- Нет. Ее ждали. Но около меня уселся какой-то господин. Он был как все, может быть воспитаннее других, во всяком случае он читал "Фигаро"{162}.
Терра намеревался вставить какое-то замечание, но молодая графиня взглядом остановила его. Эрвин медленно вертел в руках папиросу, его тускло поблескивавшие глаза, казалось, ничего не видели, и рассказывал он однотонно, запинаясь, как будто о чем-то далеком, виденном во сне.
- Мой рисунок упал к его ногам. Он поднял его и сделал какое-то меткое замечание. Я подарил ему листок, а он за это пригласил меня поужинать. Тут подошла дама, мы уговорились и с ней. Но потом мы решили лучше пойти в варьете. Там я довольно долго прождал его и даму, за которой он хотел заехать. Мне там понравилось, но все же я вышел на улицу, а он как раз в это время проходил мимо. В сущности я был рад, что он без дамы. Он сказал, что теперь он занят. Скоро я опять потерял его в толпе, но, когда я подошел к "Волшебному дворцу", он стоял там у дверей. Он объявил мне, что уже с кем-то сговорился. Я сказал ему, что вообще не пошел бы сюда, здесь никогда не найдешь свободного столика - не для того чтобы сидеть, а чтобы рисовать, столика с бутылками и с брошенными салфетками, какой мне хотелось зарисовать. Он ответил, что может устроить мне такой столик, и я вошел вслед за ним. Мне отвели место, напротив меня оказался пустой столик. Зал был полон, посредине танцевали очень нарядные дамы, и наша знакомая из кафе тоже была здесь. Многие посетители пытались занять свободный столик, но всякий раз им говорили, что он заказан. Я рисовал бутылки и салфетки. Подошла та дама и очень смеялась, не знаю почему, - верно, потому, что я пил только водку. Я предложил, чтобы она заказала себе шампанского, но сам собрался уходить, потому что кончил рисовать, и позвал кельнера. Он пришел и подал мне очень большой счет за все, что могло быть съедено за свободным столом, если бы стол был занят. Я посмотрел на кельнера, - это был тот самый господин, с которым я познакомился. При мне не оказалось денег, но ведь у него была моя карточка. И сегодня утром он явился к папе.
Эрвин умолк, будто и не говорил. У сестры его под белыми руками раскраснелись щеки, из-под полуприкрытых век сияла влажная улыбка.
- Ты говоришь, это со всяким могло случиться?
Молодой Эрвин вопросительно посмотрел на Терра.
- Со мной - пожалуй, - сказал Терра и встал. - А с кем еще - не знаю.
- До свидания в Либвальде, - сказала графиня.
- Можно вас проводить? - спросил граф Эрвин.
- Я еще сам не знаю, куда пойду, - ответил Терра и быстро удалился. Он убежал, потому что боялся пробудиться с проклятием на устах от этого ничем не омраченного часа. Впервые на душе у него стало спокойно, мир словно преобразился, но он был убежден, что это парение бесцельно и не может быть длительным, и хотел упасть без свидетелей. Никогда еще он так не любил. Все происходившее только укрепляло и восполняло его чувство. У нее должен быть именно такой брат, который сквозь сон проходит по той жизни, где она царит. Терра любил жизнь ради них, ради сестры и брата Ланна.
Из обшитой панелью комнаты доносился голос Кнака. Терра хотел проскользнуть незамеченным, но его настиг Мангольф. Он покинул Кнака и Толлебена, чтобы узнать, чем объясняется просветленное выражение на лице друга. Терра тотчас подтвердил его страхи.
- Я иду из будуара юного божества. О друг! Это превосходит твое воображение. Каждая частица тела моей Галатеи, даже самая малейшая, мизинчик на ее ноге сулит больше неземной отрады, чем я способен вкусить до конца моего жалкого существования. У нее есть брат, и он мой друг. Пойми, что это значит!
Мангольф понимал все как нельзя лучше. Избыток чувств у Терра мог быть опасен только для него самого, но слова о брате задевали и Мангольфа. "Осторожно, здесь надо принять меры по системе Губица".
- Графа Эрвина всегда недооценивают, - произнес он вслух. - Как враг он очень опасен, потому что даже родная сестра считает его безобидным дураком. Он, верно, собирался тебя провожать?
Терра смутился, а Мангольф многозначительно улыбнулся. Терра тряхнул головой, лицо его снова засияло. Он указал на Кнака и Толлебена.
- Высшего начальства нет дома, и мышам раздолье. Неужели мне и дальше следить за тайными махинациями прохвостов? - спросил он, пожалуй, слишком громко, необычно звонким голосом.
Мангольф хотел его увести, но сам застыл на месте. Кнак, не стараясь даже говорить обиняками, обсуждал с Толлебеном своеобразное дельце. Брат Толлебена, бригадный генерал, получит у Кнака место директора, но только после того, как новое артиллерийское орудие фирмы Кнак будет принято в армии. Кнак назначал даже срок.
- Дело должно быть закончено к весне, иначе я расторгаю договор. - На возражение собеседника он ответил просто: - С Ланна справится и ребенок. Надо льстить его политическому самолюбию. Только бы он действовал в духе Бисмарка!
- В этом случае так оно и будет, - сказал Толлебен, повышая голос.
Кнак одобрил это всей душой.
- Да здравствует будущий великий деятель! - воскликнул он, и оба подняли рюмки.
Когда Терра и Мангольф вошли в комнату, промышленник невинно рассказывал о своих заводах, о том, что стоимость довольствия рабочих, которое он сам им поставляет, он перекладывает на этих же рабочих и на заказчиков. Говоря, он чистил ногти перочинным ножиком. Терра подошел к нему.
- Милостивый государь, - сказал Терра, - судя по тому, что я вижу и слышу, ваше предприятие сулит человечеству одно только благо. Вы с одинаковой готовностью продаете вашу гуманистическую продукцию как иностранным дипломатам, так и отечественным генералам, и когда вы снабдите одинаково грозным оружием весь мир, без различия религий и валют, тогда или никогда, милостивый государь, миру будет обеспечен мир. Пью, за первого активного пацифиста! - И он схватил рюмку с ликером.
Сидя в глубоком кресле, Кнак разинув рот рассматривал это чудо природы и выжидал дальнейшего.
- Вы готовитесь к длительному миру, - стоя перед ним, разглагольствовал Терра, - поэтому наряду с военным снаряжением изготовляете также и чугунные жаровни, как для гостиниц, так и для домашнего обихода. Мало того, вы сердцем тяготеете к делу мира и вынимаете из левого жилетного кармана не пушку, а перочинный ножик, тоже собственного производства. Разрешите мне задать вам серьезный вопрос: сколько он стоит?
- Три марки, - сказал Кнак, - но вам я его охотно подарю.
- Я, к моему стыду, не в состоянии исхлопотать вам заказ, а потому плачу наличными. - И Терра вынул несколько серебряных монет из кармана брюк. В послушно протянутую руку Кнака он отсчитал: "Одна, две, три марки и еще пятьдесят пфеннигов на накладные расходы по розничной продаже".
Промышленнику оставалось только грозно вращать глазами. Он увидел, что Мангольф и Толлебен стараются скрыть улыбку, словно их радует этот выпад, который они должны бы счесть предосудительным; но сейчас он явно доставлял им личное удовлетворение. "Таков свет", - подумал Кнак и предпочел разразиться не гневом, а громким смехом. Терра торжественно поклонился и отошел прочь с перочинным ножом в руках.
На лестнице, спускающейся в сад, его нагнал окрыленный Мангольф.
- Великолепно! - сказал он вполголоса. - Поздравляю.
Терра посмотрел на друга. Интересно, стал бы Мангольф поздравлять его, если бы фрейлейн Кнак оказалась сговорчивей?
- Не могу не признать, ты талантливо разделываешься с подобными свиньями, - весело продолжал Мангольф. - Но способен ли ты сам снести обиду?
- Я ведь только дилетант, - отвечал Терра не менее веселым тоном. Тебе это хорошо известно.
Мангольфу вдруг пришло в голову давнее подозрение.
- Что мне известно? Ты появляешься в ту самую минуту, когда Кнак и Толлебен заключают между собой сделку. Разыгрываешь перед ними какого-то уморительного шута, а Ланна тем временем приглашает тебя в Либвальде.
- Я разоблачен, - сказал Терра смущенно.
- Возможно. Со стороны Ланна это просто гениально. Шпион в тесном семейном кругу! Кстати, и при его личном секретаре, правда? Придется поостеречься. - Сквозь веселость прорывалось озлобление.
- Между нами, я действительно намерен вступиться за твоего начальника. А то, чем я здесь занимаюсь, - только предлог.
- Ах, вот что!
- Мне его очень жалко, особенно когда я вижу, в чьих он руках. Я, конечно, подразумеваю не тебя.
- Да, если бы он был в моих руках! - воскликнул Мангольф с глубокой искренностью.
- Я потерял из виду некоторых людей, - Терра таинственно улыбнулся, - и здесь нахожу их снова. Никто лучше тебя не осведомлен о том, что я состоял на службе в одном мошенническом агентстве. Директор там был человек большой воли и выдающихся способностей. Если бы все зависело от него одного, несомненно, те колоссальные барыши, за которые он без устали боролся со всем миром, были бы употреблены им на пользу доверителей, - это принесло бы выгоду и ему. К сожалению, он распоряжался не один.
- Он был в чьих-то руках?
- Вследствие особой структуры предприятия, он был в руках некоего Морхена, который вполне мог бы возглавлять мощный концерн представителей тяжелой индустрии. Морхен обладал той бесцеремонностью, в силу которой общественное благо отождествляется с личной выгодой, и владел искусством устраивать свои дела за счет общественного блага. Все ресурсы ума и воли директора, его дипломатические комбинации, неподражаемое умение воздействовать на людей, обольщать их, престиж, который он себе создал, кто видел от этого ощутимую пользу? Деньги для организации и рекламы, которые его чудодейственная рука неустанно высекала из бесплодной скалы, кто собирал их? Морхен, все тот же Морхен!
- Это было мошенническое агентство.
- Ты прав. Прощай!
Мангольф догнал его и зашептал ему на ухо:
- И ты не веришь в войну? Ты считаешь, что деятельность Кнака - Морхена способствует миру? Где твоя логика, которой ты так гордишься?
- Там, где безумие несет всем гибель, там я отказываюсь от логики.
Мангольф вторично догнал его.
- Я открою тебе тайну, - с натянутой веселостью объявил он. - Ты сам ты сам, таков, каков ты есть, будешь способствовать войне. К чему привела твоя забота о директоре?
- Он кончил жизнь самоубийством, - сказал Терра и остановился с открытым ртом. Мангольф, смеясь, стал подыматься по лестнице. - Стой! громко крикнул Терра и мигом взлетел по лестнице вслед за ним. - Леа приезжает, - сообщил он, следя за тем, как меняется в лице Мангольф. - Она играет в пьесе Гуммеля, которая произведет сенсацию. Ты, конечно, уже об этом знаешь?
Мангольф исчез наверху, не вымолвив ни слова. Терра, закрывая за собой садовую калитку, понял, что допустил большой промах.
ГЛАВА V
Либвальде
Все это привело к тому, что Терра совсем истосковался по Лее. "Сестра! одна ты можешь почувствовать, что чувствую я. Та, кого я люблю, для меня чужая женщина. Лишь то, что роднит ее с тобой, соединяет нас. Все, что увлекает меня, похоже на тебя. Глаза, в которые мне суждено смотреть дольше, чем во все другие, могут быть иного цвета, иной формы, чем твои, и все же они будут твои. Я буду бороться с той, кого люблю, за свое право на жизнь и счастье, так же как ты - с тем, кто предает тебя. Нам не раз еще придется протягивать друг другу руку помощи. Где ты? Приди же!"
Он протелеграфировал ей во Франкфурт и лишь таким путем узнал, что она уже в Берлине. Что случилось, отчего она до сих пор не подала о себе вестей? По дороге к ней в гостиницу он позабыл все тревоги и горел одним желанием говорить с ней о себе. Правила приличия не позволяли, чтобы он поднялся к даме в номер. Ее вызвали, и тут, внизу, при портье и лакеях, она рассеянно и нетерпеливо сказала только, что спешит в театр. Очень ли она занята, спросил он.
- О, здесь у меня будет много времени.
- При такой роли!
- Мне нужно сказать тебе что-то.
- А мне нужно сказать тебе даже очень многое. - И ни один не замечал, что другой занят исключительно собой. Когда Терра спохватился, кто идет с ним рядом, он сказал, остановившись, в испуге: - Я всецело к твоим услугам.
Она усмехнулась с грустью и затаенной горечью. Это означало: "Весь твой", и было одним из тех стыдливых и потому театральных порывов ее брата, за которыми никогда ничего не следовало. "Если бы он, как я, играл на сцене, быть может, в жизни он вел бы себя серьезнее", - мелькнуло у нее в голове. А он в это самое мгновение ощутил, как сестра и возлюбленная сливаются воедино, становятся одним существом, требующим от него полного самопожертвования. Если бы мог он говорить с ней так, как чувствовал!