принудит ее, как принуждал муж. Что он не такой, как все мужчины, что он другой.
Но это все же происходило. Ее прекрасный рыцарь в сверкающих доспехах и диковинной шкуре, каким она предпочитала вспоминать его, оказался все же таким же зверем, как ее муж…
— Нет, Владек, — вдруг сорвался с губ Ксении тихий всхлип, и слезы тонкими струйками потекли по лицу. — Прошу тебя…
Это произошло неосознанно — она ни на что не рассчитывала, произнося свою мольбу, и уж тем более его остановить. Но это вдруг произошло. Владислав сначала замер, склоняясь так близко к ее шее, что она кожей ощущала его горячее дыхание, а потом резко выпрямился, почти отшвырнул ее от себя с каким-то глухим рыком, отвернулся от нее.
Ксения испуганно отступила от него еще на пару шагов, глядя на спину Владислава, обтянутую расшитой тканью жупана, на его дрожащие от ярости плечи. Она не понимала, что происходит, что заставило его накинуться на ее, словно дикий зверь, не знающий пощады в своем порыве, что изменилось для него.
— Пошла прочь! — вдруг крикнул Владислав, почти прорычал это, и она развернулась и бросилась бежать от него, не желая испытывать судьбу. Высокая трава и подол сарафана затрудняли движения, а после она и вовсе наступила на длинный рукав летника, упала с криком на землю, теряя поршень, что упал куда-то в траву. Позади вдруг раздались тяжелые шаги, и она поняла, что Владислав передумал ее отпускать от себя, что нагоняет ее, чтобы снова мучить, чтобы закончить, что начал. Ксения попыталась подняться на ноги, но наступила на подол и снова упала, не стала выпрямляться в следующий раз, не желая тратить время, быстро поползла прочь, надеясь, что он не заметит ее в высокой траве.
Но Владислав сумел разглядеть ее. Она слышала, как быстро приближаются его шаги, как гремят золотые кольца, украшающие его пояс. Еще миг, и шляхтич настиг ее — его пальцы сомкнулись на ее плече, разворачивая к себе лицом. Ксения закричала во весь голос от ужаса, сжимаясь, будто надеясь уменьшиться в размерах и скрыться с его глаз. Но Владислав не стал ее опрокидывать на траву и рвать одежду, как Ксения ожидала в этот миг. Он схватил ее левую руку и резким движением стянул с ее пальца тяжелый янтарный перстень, который она впервые за последний год надела на руку.
Ксения не любила это украшение почему-то, оттого и редко носила. Быть может, потому что это кольцо досталось ей как жене боярина Северского среди других родовых украшений его семьи, и служило напоминанием о ее доле. А быть может, у нее просто не лежала к нему душа. Но Ксения его не надевала, просто возила с собой в ларце, среди других безделушек и камней. Перстень однако выглядел весьма богато — янтарь так и привлекал внимание своей необычностью и размерами, а желание выглядеть выше смешков и пересудов ляхов пересилило личную неприязнь к украшению, вот Ксения и надела его ныне вечером.
А теперь этот перстень для нее будет навсегда безвозвратно потерянным, ведь стянув его с пальца, Владислав размахнулся и изо всех сил запустил его куда-то в траву. А после выпрямился, запустив пальцы в свои черные волосы, и, с силой дергая собственную шевелюру, шатаясь будто пьяный ушел от Ксении прочь, спустя миг скрывшись с ее глаз. Недоумевающая Ксения некоторое время смотрела ему вслед, а после упала в траву и горько с надрывом разрыдалась, глядя, как на постепенно темнеющем небосводе начинают загораться маленькие яркие точки звезд.
1. небольшое поселение на дикой земле, занятое обыкновенно одним двором
2. От противного (лат.)
3. Так повелевает наш господин и бог (лат.)
Глава 8
Ксения лежала в траве до тех пор, пока на землю не спустилась ночь, надежно скрывающая в своих объятиях то, что должно было быть спрятано от чужих глаз. Только тогда Ксения нашла в себе силы подняться и, расправив одежды, направиться в лагерь, который виднелся вдали маленькой точкой костра. Замешкалась она лишь ненадолго — искала поршень, что слетел с ноги, когда она спасалась бегством от Владислава. Но разве можно найти в такой тьме кожаный башмак? Вот и Ксения, вскоре оставив попытки отыскать свою потерю, побрела на стоянку польской хоругви, еле переставляя ноги, такие тяжелые, будто закованные в цепи. Нещадно стучало в висках — как обычно после долгого плача, даже мысли, мелькавшие в голове, казалось, ныне причиняли боль.
Ксения догадалась после недолгих раздумий, что причиной подобного поведения Владислава был тот злополучный янтарный перстень, и, судя по его ярости, по его ненависти, переведенной на нее в тот миг, это кольцо было связано с его погибшей сестрой. Неужто Ксении достался в дар перстень, снятый с пальца умершей панночки? Нет, лучше не думать об том. Не зря же ей он не по нраву пришелся, едва она только заметила его в ларце, что принес ей муж.
Как только она достигла поля зрения сторожевых, расставленных по периметру лагеря, ее тут же окликнули на ляшском — грозно, предупреждающе, и потому Ксения поспешила отозваться. Лях возник откуда-то нежданно из темноты, вгляделся в ее лицо, окинул взглядом помятую одежду, но посторонился в сторону, пропуская ее в лагерь, хмыкнув напоследок ей в спину. Но Ксения не обратила на эту ухмылку никакого внимания. Отныне она не будет замечать эти косые взгляды и смешки. Гордыня заставила восстать против них, а, как известно, Господь карает за этот грех, вот и ее наказал тем, что произошло на лугу.
Марфа ждала, сидя у возка, облокотившись спиной о колесо, но тут же вскочила на ноги, едва заприметила бредущую к ней Ксению, с тревогой окинула ее взглядом, но ничего не спросила.
— Подай обувку, — коротко приказала та своей служанке, опускаясь в траву на ее место. Она скинула с ноги второй, уже без пары, поршень и принялась счищать со ступней травинки и мелкий сор. Марфа быстро залезла в возок, а после вернулась, держа в руках искусно расшитые туфли из бархата.
— Только чоботы остались, — сказала она, обувая на ноги Ксении туфли. — Обутка, конечно, не для похода, но в другой паре поршней подошва прохудилась. С завтрева залатаю, когда светло будет.
— Воды подай, — отрывисто произнесла боярыня, не желая вести долгих разговоров сейчас и слушать Марфуткину болтовню. Та тут же сбегала за кувшином воды, что был приготовлен специально подле возка, захоти боярыня жажду утолить ночью. Ксения подставила ладони горстью, и, когда Марфа налила в протянутые руки чуть теплой воды, аккуратно вымыла лицо, стараясь стереть с него следы недавних рыданий. Она протянула руку за рушником, но Марфа замешкалась его подать, и Ксении пришлось поднять голову, раздраженно воскликнув:
— Уснула, что ли, Марфута? Рушник подай!
Марфа тут же протянула ей расшитое полотно, косясь куда-то вбок. Ксения краем глаза заметила что-то большое и темное слева от себя и едва сумела обуздать страх, что мелькнул в ее душе: неужто снова Владислав пришел глумиться над ней? Неужто недостаточно?
Но это был не шляхтич, а его дядька, что опустился на корточки подле боярыни и крутил свой длинный ус, обдумывая что-то. Он кивнул Ксении, мол, продолжай, и, когда та вытерла лицо, приказал Марфе отойти в сторону от них.
— Где Владислав? — спросил Ежи, едва служанка Ксении подчинилась и скрылась за возком. Ксения пожала плечами, стараясь скрыть от внимательного взгляда Ежи мелкую дрожь в ладонях.
— А я почем знаю, лях, где твой пан? — вздернув подбородок как можно выше, звякнув при этом длинными серьгами, процедила Ксения. — Ты же за ним приглядываешь, не я!
— Спрячь свои иглы, панна, — усмехнулся Ежи. — Сама же себя уколоть можешь ненароком.
Он вдруг протянул руки и схватил ее ладони, развернул их вверх, разглядывая перстни на пальцах в неясном свете костра, что едва долетал сюда, к возку.
— Мне сказали, у тебя перстень новый на руках появился. Диковинный, с даром солнца {1} в серебряной оправе, — произнес он негромко. Ксения покачала головой в ответ.
— Был, да нет его ныне.
— Он видел его? — не оставлял своих расспросов усатый лях, отпуская ее ладони.
— Видел, — подтвердила Ксения. — Рассвирепел, будто раненный зверь, загнанный охотниками. Будто в него бес вселился, — она помолчала немного, а после спросила, терзаясь догадками. — Это ее перстень был? Сестры Владислава?
Ежи взглянул на нее внимательно из-под своих густых бровей, будто решая, ответить ей на вопрос или проигнорировать его, уйти прочь, ведь все, что он хотел узнать, она уже рассказала ему. Он даже поднялся на ноги, и Ксения решила, что не получит ответа от него, но Ежи все же заговорил:
— Матери его этот перстень был подарен несколько лет назад. Пан Заславский купил его в подарок к ее именинам. Говорил, что цвет камня напоминает ему цвет ее глаз, а он-то у панны Заславской был диковинный. Люди шептались, будто в роду у нее были колдуньи, а уж когда за Стефана Заславского замуж вышла, и вовсе стали причислять ее к ведьмам, несмотря на все ее благочестие и страстную веру. Я не знал более порядочной женщины, чем мать Владислава! Но их брак был непонятен ни в кругах знати, ни более мелкой шляхте, откуда она по происхождению. Даже хлопы шептались долго. Католик и православная, богатый магнат и девица из обедневшего шляхетского рода с самой окраины страны — тут уж было о чем языки почесать.
Ежи замолчал и снова принялся крутить ус, глядя в никуда, будто что-то видел перед собой невидимое постороннему глазу. Молчала и Ксения, боясь спугнуть усатого ляха. Она знала, что обычно тот совсем немногословен, только следует тенью за своим паном, словно стараясь прикрыть его от возможного удара, который тот может и не заметить вовремя.
— Она была так рада тогда, говорят, получить этот перстень. Панна всегда любила всякие диковинные вещички, а янтарь — это же непростой камень. Слезы моря, как говорят у нас, дар самого солнца. А потом пришел слух, что перстень проклят, что его последняя владелица продала родовую реликвию в страхе перед тем обвалом несчастий, что свалились на ее семью. Пан Заславский тогда посмеялся над этими толками. Но после, когда прежняя владелица угорела в своем доме, а панна не доносила очередное дитя и скинула его почти перед родами, стало не до смеха. А потом и вся жизнь панны пошла не так. Не ведаю, винила ли она в том перстень, но убрала его от греха подальше в ларец, никогда более не надевая после. В последний раз я видел его на пальце паненки. Ей как раз шестнадцать годков сравнялось. Полюбился паненке этот перстень, умолила мати отдать ей его в подарок. Долго ей пришлось выпрашивать янтарь, но кто устоит перед просьбами нашей Ануси? Вот и панна не устояла, в празднество и отдала дочери перстень. Только просила носить не часто, памятуя о толках, что ходили об этом перстне.