– Но принц-наследник – и так добрый немец, ваше величество. Ведь его русская мать умерла через месяц после его рождения.
– Кузина, в нём кровь Петра. Ваша дочь должна сделать так, чтобы великий князь забыл про это… Достаточно ли она хорошая немка для этого?
Граф Подевильс поднял правую руку с отставленным изящно мизинцем в отводящем жесте:
– Но, ваше величество… Едва ли можно сомневаться, что дочь герцога Ангальтского…
– Ну, я пошутил, пошутил… Нам из-за этого брака пришлось вести при русском дворе большую борьбу. О, этот Бестужев! Он ведь стоял за Анну Марию, дочь польского короля. Всё это саксонские штучки, вернее – саксонское золото… А чем был бы этот польский брак для Пруссии? Ужасно! Польша давно наш величайший барьер на Востоке. Вот почему я предложил в невесты его высочеству наследнику Петру принцессу из древнего прусского рода. Вашу дочь…
– Но, ваше величество, сами вы имеете прекрасных сестёр!
– Государыня моя кузина достаточно проницательна, чтобы понять, что если бы невестой наследника русского престола была сестра прусского короля, на это было бы обращено гораздо больше внимания, чем нужно. А вашей дочери предстоит сделать то же, что сделали бы мои сёстры, но она привлечёт гораздо меньше внимания… Как я слышу со всех сторон, ваша дочь обладает сильным характером, большими талантами. Мне отлично известно, как относится императрица России к вашей семье, как она до сих пор любит вашего покойного брата… Надеюсь, что вам будет не трудно прирасти к сердцу этой русской боярыни, сентиментальной и простоватой… А главное, я надеюсь, что вы сами тоже останетесь в Петербурге и будете руководить действиями вашей дочери, пока она не станет достаточно взрослой… Граф Подевильс сейчас проинструктирует вас, какую позицию вы займёте в Петербурге…
Голова Иоганны Елизаветы сладко кружилась… Какая высокая роль! Какое доверие!
Граф Подевильс начал говорить медленно и веско, посматривая с улыбкой на короля, который слушал, насупившись:
– Ваша светлость должны оказать решающее влияние на ходы русской политики…
Герцогиня взглянула на короля большими чёрными глазами, полными глубокой преданности.
– Не скрою, – продолжал министр, – ваша задача трудна: многие испытанные политики борются между собою при русском дворе. Англичане не жалеют денег, они щедро платят Бестужеву. Дело в том, что… э-э…
– Э, – махнул рукой Фридрих. – К чему министр, если налицо сам король? Я скажу всё сам. Просто мы бедны. Мы очень бедны. Но мы богаты возможностями. Хозяйство Пруссии теперь в образцовом порядке… У нас прекрасные солдаты! Но у нас мало земли! Нам нужна земля! Если бы у нас были такие же возможности, какие имеют эти славянские рабы на Востоке, чего бы мы не могли достичь при немецком трудолюбии? И вы, кузина, должны внушить дочери, что её немецкой, её аннибаловой клятвой должно быть разрушение бестужевской системы европейских сил, обращённой против Пруссии. Россия должна стать для нас тем же, чем для наших отцов была Франция. Я и сам раньше верил во Францию, но тяжёлый опыт заставил меня пересмотреть мою точку зрения.
Король вздохнул – голова бедного Катте мелькнула снова перед его глазами.
– Судьба Пруссии на Востоке! Мы отлично можем управиться с этими грязными славянами и перенять на себя тяжёлую задачу с плеч западных держав. Россия всегда больше опасна для нас – и вот именно поэтому мы должны быть с ней друзьями. Не дразнить медведя в его берлоге!.. Осторожность! Пятьсот лет тому назад на Восток шли железные полки тевтонских рыцарей… Времена переменились, и сейчас мы – ха-ха! – отправляем туда только двух дам: мы ум предпочитаем силе. И вы, кузина, обязательно должны уметь держать себя так, чтобы никто не подозревал ничего… Россия должна быть с нами, должна делать то, что нам нужно, – и тогда то – да, то, что находится между Россией и Пруссией, – крахнет, как орех во рту Щелкунчика…
– Я догадываюсь, о чём говорит ваше величество! – проницательно прищурив глаза, сказала герцогиня.
– О, никогда не делал из этого секрета, – отозвался король – его глаза загорелись и округлились. – Уже основной политикой моего деда был раздел Польши. Польшу следует ощипать листок за листком, как кочан капусты. Когда-то такой раздел был предложен царю Петру, а тот ответил, что это будто бы противно Богу, совести, чести! Какая ошибка! Ах, как бы пригодились эти польские земли нам, Пруссии!.. О!
Мраморные бюсты великих людей смотрели со шкафов широко открытыми пустыми глазами на короля, который возбуждённо бегал по кабинету.
– Конечно, вы не должны думать, что я именно вам поручаю это, ваша светлость… Нет, но я требую того, чтобы вы внушили принцессе – вашей дочери то, что она бы могла шептать своему мужу, русскому императору, на их ложе под золотым балдахином. Вы сами, ваша светлость, верно, тоже ночами шепчетесь с вашим супругом, моим лихим командиром полка, а? Ну, не краснейте! Все женщины одинаковы. Не всё же сладость объятий, нужно и дело! – рубил король. – А пока же – и это при всех обстоятельствах – извольте помнить, что я должен быть отлично осведомлён о том, что делается в Петербурге… У меня много информаторов, но умная женщина-информатор – это брильянт! – такая видит даже то, что происходит в душах!
Герцогиня поклонилась с достоинством, показывая, что она вполне рассчитывает оправдать такое высокое доверие.
– Дальше. Вы, конечно, будете много беседовать с русской императрицей. Ваша основная задача – убедить её, что политика её канцлера Бестужева – политика ошибочная. Вредная! Опасная! Бестужев должен быть убран – он ставленник Англии. Передайте её величеству, что я предпочитаю всему Союз Трёх Держав – России, Пруссии, Швеции… Мы привлечём сюда и Францию. И первая ваша задача – свалить Бестужева – это облегчит всё дальнейшее. Главное – добейтесь самых лучших отношений с императрицей, и, конечно, в память вашего покойного брата… Не сомневаюсь, она расплачется при виде вас, а её слёзы – отличная смазка для колёс нашей политики. Ха-ха!
Аудиенция затянулась, и, когда герцогиня выходила из кабинета, впереди два лакея несли зажжённые канделябры. Король шёл рядом с нею, поддерживал её под локоток. Остановившись на площадке широкой мраморной лестницы, король говорил:
– Итак, вы едете, государыня моя кузина. Требую успеха! У моих представителей в России вы всегда встретите помощь и совет. Посланник Мардефельд – старая собака, – он там ещё со времён Петра… Её величество императрица всероссийская любит пышность. Требую, чтобы ваша дочь была вполне импозантна для русской придворной челяди, для двора Северной Семирамиды. Пополните её гардероб уже здесь, в Берлине, – я слышал, что ваша дочь везёт с собой всего четыре платья… Ха-ха!
И он поклонился:
– Счастливый путь, графиня фон Рейнбек!
Было совсем темно, когда герцогиня садилась в свою карету. Узкий новый месяц стоял высоко, и в его бледном свете белела статуя богини Помоны с грудой плодов в охапке. У подножия богини застыл на часах рослый померанский гренадер в высоком медном кивере.
Глава четвёртая
ЭКСПЕДИЦИЯ К ВОЛШЕБНОЙ ГОРЕ СЕЗАМ
У Бранденбургских ворот Берлина взвился вверх полосатый шлагбаум, караул выстроился во фрунт, и мимо него проехали две кареты, за ними тянулись подвязанные на случай глубокого снега сани. Герцогиня с дочерью ехали во второй, время от времени посматривая то в окно, то на распятие на передней стенке кареты.
На ночь остановились на почтовой станции в большом селе. Трудная была ночь! Комнаты для проезжающих не были протоплены, пришлось ночевать вместе с семьёй станционного смотрителя в небольшом покое, душном и вонючем, где спали и люди, и куры, и собаки… Стены кишели прусаками. Особенно было много детей, они лежали и пищали везде – на лавках, в люльках, на печке…
– Мама, – сказала Фикхен, – как смешно! Эти ребята разбросаны, словно репа или капуста в амбаре!
И она звонко захохотала.
– Фике, – по-французски отпарировала мать, – вы роняете ваше высокое достоинство! Что за выражения!
Чтобы избавиться от клопов и тараканов, герцогиня приказала составить посреди халупы скамьи и стелить постели на них. Зажгли пару свеч в шандалах… На ужин повар герцогини, толстый и хромой, принёс блюдо разогретого мяса с лапшой, и обитатели халупы дивились такому пиршеству.
Улеглись, наступила тишина, лишь за окнами, в трубе на разные голоса завывал ветер, стучал в стены, возился на крыше… По углам кричали, плакали то тут, то там ребята, в стенах шуршали тараканы…
Герцогиня не могла уснуть.
– Фике? Ты спишь?
Нет, она не спала. Она тоже думала.
– Фикхен! Ты догадываешься, зачем мы едем в Россию?
– О, я хорошо помню великого князя наследника! – не смутясь, немедленно ответила Фике. – Я видела его тогда в Эйтине, у дяди Адольфа Фридриха… Четыре года тому назад!.. Он понравился мне…
И Фике лукавой искоркой взглянула на мать.
– О, ты умная девочка! Ты, значит, понимаешь, чего от тебя хотят. Слушай же, что приказывает твой отец.
Герцогиня держала в руке несколько листков, исписанных острым мужским почерком.
– «Прежде всего, – читала вполголоса герцогиня, – вы должны попытаться устроиться в отношении религии, – нельзя ли будет тебе, по примеру Шарлотты, супруги царевича Алексея Петровича, из Брауншвейгского дома, не принимать веры русских? Вот главное и основное…»
– Ну, это мы посмотрим на месте! – заметила мать.
– «Дочь моя, тебе придётся жить и действовать в России, – читала дальше герцогиня, – в совершенно чужой стране, где правят цари… У тебя не будет никого близкого, верного человека. Тебе будет очень трудно… Поэтому прежде всего молись Богу. Затем ты, не боясь унижения, оказывай высочайшее после Господа Бога почтение к особе её императорского величества… Ты должна делать для неё всё, служить ей вплоть до того, чтобы пожертвовать своей жизнью, если уж так придётся, если так сложатся обстоятельства.
После её императорского величества более всего почитай великого князя наследника как твоего повелителя, господина, отца и при всяком случае добивайся его доверия, его любви. Этого государя, всякое его желание, всякую его волю ты должна предпочитать всем удовольствиям, ставить выше всего на свете. Никогда не делай того, что ему неугодно!
Ты не должна ни в коем случае говорить с кем-либо наедине.
Ты не должна никогда ни за кого ни о чём просить: ведь тот, кто просит, не получив желаемого, станет твоим врагом, А если просящий просимое даже и получит, то твоим врагом станет другая сторона, против которой ты помогла своим ходатайством добиться просимого.
Ни под каким видом не мешайся в государственные дела, дабы не раздражать правительства.
Наконец, никому не оказывай своей дружбы, своего расположения. Ты должна помнить, что твоё дело – есть прежде всего твоё дело…»
– Вот чему учит тебя отец, дочь моя… Это – сама мудрость! Принимаешь ли ты эти заповеди?
Фике скользнула на колени прямо – мимо коврика – на земляной пол.
– Дорогие родители! – шептала она. – Умоляю вас, будьте уверены – все ваши наставления, все ваши заветы хранятся в моём сердце… Я никогда не оставлю нашей святой веры!
– Встань, подымись, я обниму тебя, моя Фикхен! Со следующей остановки напиши обо всём нашему дорогому фатеру[14]. О, нас только двое, мы женщины, а какая трудная задача лежит на нас!
Мать и дочь сидели, растроганно обнявшись, прижавшись друг к другу. Вдруг на печке захлопали крылья, и неистовый голос петуха загремел оглушительно.
– Вот и полночь! – сказала герцогиня. – Уснём! Надо отдохнуть… Завтра – в дорогу…
Следующую ночь ночевали в городке Кеслин в жарко натопленном доме богатого купца, где очень беспокоили мыши, забиравшиеся даже на постель. Фике решила пока не писать отцу – она должна была хорошенько обдумать свой ответ.
Дальше бесснежной тряской дорогой тянулись по унылым равнинам Поморья – Померании – под неистовым ветром с моря. Реку Вислу переехали по льду у города Мариенвердера. Ночёвки были ужасны. Дальше – снова по льду переехав морской залив Фришгоф, въехали в Кенигсберг.
Только тут, в комфортабельном доме магистра, в тёплой комнате Фикхен писала до полуночи и наконец запечатала гербовой печатью следующее послание отцу:
«Государь! С совершенным почтением и невыразимой радостью получила я здесь с курьером вашу записку, в которой ваша светлость почтили меня сообщением, что вы здоровы, вспоминаете обо мне, что вы по-прежнему милостивы ко мне. Умоляю вас быть уверенным в том, что все ваши наставления, увещания, все ваши советы навсегда останутся в моём сердце, как в моей душе – навсегда корни нашей святой лютеранской религии.
Я предаю себя Богу и прошу Его дать мне утешение стать достойной ваших милостей, а также всегда иметь хорошие вести от моего дорогого фатера. Остаюсь всю мою жизнь с неизменным почтением к вам, государь, вашей светлости всенижайшая и верная дочь
принцесса София
Кенигсберг, 27 января 1744 году».
После двухдневного отдыха в Кенигсберге выехали в направлении на Мемель, затем на Ригу. Утро было туманное, серое. Дорога снова лежала по льду залива Куришгафа. Впереди поезда графини Рейнбек ехали на лошадях местные бородатые рыбаки – разведывали путь, нет ли где опасных полыней. Снегу теперь было много, кареты поставили на полозья, путешественницы надели на лица шерстяные маски с отверстиями для глаз – было очень холодно.
Уже в нескольких верстах от Риги поезд графини Рейнбек встретили русские кавалеристы, скакали рядом с санями, указывая дорогу. Когда переезжали русскую границу – реку Двину, – загрохотал пушечный залп. Въехали под звуки литавр и труб в крепостные ворота, подскакали прямо к дому губернатора. Тут выйти из саней обеим дамам помогал уже ловкий дипломат Семён Кириллович Нарышкин[15], долго живший в Лондоне в качестве русского посланника. Его сюда специально командировали из Петербурга – встретить и сопровождать путешественниц. Сам губернатор князь Долгоруков, во главе множества военных и гражданских лиц и представителей населения Риги, в ратуше устроил для высоких гостей торжественный приём.
При появлении матери и дочери в зале приёма мужчины склонились перед ними в глубоком поклоне, дамы присели в низких реверансах.
– Ваша светлость! – обратился к Фике губернатор, разгибая спину после глубокого поклона. – Её императорское величество государыня императрица изволит просить вас принять от неё этот маленький подарок!
Вперёд выступили два лакея и на серебряном подносе поднесли князю парчовую шубу на великолепных соболях. Князь Долгоруков принял шубу на обе руки, с поклоном поднёс её Фике, накинул сверху её немецкого беличьего салопчика.
Девочка в восхищении захлопала было в ладоши, но сдержалась и только прошептала: