«Иметь жезл маршала в руках — еще не значит быть полководцем»
В марте — апреле я успел несколько раз побывать в штабе Западного фронта, где решал вопросы боевого применения АДД, с командующим фронтом Г, К. Жуковым, которого знал по Халхин-Голу. Начальником штаба фронта был в то время генерал В. Д. Соколовский,[74] впоследствии Маршал Советского Союза. [164] С оперативной группой в марте 1942 года я вылетел на Волховский фронт, с полевых аэродромов которого велась боевая работа по обеспечению операций, проводимых Ленинградским, Волховским и Северо-Западным фронтами. Там я познакомился с генералом армии К. А. Мерецковым,[75] командующим Волховским фронтом, у которого в качестве представителя Ставки находились К. Е. Ворошилов и Г. М. Маленков. Так постепенно, день за днем, расширялся круг моих знакомых, с кем пришлось взаимодействовать в течение всей Отечественной войны, постигать премудрости наземных фронтовых и армейских операций, в деталях которых я тогда не разбирался и считал, что эта наука для меня — за семью замками.
Во время пребывания на Волховском фронте мне доводилось по вечерам присутствовать при горячих спорах о том, правильно ли решил тот или иной командарм поставленные перед ним задачи. Не допустил ли ошибки тот или иной командир дивизии или полка при достижении поставленных перед ним целей? Военачальники вели подсчет огневых и других средств, имеющихся в их распоряжении, а потом по картам давали оценку сложившейся обстановки.
Здесь тоже не обходилось без споров.
Многие вопросы тактики наземных войск были мне тогда недоступны, а авиационные познания, которыми я располагал, казались мне тогда мелочью.
Завершив после войны свое военное образование в Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова на общевойсковом факультете, который я закончил с отличием и золотой медалью, а также с отличием окончив высшие тактические курсы «Выстрел», познав премудрости тактики и научившись критически осмысливать свой и чужой боевой опыт, я пришел к выводу, что мои мысли того времени об общевойсковых вопросах были правильными. Но, конечно, специальные знания в военном деле играют важную роль, а в настоящее время без них не обойтись.
Мне неоднократно доводилось бывать у командующего фронтом, когда ему докладывали обстановку, сложившуюся к исходу дня. Заслушивались данные, которыми располагали разведывательные органы по оценке противника, а также данные по своим войскам, рассматривались предложения, исходившие от командиров соединений, начальников родов войск и, наконец, от штаба фронта. На основании всего изложенного командующий фронтом должен был принять решение.
Говорят, что игра в шахматы и военные действия имеют много общего.
Утверждают, будто хороший шахматист может быть неплохим полководцем, а хороший полководец — хорошим шахматистом. Подобные сравнения мне приходилось слышать не раз, но я никогда над этим не задумывался. А вот здесь при разборе и принятии командующим фронтом решения, от которого зависел успех или неуспех операции, мне невольно вспоминались эти сравнения. [165] Почему же это произошло именно сейчас? А вот почему. Конечно, сопоставление шахматиста и полководца весьма условно. Но когда вы садитесь за шахматную доску и расставляете фигуры, их у вас и у вашего противника всегда поровну. Перед вашими глазами находится поле игры, и вы имеете возможность следить за передвижением каждой фигуры противника, зная ее материальную силу и ее возможности. Единственно, что неизвестно, — замысел, намерения противника, и вам предоставляется возможность или разгадать эти замыслы и победить, или, не разгадав, потерпеть поражение. Шахматы, так сказать, зримое состязание умов, наблюдательности и изобретательности.
Чем же располагал в данном случае командующий Волховским фронтом? Ему было хорошо известно, какие позиции занимают свои войска и войска противника, известны все данные о собственных силах, а дальше — разноречивые сведения о противнике, более или менее точные данные о его системе обороны, добытые разведкой и аэрофотосъемкой. Штаб фронта также знал, какие части, а точнее, солдаты каких частей находятся непосредственно перед нашими войсками. Но что находится в глубине, какими резервами располагает противник, есть ли у него там подвижные части, танки, самоходные артиллерийские установки и т. д. — этот вопрос, как правило, оставался неясным. Не знал командующий фронтом и намерений противника. Вот и решай эти задачи со многими неизвестными…
Попробуйте заставить шахматиста сделать несколько ходов, не видя ответных действий своего партнера, и посмотрите, что из этого получится.
Как известно, в шахматной игре так не бывает, а вот на войне так было очень часто. Если бы одной из воюющих сторон было всегда известно, чем располагает другая сторона, каковы ее силы и средства, где они находятся на данном участке фронта, воевать было бы очень просто. Есть у тебя необходимое превосходство и ты знаешь, где находятся силы и средства противника, — наступай. Нет у тебя нужного превосходства — накапливай силы, а пока что обороняйся.
Но так не бывает. Искусство истинного полководца именно в том и заключается, чтобы, с одной стороны, по имеющимся почти всегда неполным и нередко противоречивым данным суметь наиболее правильно оценить возможности противника и его намерения, а с другой — скрыть свои намерения, расположение и количество своих войск, любыми путями давать противнику ложную информацию, суметь скрытно сосредоточить на избранном участке силы и средства и нанести внезапный удар там, где его не ожидают.
Я не детализирую и не перечисляю всего того, чем должен обладать полководец, но то, что на военном языке называется предвидением, безусловно, лежит в основе полководческого искусства. Именно это качество является у полководца главным, и далеко не всякий обладает этим качеством. [166] Где-то, кажется в одной из книг О. Бальзака, сказано: «Иметь жезл маршала в руках — еще не значит быть полководцем». Коротко, ясно, точно!
Велик вес полководца в любой военной операции, от его замыслов и решений во многом зависит ее исход. От его правильного или неправильного решения зависит не только успех операции, но и жизнь огромного числа людей — исполнителей воли своего военачальника. Материалов о том, кому принадлежит та или иная победа, опубликовано достаточно. Но, к сожалению, пока что мне нигде не довелось прочитать серьезного анализа неудач тех или иных полководцев в период Великой Отечественной войны с разбором обстановки и причин, вызвавших эти неудачи. А ведь, думается, описание трудностей, через которые нам всем пришлось пройти, наравне с описанием побед лишь расширит и пополнит наши представления о том, что война — это не парадный марш, что победы достигаются не так-то просто, что на пути к победе бывают и ошибки, за которые приходится тяжко расплачиваться, и что только критическое, без всяких скидок, отношение к своим действиям изменило положение.
Надо сказать, что есть еще у нас отдельные товарищи, которые, описывая те или иные события Великой Отечественной войны, пишут: «Я решил… Я приказал…» — и подчас просто приписывают себе заслуги успешных операций или побед, которые совершили наши доблестные воины.
Никому и никогда, как мне кажется, не следует забывать, что хорошо составленный план — это еще только начало дела, и не раз нам приходилось бывать свидетелями, что и хорошие планы не всегда выполняются. Лишь тогда, когда эти планы обеспечены всем необходимым, а задачи доведены до солдат и проведена с ними необходимая подготовка — только тогда есть надежда и уверенность, что он будет выполнен, если, конечно, полководец имеет определенные к тому дарования.
Хочу привести лишь как один из примеров прибытие К. К. Рокоссовского,[76] о котором еще не раз будет говориться в этой книге, к Ф. И. Голикову под Сухиничи. По одному и тому же плану то, что не получилось у генерала Голикова, вышло у Рокоссовского, я имею в виду взятие Сухиничей да еще к тому без боя и потерь. Константин Константинович, с моей точки зрения, — настоящий полководец, у которого следовало бы всем нам поучиться. Рокоссовский, на какой бы участок его ни ставили, всегда выполнял порученное ему дело.
В то же самое время довелось мне знать и такого командующего, который, проезжая по ремонтируемой саперами дороге, обратился к своему адъютанту:
«Почему меня не приветствуют мои войска?» [167] Адъютант был весьма расторопен и ответил: «Товарищ командующий, идет дождь, и верх у нашей машины поднят. Вас не видят, поэтому и не приветствуют». «Остановите машину и опустите верх». Приказание было исполнено, но ни один солдат не обратил внимания на едущих в машинах…
У них была своя работа и разглядывать — кто в машинах, да еще узнавать своего командующего, которого они сроду в глаза не видели, времени не было. Так и пришлось генералу помокнуть, не достигнув желаемого. Много перебрасывали этого товарища с места на место, но полководца, конечно, из него так и не получилось…
Но вернемся в штаб Волховского фронта. После объявления решения у меня с К. А. Мерецковым завязался разговор о житье-бытье. По веселому настроению генерала я понял, что из принятого им решения он надеется извлечь большую пользу. Останавливаюсь на этом потому, что мне тогда впервые пришлось быть участником такого разбора, где принимались ответственные решения в масштабе фронта с участием большого количества служб. Окончательное решение командующего слагалось из многих, подчас противоречивых, данных. Именно тогда я воочию убедился, что шахматы — это всего лишь игра и с военным делом несравнима…
Первое впечатление бывает всегда самым сильным и остается на всю жизнь.
Дополнительный урок, который я извлек из пребывания в штабе фронта, был все тот же: берись за дело тогда, когда его знаешь и убежден, что с ним справишься, и никогда не берись за то, чего ты не знаешь и чего не можешь, хотя бы такое предложение льстило твоему самолюбию и давало высокое положение.
Обмениваясь с Кириллом Афанасьевичем своими впечатлениями по проведенному разбору, я высказал ему эту мысль. Мерецков улыбнулся и ответил, что он согласен, но вообще-то это «глас вопиющего в пустыне»…
В связи с этим я хочу рассказать об одном из эпизодов, происшедшем примерно в то самое время, то есть в первые месяцы моего командования АДД.
Не помню точно день, но это, кажется, было весной, в апреле, мне позвонил Сталин и осведомился, все ли готовые самолеты мы вовремя забираем с заводов. Я ответил, что самолеты забираем по мере готовности.
— А нет ли у вас данных, много ли стоит на аэродромах самолетов, предъявленных заводами, но не принятых военными представителями? — спросил Сталин.
Ответить на это я не мог и попросил разрешения уточнить необходимые сведения для ответа.
— Хорошо. Уточните и позвоните, — сказал Сталин.
Я немедленно связался с И. В. Марковым, главным инженером АДД. Он сообщил мне, что предъявленных заводами и непринятых самолетов на заводских аэродромах нет. Я тотчас же по телефону доложил об этом Сталину. [168] — Вы можете приехать? — спросил Сталин.
— Могу, товарищ Сталин.
— Пожалуйста, приезжайте.
Войдя в кабинет, я увидел там командующего ВВС генерала П. Ф. Жигарева, что-то горячо доказывавшего Сталину. Вслушавшись в разговор, я понял, что речь идет о большом количестве самолетов, стоящих на заводских аэродромах. Эти самолеты якобы были предъявлены военной приемке, но не приняты, как тогда говорили, «по бою», то есть были небоеспособны, имели различные технические дефекты.
Генерал закончил свою речь словами:
— А Шахурин (нарком авиапромышленности. — /А. Г./) вам врет, товарищ Сталин.
— Ну что же, вызовем Шахурина, — сказал Сталин. Он нажал кнопку — вошел Поскребышев. — Попросите приехать Шахурина, — распорядился Сталин.
Подойдя ко мне, Сталин спросил, точно ли я знаю, что на заводах нет предъявленных, но непринятых самолетов для АДД. Я доложил, что главный инженер АДД заверил меня: таких самолетов нет.
— Может быть, — добавил я, — у него данные не сегодняшнего дня, но мы тщательно следим за выпуском каждого самолета, у нас, как известно, идут новые формирования. Может быть, один или два самолета где-нибудь и стоят.
— Здесь идет речь не о таком количестве, — сказал Сталин. Через несколько минут явился А. И. Шахурин, поздоровался и остановился, вопросительно глядя на Сталина.
— Вот тут нас уверяют, — сказал Сталин, — что те семьсот самолетов, о которых вы мне говорили, стоят на аэродромах заводов не потому, что нет летчиков, а потому, что они не готовы по бою, поэтому не принимаются военными представителями, и что летчики в ожидании матчасти живут там месяцами.
— Это неправда, товарищ Сталин, — ответил Шахурин.
— Вот видите, как получается: Шахурин говорит, что есть самолеты, но нет летчиков, а Жигарев говорит, что есть летчики, но нет самолетов.
Понимаете ли вы оба, что семьсот самолетов — это не семь самолетов? Вы же знаете, что фронт нуждается в них, а тут целая армия. Что же мы будем делать, кому из вас верить? — спросил Сталин.