– Ну, а другие?
– Против… Мои информаторы передают, что Иван Шувалов, любовник покойной Елизаветы, дышит негодованием, злобой… Бешенством. Информатор утверждает, что у негодяя что-то страшное на уме…
– Заговор?
Лорд пожал плечами.
– Возможно… И мой предшественник Вильямс, и я неоднократно сообщали его величеству, прусскому королю, что едва ли этот император долго усидит на престоле. Он опирается только на голштинцев… Окружён заговорщиками.
– А императрица, его супруга?
Сэр Джон проницательно взглянул на барона.
– Вы, наверное, привезли её величеству императрице письмо от вашего короля? Не так ли?
Гольц утвердительно кивнул головой.
– Совершенно правильно! Императрица настолько же умна и хитра, насколько император глуп. Правда, сейчас она не у дел. Носит траур… Читает… В этом сплошном барабанном бое она молчит. Никого не принимает… И вот это именно и подозрительно. Поэтому мой совет вам – используйте императора, насколько можно, но не оставляйте без внимания императрицу… Ни в коем случае… Как изумительно она держится! Какая выдержка! Царицу Елизавету не хоронили целых шесть недель, она разлагалась, а её величество целые дни выстаивала у гроба.
Он развёл руками.
– Она не снимает чёрного платья… Скорбит! Очень умно! Совершенный контраст с тем, как ведёт себя его величество – царь. Ну хорошо… А как себя чувствует его величество король? Полагаю, – он испытующе взглянул на Гольца, – что королевское самое первое ваше поручение здесь – заключить мир. Не правда ли?
Барон наклонил напудренную голову:
– Вот именно! Его величество король готов пойти на многое ради мира!
– Не торопитесь, полковник! Не уступайте ничего! Император Пётр Третий очарован королём Фридрихом Вторым! Влюблён в него, как женщина… Готов на всё… Вы можете запрашивать как угодно…
Сэр Джон вскочил с кресел, бросился к окну:
– Обратите внимание, барон. Идёт деташмент[54] русских солдат. Они уже в прусских мундирах… Х-ха-ха! С брандербурами… Они уже стали пруссаками? Как их император? Убеждён, этот человек натворит необыкновенных вещей… На аудиенции у него держитесь твёрдо, но льстите, льстите ему, говорите, что король Прусский без ума от него…
На следующий день император Пётр Третий в своей карете мчался по набережной из Сената во дворец, торопясь принять Гольца. В Сенате был сегодня большой день – был зачитан «Указ о Вольности Дворянской…». До этого февральского, ростепельного дня 1762 года каждый российский дворянин был обязан государству пожизненной службой «двором», то есть предоставленной ему землёй, и людьми – «поместьем», службой по гроб его жизни. Обязательность каждого такого «дворянина» заключалась в управлении этим своим двором-поместьем, в управлении «прикреплёнными» к земле крестьянами, в доставлении в случае нужды государству солдат, продовольствия, конского состава, вооружения даже… Дворянин был обязан безоговорочно ехать в какие потребуются командировки – поручения от правительства… Он был готов каждую минуту скакать на север, в Сибирь, на Амур, чтобы управлять городами, налаживать пути сообщения… Дворянин до этого дня не был свободен, он никогда не мог распоряжаться собой, он всегда был занят государевой службой… Только под старость, в болезнях он доживал года, наконец, в своём поместье…
И месяц тому назад император объявил в Сенате, что он жалует дворянству «вольность», то есть освобождение от обязательных служб.
«Дворянам службу продолжать только по своей воле, – объявлял тогда император. – Служит каждый столько, сколько пожелает… На службу все являться должны лишь в военное время, на таком основании, как это в Лифляндии с дворянами поступается».
Одним таким словом императора освобождалось, становилось независимым от государства целое сословие. Свободные дворяне делались теперь как бы собственниками, хозяевами «своих» земель, «своих» крестьян. Дворяне теперь оказались «без крепости», свободны, а крестьяне – горше закрепощены. Служилый по старому московскому образцу на всю свою жизнь боярин обращался теперь в бездельного «барина»…
Восторженными криками встретили сенаторы это заявление царя. Ещё бы! Вместо всеобщего московского государственного поравнения с «подлым» народом в общей службе государству они становились «благородными», «свободными» по западному, феодальному образцу!
На ближайшем же докладе царю статс-секретарь Волков доложил его величеству, что восхищённые дворяне готовы в благодарность за свою свободу воздвигнуть ему статую в Сенате, отлитую из золота!
Пётр Третий от такой чести отказался, но целый месяц его Указ оставался лишь словесным, что уже вызывало в дворянах тревогу… В день приезда Гудовича император собирался снова пировать со своими немцами, и чтобы отделаться от любовницы своей Воронцовой, он сказал ей, что всю ночь будет занят делами в своём кабинете, с Волковым. Волкова и заперли в кабинет, и император приказал ему написать этот Указ…
К утру Указ был готов. У императора с похмелья кружилась голова, всё плыло, скользило перед глазами; жёлтый, мутный, он едва слушал дробь языка Волкова, читавшего артикул за артикулом.
По Указу выходило, что Пётр Первый, посылая дворян учиться за границу, вынуждал их к этому. Так же самодержавно обращались с дворянами и другие цари и царицы. В особенности – Елизавета. Но так как «науки теперь умножились», читал Волков, «и истребили грубость и нерадивость к пользе общей, невежество переменилось в единый рассудок, полезное знание и прилежание к службе умножили в военной службе искусство храбрых генералов, а в гражданских делах оказалось теперь много людей, сведущих и годных к делу», то – гласил Указ – «не находим мы больше той необходимости принуждения к службе, которая до сего времени потребна была».
На выбритом до блеска, на всём в длинных складках лице канцлера Воронцова во время чтения было написано самое напряжённое и в то же время потрясённое внимание – он ещё не был предварительно ознакомлен с этим текстом. Шувалов тоже таращил глаза до чрезвычайности – ему как начальнику Тайной канцелярии было хорошо понятно, что нёс с собой такой Указ… Уже и так после словесного его оглашения дождём сыпались от дворян прошения об увольнении их в отставку со службы… К чему подвергать себя всяческим превратностям служебной карьеры, когда теперь можно жить бездельно и спокойно у себя в Деревне, за счёт своих рабов – крепостных, читая иностранные журналы и книги, играя в дурака с соседями, собирая гаремы из крепостных девушек либо выпивая крепкие настойки?
– «Мы надеемся, – читал Волков своё произведение, уже подписанное императором, – что всё благородное российское дворянство по своей к нам верноподданной верности и усердию не будет ни удаляться, ни тем более укрываться от службы, но с ревностью и охотой в таковую вступать и честным, незазорным образом оную до крайней своей возможности продолжать…
Всех же тех, кои никакой и нигде службы не имеют и своё время проводят в лености, в праздности, – тех мы, как не радеющих о добре общем, повелеваем всем верноподданным и истинным сынам отечества презирать и уничтожать…»
По мере чтения лица государственных первых персон каменели всё более и более. Выслушав его, сенат – старики с ввалившимися ртами, пожилые здоровяки с красными щеками, багровыми носами, в расшитых мундирах, в седых пудреных париках, что придавало им вид существ необыкновенных, – поднялся за вставшим с кресел императором и склонился в поклоне, когда он уходил широкими косыми шагами. Потом осторожно смотрели друг на друга, подымали вопросительно плечи, разводили руками.
– Или мы Лифляндия? – говорили они. – Эдак-то чего же с неё пример брать? Мы, чать, посильнее!
– Что же это будет, когда Указ будет в действие приведён полностью?
И у всех была одна, самая страшная, самая далеко запрятанная мысль:
«А чего же нам, дворянам, ждать, ежели и наши мужики себе свободы потребуют? Что тогда?»
А император мчался во дворец – сколько ведь лет не бывало прусского посланника в Петербурге… Теперь он прибыл, теперь между Россией и Пруссией можно установить прямую общность интересов…
Прусский посланник, барон Гольц, вступил в аудиенц-залу, приблизился, отчеканивая шаг, к трону, на котором сидел Пётр Третий, отсалютовал и преклонил одно колено.
– Ваше императорское величество! – сказал он звонким голосом. – Мой повелитель, его королевское величество король Пруссии, просит ваше императорское величество принять, возложить на себя и носить эти знаки ордена Чёрного Орла.
За ним на одном колене стояли два голштинских генерала, держали на алой подушке большую звезду с оранжевой лентой.
Когда император, весь сияя удовольствием, торопливо бросился с трона и, схватив пакет и орден, стал надевать его, барон Гольц спокойно и ловко ему помогал.
После приёма состоялся обед, на котором барон Гольц сидел за императорским столом рядом с императором. Пили много, и особенно много – за здоровье короля Прусского. Против кресла царя, как всегда, висел на стене портрет Фридриха II в мундире, в треугольной шляпе. Подымая бокал, царь показал Гольцу, что и в его перстне был тоже портрет короля Прусского.
– Если вы говорите, что его величество беспокоится, сдержу ли я свои обещания, которые дал ему, то вы сами увидите, сами увидите, что я честный пруссак! – шептал он прямо в ухо Гольцу.
Пили много. Допьяна. Император всё время разговаривал с Гольцем, удивлял его своей осведомлённостью в прусских делах, знанием всех полков прусской армии, знанием их истории, всех их прошлых и настоящих шефов.
А когда перепившаяся застольщина наконец поднялась из-за столов, то стали играть в любимую игру Петра Третьего: прыгая на одной ножке, старались коленкой под зад друг друга сбить, заставить стать на обе ноги… Кто не удерживался, обязан был выпить штрафной бокал вина… Хохотали до слёз. Барону Гольцу удалось сделать так, что император сбивал его два раза и хохотал уже совершенно счастливо…
«Дело идёт на лад! – думал барон Гольц, скача на одной ноге. – Хорошо! Хорошо!»
Императрица Екатерина приняла Гольца в своём кабинете, где со шкафов смотрели мраморные бюсты великих людей, где на полках, стояли толстые книги в тиснённых золотом переплётах. Фике. была вся в чёрном, и это очень шло к ней. Её глаза подпухли от слёз, складка над переносицей сдвинулась резко, она была бледна.
Они были наедине.
После целования руки она просто указала барону на стул около себя.
– Садитесь, барон! Как здоровье его величества короля?
– Отменно теперь! – с– улыбкой ответил барон. – Имею поручение передать вашему величеству это письмо… Совершенно доверительно!
Он вынул из-за большого обшлага письмо, встал и с поклоном передал его императрице.
«Мадам моя сестра! – писал Фридрих. – Поздравляю вас от всего сердца, ваше императорское величество, с вашим восшествием на престол. Вы можете быть убеждены, мадам, что я в этом чрезвычайно заинтересован. Я не могу удержать себя от того, чтобы не смотреть на вас и на императора как на самых одинаково мне близких людей. Я не могу в настоящее время объясниться с вами более откровенно, но льщу себя надеждой, что мои чувства и намерения вполне совпадают с вашими.
В надежде на многое последующее, я остаюсь, мадам моя сестра, вашего императорского величества верный и добрый брат
Фридрих-
Императрица вздохнула, опустила руку с письмом и посмотрела в водянистые глаза Гольца.
– Что же я должна ответить его величеству? Я напишу ему сама… Но и вас прошу передать, что я чрезвычайно благодарна ему ещё раз за то его участие, которое помогло мне стать тем, что я теперь… Этого я никогда не забуду… Считаю, что и его величество король должен вполне полагаться на мою с ним дружбу и на расположение к нему. Но мне очень тяжело… Простите меня за этот короткий разговор, но я так убита кончиной её величества императрицы, что пока вам ничего сказать не могу. Я ведь никого не принимаю…
Когда после приёма у Екатерины барон Гольц вернулся к лорду Кейту, тот ещё более улыбался и похохатывал, расхаживая после завтрака по лаковому полу своего кабинета.
– Не понимаю, что творится! – говорил он. – Не по-ни-маю! Император на днях только что освободил от работы всех своих дворян… Это породит недовольство среди крестьян. Те захотят тоже освобождения от крепостного состояния… Будут бунты… Будут бунты… А сегодня – ещё новость… Государь – хе-хе-хе – уничтожил Тайную канцелярию, которая правила железным порядком в стране…
– Каким образом?
– Указ его, прочитанный сегодня в Сенате, говорит, что Пётр Первый учредил эту канцелярию по «тогдашнего времени обстоятельствам», из-за «неистребимых в народе нравов».
– А теперь?
– Теперь, очевидно, царь думает, что нравы изменились… Я так не думаю… Всеми делами Тайной канцелярии приказано ведать Сенату… Теперь эти старики будут разбирать «слово и дело»! Барон, у меня такое впечатление, что государь сам рубит сук, на котором он сидит.
– Как же он усидит?
– А может быть, мой друг, он и не хочет сидеть? А если он всё это делает для того, чтобы сдать царство в чужие сильные руки?
И, засунув руки глубоко в карманы кафтана, сэр Джон выпятил нижнюю губу и стал смотреть в глаза барону Гольцу.
Тот отошёл к окну.
– О… лёд-то на реке почернел! – сказал Гольц.
Глава десятая
ХЛОПОТЫ КОРОЛЯ
Весна в 1762 году в Силезии пришла дружная, в марте месяце уже сошли снега. Из окон высокого замка в Бреславле королю Прусскому видно, как на полях пашут крестьяне, как они медленно идут за тяжёлыми плугами, как перелетают за ними чёрные грачи.
Мир!
Удача!
Теперь-то он, прусский король, наверное удержит за собой Силезию: перемирие с русскими заключено, русские понемногу отходят. Гольц в Петербурге ведёт переговоры о мире.
Король стоит у окна, смотрит, как на привязанное к крыше колесо, в своё гнездо тяжело садится аист… Прилетели! В природе всё идёт очень быстро… Своим порядком… Правильно. Без потери времени…
А в политике бывают, к сожалению, задержки.
Впрочем, Пётр Третий в Петербурге делает всё ради интересов Пруссии. Он уже обещал освободить все занятые его войсками прусские земли… Отлично!
Король подошёл к столу, схватил, перелистывает проект мирного договора… Вот. Будет заключён союз, по которому Россия обязуется помогать Пруссии, если на неё нападёт другое государство: это значит, что Австрия уже никогда не нападёт больше на Пруссию… Теперь Польша. Август Саксонский[55], поставленный когда-то польской шляхтой, слишком долго сидит польским королём. Теперь он очень стар, скоро умрёт. А кто будет королём в Польше? Согласно мирному договору, польским королём будет снова ставленник России, и тогда с Польшей можно делать всё что угодно… Россия охватывает её с востока, Пруссия – с запада, и в таких тисках Польша расколется, как орех… По этому Договору Пруссия поддержит русского императора в защите православных, живущих в Польше, которых притесняют католические попы. Россия же поддержит взаимно его – прусского короля, который тоже вступится за своих лютеран в Польше. Будет как раз так, как было уже с Силезией двадцать лет тому назад… Католики помогли тогда королю прибрать к рукам Силезию, чтобы освободить лютеран из-под католического ига… Ха-ха! Теперь очередь за Польшей.
Какая удача этот договор. Пруссия благодаря ему освобождается из проигранной войны, в которой она до полного изнеможения боролась семь лет. И выходит, не только ничего не потеряв, а с расширенными перспективами. Какая удача! Пруссия явно теперь на пути великой державы.
Нехорошо одно лишь, что Гольц всё время доносит, что Пётр Третий непременно хочет идти воевать в Европу… против Дании! Кому и зачем нужны русские войска в Европе? Чтобы повторять грозные времена Петра Первого? Нет, это Европе больше не нужно! Впрочем, возможно, что такой войны не будет, – донесения из Петербурга говорят, что против императора Петра – вся его страна… Однако Фридриху II удалось использовать эту ситуацию в интересах Пруссии: за признание своих будущих завоеваний в Европе в войне против Дании Пётр Третий уже заранее согласен по этому договору признать права короля Прусского на завоёванные им Силезию и Глац. Даже и впредь – на все будущие прусские завоевания!