– Не понимаю, почему мы медлим и не свернем шею этому юному нахалу, – вдруг сказал он, хватая за горло пажа, который жалобно заскулил и завращал глазами.
– Вздерните его, – подала голос королева.
– Радость моя, – воскликнула я, целуя очаровательную Шарлотту, – так вы тоже любите жестокие забавы? Если это так, я вас обожаю еще больше. Вы, конечно, слышали о милой шутке китайского императора, когда он кормил своих золотых рыбок гениталиями детей своих рабов?
– Разумеется. И я с удовольствием сделала бы то же самое. Давайте, Фердинанд, покажем, на что мы способны. Эта женщина восхитительна, в ней есть ум, характер и воображение; я уверена, что она разделяет наши вкусы. Вы, друг мой, будете палачом Зерби, а мы вспомним, что истребление живого существа – самый сильный возбудитель для плотских услад. Повесьте Зерби, дорогой супруг, повесьте немедленно! Жюльетта будет ласкать меня, пока я наслаждаюсь этим зрелищем.
Все произошло очень быстро: Фердинанд повесил пажа с таким искусством и с такой ловкостью, что мальчик испустил дух еще до того, как мы приступили к мастурбации.
– Увы, – вздохнула Шарлотта, – мне никогда не везет: он умер, а я не успела приготовиться. Ну да ладно, спустите его на пол, Фердинанд, и подержите его руку – я хочу, чтобы она приласкала мне вагину.
– Нет, – возразил король, – этим займется Жюльетта, а я буду содомировать труп; говорят, это ни с чем не сравнимое ощущение, и я хочу испытать его. О, какое блаженство! – завопил он, вломившись в еще теплую задницу. – Не зря утверждают, что слаще этого нет ничего на свете. Какая хватка у мертвого ануса!
Между тем жуткая сцена продолжалась; Зерби, конечно, не вернулся к жизни, но его палачи едва не скончались от удовольствия. Последнее извержение Шарлотты произошло таким образом: она распласталась на холодевшем теле пажа, супруг целовал ей клитор, а меня она заставила облегчиться себе в рот. В виде вознаграждения за услуги я получила четыре тысячи унций, и мы расстались, пообещав друг другу в скором времени встретиться в более многочисленной компании.
Вернувшись домой, я рассказала сестрам о странных вкусах его величества короля Сицилии[103] .
– Чудесно, – заметила Клервиль, – когда такие страсти встречаются у тех, кого Природа выделила среди прочих умом, богатством или властью.
– Но это же вполне объяснимо, – сказала Олимпия, которую мы называли только по имени, чтобы не скомпрометировать ее славную фамилию, – более того, нет ничего неестественного в том, что самые изысканные формы наслаждения отличают людей, которые обладают даром исключительной проницательности или стоят выше других благодаря милостям фортуны, сделавшей их деспотами. Человек высокого интеллекта, обладающий властью или богатством, наверное, не может наслаждаться так, как это делают простые смертные. Если он захочет сделать свои удовольствия более утонченными, он неизбежно придет к убийству, ибо убийство – высшая степень удовольствия: его диктует сладострастие, убийство – это часть эротики, одна из прихотей эротического сознания. Человеческое существо достигает последней стадии пароксизма в плотских утехах только через приступ ярости; человек мечет громы и молнии, изрыгает ругательства, теряет всякое чувство реальности и меры, теряет над собой контроль и в это критическое мгновение обнаруживает все признаки брутальности; еще один шаг – и он становится варваром, следующий шаг – и он делается убийцей; чем больше в нем ума, тем изощреннее его мысли и поступки. И все-таки одно препятствие сдерживает его: он либо боится заплатить слишком большую цену за свое удовольствие, либо опасается закона; избавьте его от этих глупых страхов посредством золота или власти, и вы толкнете его в мир преступлений, так как безнаказанность успокоит его, и ничто не остановит человека, если помимо богатого воображения он обладает неограниченными средствами.
– Тогда, – сказала я подругам, – мы трое находимся в завидном положении: у нас есть огромные богатства, и Фердинанд гарантировал нам абсолютную безнаказанность.
– Черт возьми! – воскликнула Клервиль. – Как воспламеняет меня эта сладостная уверенность! – С этими словами шлюха задрала свои юбки, расставила ноги, раскрыла пальцами нижние губки и продемонстрировала нам пунцовое, наполненное жаждой и ожиданием влагалище, которое, казалось, бросает вызов всем мужским органам Неаполя.
– Я слышала, в этом краю водятся великолепные копьеносцы, – продолжала она, – пусть Сбригани позаботится, чтобы мы не пропустили ни одного.
– Я еще вчера обо всем договорился, – заявил с гордостью наш услужливый спутник. – Заплатил нескольким поставщикам, и теперь каждое утро в вашем распоряжении будут две дюжины симпатичных молодцев в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти; я сам буду проверять их, и если, несмотря на мои строгие требования, вам попадутся негодные экземпляры, мы их тут же отбракуем…
– Какие размеры ты заказал? – поинтересовалась Клервиль, которую уже вовсю ласкала Раймонда.
– Вы не увидите ни одного меньше пятнадцати сантиметров в окружности и двадцати в длину.
– Постыдитесь, Сбригани! Такие размеры, может быть, и сойдут для Парижа, но здесь, в Неаполе, где растут чудовищные члены… Что до меня, я ни за что не соглашусь на меньшее, чем двадцать сантиметров в обхвате и тридцать в длину.
– Мы тоже, – в один голос заявили мы с Олимпией. – Пусть их будет меньше, но чтобы они были лучше…
– О чем вы говорите? – разволновалась Клервиль. – Я не вижу причин уменьшать их число. Напротив, кроме качества я требую количество. Поэтому, Сбригани, я прошу тебя доставлять нам каждое утро тридцать мужчин с размерами, о которых я уже говорила. Это будет по десять на каждую. Скажем, мы совокупимся с каждым по три раза – большего мне и не надо, хотя любая из нас, прежде чем выпить утреннюю чашечку шоколада, в состоянии загнать десятерых скакунов. С тобой разговаривает женщина, которой легкая утренняя разминка не помешает совершить в течение дня множество непристойностей; в самом деле, ведь только хорошенькая каждодневная плотская встряска помогает поддерживать нужное похотливое состояние, а для чего еще созданы мы, как не для плотских утех?
Вместе с этими последними словами возбужденная до предела блудница изверглась в объятиях Раймонды.
– Пока ваши указания будут выполнены, – сказал Сбригани, – посмотрите, может быть, эти лакеи устроят вас; мне кажется, их размеры вам подойдут.
Тут же появились шестеро хорошо оснащенных громил ростом около ста восьмидесяти сантиметров.
– Клянусь своей куночкой, – проговорила Клервиль, чьи юбки все еще были задраны до груди, – это то, что нужно! Дайте мне пощупать их. – Но ни одна из этих дубин не вмещалась в обе ее ладони. – Да, милые подруги, здесь есть, чем поживиться. Выбирайте сами, а я оставляю себе вот эту парочку.
– Одну минуту, – вмешался Сбригани. – Позвольте мне упорядочить ваши удовольствия: здесь нужна спокойная, уверенная рука, а вы все ошалели от похоти.
– Он прав, совершенно прав, – согласилась Клервиль, тем не менее поспешно сбрасывая с себя одежду, – пусть он возьмет на себя всю организацию, а я тем временем подготовлюсь.
– Начнем с вас, Клервиль, – сказал Сбригани, – вы, кажется, больше всех торопитесь.
– Еще раз ты прав, – подхватила наша сестрица. – Не знаю, что за воздух в этом городе, но я никогда не чувствовала себя такой распутной, как здесь.
– Он насыщен частичками азота, серы и битума, – заметила я с ученым видом, – поэтому так возбуждает нервную систему и производит такое необычное волнение в душе и теле. Я тоже почувствовала, что здесь, в Неаполе, веду себя более жестоко.
– Хотя я более, чем вы, привычна к этому воздуху, – вставила Олимпия, – потому что Неаполь и мой родной город находятся недалеко друг от друга, тем не менее меня также не на шутку волнует эта атмосфера.
– Тогда будем дышать побольше, – улыбнулся Сбригани. – А теперь, уважаемые шлюхи, приступайте к делу и рассчитывайте на мою помощь. Для начала хочу предложить вам такой вариант: начинает, как я уже сказал, Клервиль; но хотя она уже и так сгорает от желания, мы разожжем его еще сильнее. Ты, Жюльетта, возьмешь этот прекрасный член, который выбрала твоя подруга, и потрешь его о ее нижние губки и клитор, только пока не вставляй внутрь. Вы, Олимпия, будете нежно щекотать вход во влагалище нашей пациентки – раздразните, распалите его как следует, приведите его в ярость, а когда ее глаза загорятся от гнева, мы удовлетворим ее; она должна лежать в объятиях одного из этих юных сеньоров: одной рукой он сможет массировать ей заднюю норку, другой – ее соски и одновременно целовать ее в губы. Чтобы еще больше возбудить нашу подругу, мы вложим ей в руки по одному члену: один она вставит в вагину Раймонды, другой – Элизы; а двое оставшихся будут сношать вас обеих на глазах Клервиль. Вот тогда ее душа будет довольна.
Действительно, пять минут спустя блудницу было уже не узнать: на ее губах пузырилась пена, сквозь сжатые зубы вырывались невнятные проклятия и глухие стоны, и видя, что дальнейшее промедление невозможно, все шестеро лакеев в продолжение часа, один за другим, покрывали ее как кобылицу, и она едва не испустила дух от удовольствия. Как только член выходил из влагалища нашей подруги, мы с Олимпией завладевали им, а в это время Раймонда и Элиза неустанно ласкали, пороли, щекотали, облизывали нас. Сбригани умело дирижировал этим оркестром, и мы извергались как полевые орудия. В ход пошли все изощренные виды разврата, все мыслимые способы; но больше всего нам понравилось принимать три мужских органа одновременно: два во влагалище, один в анус. Немногие женщины знают, какое это доставляет наслаждение, когда под рукой есть опытные копьеносцы; кроме того, я трижды испытала всеобщий натиск. Это происходило так: я ложилась спиной на одного из мужчин, который содомировал меня, Элиза, опустившись надо мной на четвереньки, предоставляла мне лизать ее маленькую несравненную вагину, сверху ее содомировал другой лакей, он же массировал мне клитор, а Раймонда языком ласкала ему задний проход. По обе стороны от меня лежали Олимпия и Клервиль, я вводила в их анусы по одному члену, а обе они сосали фаллосы, принадлежавшие пятому и шестому лакеям. Все шестеро по восемь раз сбросили сперму, да и невозможно было отказать им после столь тяжелых трудов.
Приблизительно через неделю после этого приключения курьер доставил нам приглашение от Фердинанда, который всех троих требовал к себе во дворец в Портичи. На сей раз король желал устроить спектакль, еще более впечатляющий, чем предыдущий. Нас провели в роскошно украшенные апартаменты, где стояла прохлада, особенно приятная после уличной духоты. Шарлотта, неотразимая, как Флора, ожидала нас в обществе принца Ла Ричча, смазливого хлыща двадцати четырех лет, который был посвящен в интимные развлечения королевской четы. В дальнем конце салона, где должно было происходить празднество, в почтительной позе стояли четверо прелестных детей – две девочки десяти и одиннадцати лет и два мальчика чуть постарше, одетые в костюмы, наподобие тех, в какие обряжали свои жертвы древние греки. Благородная и величественная фигура Клервиль, классически правильные черты ее лица, несмотря на то, что она была уже не первой молодости, сластолюбивый блеск в ее глазах – все это произвело большое впечатление на неаполитанскую королеву.
– Удивительно красивая дама, – вслух признала она.
И как это всегда случается с женщинами нашего сорта, которых от панегириков до ласк отделяет один шаг, обе блудницы скоро заключили друг друга в объятия. Ла Ричча привлек к себе Олимпию, а я стала фавориткой короля.
– Прежде чем начать совместные утехи, – предложил Фердинанд, – мы разобьемся на пары – собственно говоря, мы уже сделали свой выбор, – уединимся в отдельных будуарах, а после приватной беседы объединимся снова.
Пример подала Шарлотта: в сопровождении Клервиль и одной из девочек она закрылась в своем будуаре. Ла Ричча выбрал одного мальчика и исчез вместе с Олимпией; Фердинанду достались две жертвы обоего пола, и мы вчетвером удалились в отдельную комнату. И вот здесь я во всем блеске и размахе увидела грубое, неуклюжее распутство неаполитанца. Однако точно так же, как редкие солнечные лучи пробивают тяжелые облака, согревая человеческие сердца, так сквозь толщу неуклюжести, отличавшей этого коронованного мужлана, просочились, мало-помалу, признаки изысканного сластолюбия.