– Это вы?
– Нет. И ты это отлично знаешь.
Наступил момент, когда нужно было оглядеться и выяснить, кто тут шныряет так близко от нас.
Из среднего окна салона их было видно довольно хорошо. Они были там, в саду. Он, молодой человек, не особенно высокий и выглядевший беспомощным. Мне удалось хорошо рассмотреть его. Нельзя сказать, что он был некрасив, однако маленькие глаза, казалось, еще не нашли своего места на лице, черты которого были размытыми, а нос – слишком большим и толстым. Он находился в том молодом возрасте, когда тело подвержено влиянию буйных весенних сил и расширяется изнутри, словно хочет разорвать нежную детскую оболочку.
Неуверенная нервная походка выдавала его горячее желание, как хорошо воспитанного молодого человека, быть галантным и одновременно наконец-то вести себя свободно.
Затем она. Со своего места (мы прижались носом к оконным стеклам, но стояли слишком далеко) я мог видеть только ее профиль. Конечно, я узнал ее после вчерашней встречи.
Сначала он держал ее за руку, затем вдруг отпустил и забежал вперед, повернулся к ней и шел, оживленно жестикулируя, говоря какие-то любезности. Он шутливо положил руку на рукоять своей шпаги, жестами и мимикой изображая дуэль.
Она смеялась и предоставляла ему свободу действий. Ее шаг был легким, она шла почти на кончиках пальцев, как балерина, вращая в руках зонтик из розового кружева – волшебный бокал, в который она ловила его слова. Ее прическа слегка растрепалась – очевидно, после недавних объятий и поцелуев, которые она, видимо, страстно желала продолжить как можно скорее, сейчас же, за ближайшей живой изгородью.
Мы уловили только бессвязные обрывки разговора.
– Я бы с удовольствием… Если бы вы только знали… – услышал я его слова среди шума листьев.
– Ваше величество, если вы… тогда может произойти… – донесся ее ответ.
Я повернулся к Атто.
Он отступил на несколько шагов от окна. Он наблюдал за происходящим, застыв, словно каменный истукан, с остекленевшими глазами, напряженными челюстями и сжатыми губами.
Когда я повернулся к той паре, она уже скрылась среди деревьев.
Мы некоторое время не двигались с места и как прикованные смотрели туда, где только что была эта пара.
– Та девушка… она очень похожа на портрет мадам коннетабль в молодости, – нерешительно проговорил я. – Но и у молодого человека такое знакомое лицо…
Атто молчал. А между тем опять зазвучал мотив
– если натянешь его слишком сильно, он сломается, – улыбаясь, перевел Атто, прочитав выбитый над боевым луком девиз.
– «Valldlorl omnia cedant»– тот, кто сильнее, побеждает всех, – ответил я ему изречением, отчеканенным на пушке.
– И вправду, невероятно, – пришел он к выводу. – На «Корабле» нет ни единого уголка, капители или окна, у которого не было бы своего собственного девиза.
Не дожидаясь меня, аббат удалился, глубоко погруженный в свои мысли. Я догнал его.
– И самое безумное: какая музыка звучит в этих стенах, задрапированных добрыми советами? – громко возмутился он. – Folia,музыка помешательства!
Он был прав. Мотив
СЧАСТЬЕ
О друг, посмотри на эту фигуру,
Мудрость твоя умножает природу.
…
– Вот у нас и есть первое доказательство, – с торжеством произнес Атто, прочитав начальные строки стихотворения.
– Может быть, три подарка Капитор, которые мы разыскиваем, где-то тут неподалеку? – предположил я.
Мы продолжили осмотр. Как мы заметили, вся полукруглая лоджия, и ниши, и ставни окон в галерее были исписаны изречениями. Мой взгляд случайно упал на одну из них.
–
* * *
– Браво, браво, Бенедетти, – с похвалой заметил Атто.
Прошло несколько минут, прежде чем мы поняли, что с нами произошло: северная стена галереи состояла из одного стеклянного окна, выходящего на прямоугольную лоджию. Вокруг окна стена была покрыта зеркалами, в которых повторялся и удлинялся вид галереи, так что она казалась бесконечной. Конечно, этот эффект проявлялся только в том случае, если наблюдатель находился на достаточно большом удалении и, кроме того, на одинаковом расстоянии от обеих стен, и только там. В центре торцевой стены, то есть в фокусирующей точке этой архитектурной воронки, добавлялся еще прямой вид на Ватиканский дворец, и нужно было лишь подойти поближе к окну, чтобы к панораме прибавился еще и купол собора Святого Петра.
Следовательно, эта вилла в форме корабля своим носом была нацелена точно на резиденцию Папы Римского. Непонятно только, являлось ли это знаком почтения или, скорее, угрозы.
– Я этого не понимаю. Такое впечатление, будто смотришь в ствол пушки, словно мы могли выстрелить отсюда по ватиканским дворцам, – удивился я. – Вы знали Бенедетти. Как, по-вашему, это особое положение «Корабля» – случайность?
– Я бы сказал, что…
Он умолк на полуслове. Внезапно мы услышали шаги. Кто-то был в саду. Атто не хотел, чтобы я заметил его беспокойство, но забыл, что собирался сказать, и нервно направился дальше.
Мы обследовали помещения по обеим сторонам галереи, всего их было четыре.
Сначала – маленькая часовня, затем умывальная комната. Над входом в первую было написано:
– «Здесь для души», «Здесь для тела», – перевел Мелани. – Ну и шутник.
Комната для умывания была отделана весьма изысканно, облицована майоликой, и в ней имелось даже два умывальника. Вода в них текла из двух кранов, над одним была надпись «calida»,над другим – «frigida».
– Теплая и холодная вода по желанию, – прокомментировал Атто. – Невероятно. Даже у королей нет таких удобств.
С улицы опять донесся скрип песка. Шаги, как показалось, были более поспешными, чем перед этим.
– Вы правда не хотите пойти и посмотреть, не те ли это двое… Кто там, собственно, на улице?
– Конечно, хочу, – ответил он. – Но сначала мне надо хорошенько осмотреться на этом этаже. А если не найду и тут ничего интересного, переберемся на верхний этаж.
Как и ожидалось, маленькая часовня также была испещрена поучительными изречениями. Атто прочел случайно выбранное.
– «leiunlum arma contra diabolum»– «Пост – это оружие против дьявола». Не мешало бы напомнить об этом их преосвященствам, которые предаются чревоугодию в доме кардинала Спады.
Два оставшихся помещения были посвящены папству и Франции: комнатка с портретами всех пап и другая, с портретами королей Франции и королевы Кристины Шведской. Над дверями висели две таблички: «LITERA»– для пап, «ET ARMA»– для королей.
– Папам – забота о душе, королям – защита государства, – объяснил Атто. – Разумеется, Бенедетти не был сторонником власти Церкви, – засмеялся он.
В комнате, посвященной Франции, на стенах висели два роскошных гобелена с буколистическими сюжетами, которыми, как мне показалось, очень заинтересовался аббат Мелани. На первом была изображена пастушка, на заднем плане – сатир, пытающийся похитить другую пастушку, схватив ее за волосы, – напрасная затея, поскольку на голове у нее был шиньон из искусственных волос. На втором гобелене молодой человек с луком и стрелами склонился над раненной в бедро нимфой, одетой в волчью шкуру. Все это было заключено в раму, украшенную цветами, свитками с письменами и рельефными медальонами.
– Здесь – Кориска и Амарилли, а здесь – раненая Доринда: это две сцены из «Pastor fido», «Верного пастуха»– знаменитой буколистической трагикомедии кавалера Гуарини, которая уже более ста лет пользуется оглушительным успехом во всех христианских королевских дворах, – с довольным видом пояснил он. – Посмотри сюда и восхитись ими, мальчик мой, это, без сомнения, два самых прекрасных настенных ковра, вытканных французскими мануфактурами. Они сделаны гениальными руками Ван дер Планкена, или дела Планше, если хочешь, – уточнил он с видом знатока. – Эльпидио Бенедетти купил их по моему совету, когда более тридцати лет назад прибыл во Францию.