В моей памяти всплыли строки старинной шотландской песни: «Много ль земляники растет в соленом море, много ль кораблей по лесу плывет…» — и я принялась сонно гадать, не приходилось ли сочинителю бывать в месте вроде этого, выглядевшем совершенно ирреальным в рассеянном свете звезд и полумесяца… здесь все было таким расплывчатым, что терялась грань между стихиями.
Мы могли с равным успехом и плыть над землей, лошадь подо мной могла превратиться в дощатую палубу, а шорох сосен наполнял бы наши паруса…
Мы остановились перед самым рассветом, расседлали лошадей, стреножили их и оставили пастись среди высокой травы на небольшом лугу. Я подошла к Джейми и моментально свернулась в клубок прямо на траве рядом с ним, и последним, что я слышала, было мирное похрустывание сочной зелени на лошадиных зубах.
Мы проспали весь день и поднялись только к вечеру, — одеревеневшие, умирающие от жажды, сплошь покрытые клещами. Я искренне порадовалась тому, что клещи, как и москиты, явно не находили вкуса в моей плоти, но потом все время нашего путешествия на север внимательно осматривала Джейми и всех остальных после каждой ночевки; всякой дряни, готовой присосаться к человеку, тут было более чем достаточно.
— Фу, гадость! — сказала я, рассматривая один особенно крупный экземпляр, размером с виноградину, притаившийся среди мягких, коричного цвета волосах подмышкой у Джейми. — Черт, я даже боюсь его снимать; он так нажрался, что кажется, вот-вот взорвется.
Джейми, другой рукой в это время ощупывавший свою голову, пожал плечами.
— Ну и пусть сидит, пока ты с остальными не разберешься, — предложил он. — Может, он к тому времени сам отвалится.
— Пожалуй, пусть посидит, — неохотно согласилась я. В общем-то я ничего не имела против взрыва клеща, просто его кривые челюсти все еще глубоко сидели в коже Джейми. А мне уже приходилось видывать инфекции, занесенные при насильственном удалении клещей, и это было совсем не то, с чем мне захотелось бы столкнуться посреди дикого леса. У меня ведь были с собой лишь самые примитивные медицинские припасы — хотя среди них, к счастью, имелась и парочка отличных маленьких пинцетов из ларца доктора Роулингса.
Майерс и Ян, похоже, и сами неплохо справлялись с делом; они оба разделись до пояса, и Майерс навис над парнишкой, как огромный черный бабуин, энергично копаясь в волосах Яна.
— Вот тут еще один, маленький, — сказал Джейми, наклоняя голову и отводя в сторону свои волосы, чтобы я смогла добраться до небольшой темной шишечки за его ухом.
Я только-только сосредоточилась на том, чтобы осторожно удалить противную тварь, как почувствовала чье-то присутствие рядом с собой.
Накануне, когда мы разбивали лагерь, я чувствовала себя слишком вымотанной, чтобы обращать внимания на нашу беглянку, к тому же я была абсолютно уверена, что никуда она не денется, — ведь не потащится же она в лес одна-одинешенька? Однако она все же прогулялась по окрестностям, по крайней мере, добралась до протекавшего неподалеку ручья и вернулась с ведром воды.
Она поставила ведро на землю, набрала пригоршню воды и втянула ее в рот. Потом сделала несколько жевательных движений челюстями и изо всех сил раздула щеки. Отодвинув меня в сторону, она подняла руку удивленного Джейми и резко, с силой брызнула водой изо рта ему подмышку.
После этого она протянула руку и осторожно, кончиками пальцев коснулась паразита, как будто щекоча его. И уж конечно, Джейми тут же ощутил щекотку, потому что у него были очень чувствительные подмышки. Он порозовел и слегка отпрянул от руки рабыни, и все мышцы его тела напряглись.
Но женщина крепко держала его за запястье, и через секунду чудовищно раздувшийся клещ упал на ее ладонь. Она небрежно отбросила его в сторону и с довольным видом повернулась ко мне.
Я подумала, что, закутанная в плащ, эта женщина похожа на мяч. Впрочем, и без плаща она наверняка выглядела не лучше. Она была очень низкорослой, не больше четырех футов, и почти такой же в ширину, а ее коротко остриженная голова напоминала пушечное ядро, и щеки были такими пухлыми, что над ними едва можно было рассмотреть глаза.
Она была просто невероятно похожа на одну африканскую деревянную фигурку, которую я как-то видела в Вест-Индии, — и та фигурка изображала собой плодородие. Такая же пышная, массивная грудь, тяжелые бедра и глубокий, роскошный цвет жареных кофейных зерен из Конго, — и при том у женщины была такая гладкая и чистая кожа, что она казалась полированным камнем, на котором от жары выступила влага. Женщина протянула ко мне руку — на ее ладони лежали несколько маленьких предметов, по размеру и очертаниям похожих на сушеную лимскую фасоль.
— Пау-пау, — произнесла женщина голосом низким и настолько красивым, что даже Майерс обернулся в ее сторону, пораженный. Это был богатый, сочный голос, гулкий, как барабан. Видя мое изумление, женщина застенчиво улыбнулась и сказала еще что-то. Я не поняла ее — разобрала только, что она говорит на гэльском.
— Она сказала, ты не должна глотать эти семена, потому что они ядовитые, — перевел Джейми, с опаской посмотрев на чернокожую и набросив на плечо плед.
— Хау, — согласилась Полина, энергично кивая. — Яда-вита!
Она наклонилась к ведру, чтобы зачерпнуть еще пригоршню воды, прополоскала рот и сплюнула на камень — это было похоже на пушечный выстрел.
— Тебе следует быть поосторожнее с этим, — сказала я ей. Я понятия не имела, поняла ли она моя слова, но подумала, что по моей улыбке она догадается, что я желаю ей добра; Полина улыбнулась в ответ, бросила в рот еще два семени пау-пау и принялась за клещей, осадивших Майерса. Бобы пау-пау громко похрустывали на ее зубах, когда она готовила очередную порцию лекарства от паразитов.
К тому времени, когда мы съели ужин и собрались в дорогу, Полина уже горела желанием ехать на лошади самостоятельно. Джейми подвел женщину к лошади и показал, что нужно позволить животному обнюхать себя. Негритянка заметно вздрагивала, когда большой лошадиный нос тыкался в нее; она даже подпрыгнула в какой-то момент и захихикала, и ее смех был похож на мед, льющийся из кувшина, — и наконец Джейми с Яном погрузили ее в седло.
Полина все еще стеснялась мужчин, но вскоре обрела достаточно уверенности в себе, чтобы поговорить со мной, на жуткой смеси гэльского, английского и ее родного языков. Я не в состоянии была что-либо понять, но лицо и руки Полины были так выразительны, что зачастую я вполне догадывалась о смысле того, что она говорила, хотя на самом деле разбирала едва ли одно слово из десяти. И мне оставалось лишь сожалеть, что я не владею так же, как она, языком тела, потому что она не понимала большинства моих вопросов и реплик, так что мне пришлось дожидаться, пока мы не разобьем лагерь, и я смогу наконец-то обратиться за помощью к Джейми или Яну, чтобы они перевели по крайней мере гэльскую часть речи Полины.
Свобода — хотя бы и временная — от страха, сковывавшего ее, и чувство безопасности, в конце концов охватившее женщину в нашей компании, позволили высвободиться естественным свойствам ее натуры, и она без передышки болтала все то время, пока мы ехали с ней бок о бок, ничуть не заботясь о том, понимаю ли я ее, и то и дело взрываясь смехом, — низким, гулким, похожим на звук ветра, ворвавшегося в глубокую пещеру.
Полина затихла лишь однажды: когда мы проезжали через большую поляну, где трава выглядела странно волнистой, и волны эти вздымались такими линиями, будто под землей скрывался огромный змей. Полина сразу замолчала, увидев это, и даже попыталась заставить свою лошадь прибавить шагу, но вместо того так натянула поводья, что лошадь встала на месте, как вкопанная. Я вернулась, чтобы помочь женщине.
— Droch apte, — пробормотала Полина, уголком глаза косясь на эти безмолвные волны. Плохое место. — Djudju. — Она нахмурилась и сделала рукой быстрый жест; я подумала, что это, наверное, для того, чтобы защититься от чего-то дурного.
— Это что, старое кладбище? — спросила я Майерса, который подъехал к нам, чтобы выяснить, что случилось. Волны трав, правда, не располагались ровными рядами, но тем не менее они как бы огибали поляну по краю, и совершенно не были похожи на естественное явление. К тому же холмики земли, благодаря которым трава так странно выглядела, казались слишком высокими для могил, — если только они не были каменными насыпями, подобными пирамидкам древних шотландцев… или же массовыми захоронениями, добавила я мысленно, вспомнив Калоден.
— Ну, не то чтобы кладбище, — ответил Майерс, сдвигая шляпу на затылок. — Тут когда-то деревня была. Племени тускара вроде бы. Вон те холмики, — Майерс взмахнул рукой, показывая, — это бывшие дома, они развалились. А вон там, где повыше, — это был дом вождя, длинный такой. Ну, теперь, видите, все травой заросло. Конечно, на первый взгляд может показаться, что тут кого-то хоронили.
— А что случилось с этой деревней? — Ян и Джейми тоже вернулись и теперь внимательно оглядывали поляну.
Майерс задумчиво поскреб подбородок.
— Да я и не знаю, так чтобы наверняка. Может, какая болезнь всех их унесла, а может, на них напали чероки или еще кто… хотя, если подумать, земли чероки вообще-то к северу отсюда, довольно далеко. А может, и это тоже из-за войны. — Майерс снова принялся энергично копаться в бороде, выдирая из нее застрявшие останки клещей. — Не могу сказать, чтобы мне хотелось тут задерживаться.
Полина явно была такого же мнения, и мы отправились дальше. К вечеру мы наконец-то окончательно выбрались из соснового леса и даже миновали заросли кустарника у подножия гор. Настроение у всех поднялось, когда мы увидели другие деревья; теперь мы проезжали то через маленькие рощицы каштановых деревьев, то через обширные пространства, где стояли старые дубы и гикори, а между ними то и дело попадались кизил, хурма, карликовые каштаны и тополя, окружившие нас морем зеленой листвы.
И воздух тоже изменился, он и пахнул теперь по-другому, и становился все свежее по мере того, как мы поднимались выше. Удушающе сильный, забивающий всё запах живицы уступил место более легким и разнообразным запахам; пахло листвой деревьев и кустов, пахло травой и цветами, что приютились в каждой, даже самой маленькой, трещинке или выемке скалистого склона. Тяжелая сырость, постепенно отступавшая вниз, все еще ощущалась, но уже было не так жарко; воздух не казался больше плотным одеялом, окутавшим нас, — мы наконец-то могли не просто дышать, а дышать с удовольствием, наполняя легкие ароматами зелени, прогретой солнцем, и влажного мха.
К вечеру шестого дня мы уже поднялись довольно высоко, и здесь стал слышен непрерывный шум воды. Ее потоки пробивались сквозь узкие долины, падали с обрывов и разбивались о камни, вздымая в воздух туманные облака мелких брызг; вдоль ручьев рос густой мох, похожий на изящное зеленое кружево. Когда мы обогнули какую-то невысокую вершину, я застыла в изумлении: со склона одной из далеких гор рушился водопад, падая дугой с высоты не менее восьмидесяти футов в узкое ущелье внизу.
— Ух ты! — Ян ошеломленно разинул рот. — Может, посмотрим на него немножко, а?
— Да, симпатично выглядит, — согласился Майерс с самодовольным благодушием собственника. — Хотя это и не самый большой водопад из тех, что я видел, но все равно неплох.
Ян повернулся к нему и уставился на Майерса расширенными глазами.
— Неужели еще больше есть?
Майерс рассмеялся, и это был смех настоящего горца — скорее дыхание, чем громкий отчетливый звук.
— Мальчик, да ты вообще еще ничего не видел!
Мы устроились на ночь в пещере рядом с широким, глубоководным ручьем — и в нем водилась форель. Джейми и Ян тут же полезли в воду, твердо решив совершить серьезное нападение на водных обитателей и вооружившись удочками, сооруженными из длинных, гибких ветвей черной ивы.
Я очень надеялась, что им повезет; запасы свежих продуктов у нас уже подходили к концу, хотя оставалось еще много кукурузной муки.
Полина спустилась к ручью и принесла ведро воды; нужно было замесить тесто для кукурузных лепешек. Я пекла их на жестяном листе — такие листы имели при себе все путешественники. Эти лепешки из грубой кукурузной муки были очень вкусными в свежем, горячем виде, и по меньшей мере съедобны на следующий день. Но со временем они становились абсолютно неаппетитными к четвертому дню превращаясь в кучу крошек, весьма похожих на цементные. И тем не менее это был очень удобный продукт, к тому же не склонный плесневеть, и потому более чем популярный среди разного рода бродяг и путников, наряду с вяленой говядиной и соленой свининой.
Природная жизнерадостность Полины слегка угасла, круглое лицо женщины помрачнело. Брови у Полины были такими тонкими, что их почти невозможно было рассмотреть, и из-за этого возникал некий парадоксальный эффект: когда ее лицо пребывало в движении, любое его выражение как бы усиливалось, а когда Полина пребывала в покое, с ее лица исчезало вообще всякое выражение. Она могла бы выглядеть такой же безликой, как мяч, если бы захотела; весьма полезное умение для раба.
Я полагала, что эта ее озабоченность вызвана тем, что нам предстояло провести вместе последнюю ночь. Мы уже добрались до тех мест, где кончалась власть английской короны, мы пересекли границу колонии. Утром Майерс должен был повернуть на север, чтобы повести Полину через перевалы на другую сторону горного хребта, в земли индейцев, чтобы найти место, где она могла бы жить в безопасности.
Круглая голова Полины склонилась над деревянным ведром, короткие пальцы смешивали кукурузную муку с водой и свиным салом. Я сидела на корточках напротив нее, подсовывая тоненькие веточки в слабый, едва начавший разгораться огонь; черный жестяной лист, загодя смазанный жиром, лежал рядом. Майерс отошел в сторонку, чтобы выкурить трубочку; я слышала, как где-то ниже по течению Джейми перекликается с Яном, и негромкий ответный смех.
Уже опустились глубокие сумерки; наше убежище окружали нависшие над нами горы, и тьма, казалось, сползала с них, прячась за стволами деревьев. Я не имела ни малейшего представления о том, в какой местности жила Полина дома, в Африке, и был ли то обычный лес или джунгли, морское побережье или пустыня, — но думала, что в любом случае ее родина вряд ли могла быть похожа на то, что женщина видела сейчас.
О чем она могла размышлять в эту минуту? Ее привезли на этот континент из далекой Африки, продали в рабство; мне казалось, что любое будущее, ожидавшее ее, вряд ли могло быть хуже прошлого. И все же это было неведомое будущее — ведь она отправлялась в места столь безлюдные, столь бескрайние, что в них, казалось, можно просто-напросто раствориться, исчезнуть, не оставив ни малейшего следа. Наш костер выглядел на фоне этих величественных ночных гор как крошечная, едва заметная искра.
Ролло вышел в круг света, бросаемого огнем, и энергично встряхнулся, рассыпав во все стороны фонтаны брызг и заставив костер сердито зашипеть. Ясно было, что зверюга тоже участвовала в рыбной ловле.
— Убирайся отсюда, кошмарная собака! — сказала я. Конечно, Ролло и не подумал уйти; наоборот, он подошел поближе и бесцеремонно обнюхал меня, чтобы удостовериться, что я осталась все той же особой, которую он знал. Потом он отправился к Полине, чтобы проделать ту же операцию.
Ничуть не изменив выражения лица, женщина повернула голову и плюнула точно в глаз собаки. Ролло взвизгнул, попятился и остановился, отчаянно тряся головой и выглядя при этом крайне удивленным. Полина бросила на меня взгляд и усмехнулась, сверкнув белыми зубами.
Я расхохоталась и решила, что тревожиться из-за этой женщины особенно не приходится; тот, кто способен плюнуть в глаз волку, уж наверняка справится и с индейцами, и с дикими горами, и со всем, что там еще встретится ему на пути.
Ведерко уже почти опустело, аккуратные рядки кукурузных лепешек лежали на жестяном листе. Полина обтерла руки пучком травы, наблюдая за желтым кукурузным тестом, начавшим уже шипеть и покрываться коричневой корочкой, по мере того как таял свиной жир. Теплый, вкусный запах поднялся от костра, смешавшись с запахом горящей древесины, и мой живот тихонько забурчал в предвкушении ужина. Огонь разгорелся как следует, аромат готовящейся еды расползался все дальше вокруг, удерживая ночь на приличном расстоянии.
Может быть, именно это казалось Полине родным, знакомым? Может быть, она разжигала костер в джунглях, разгоняя тьму и отпугивая леопардов вместо здешних медведей? Может быть, огонь и люди, сидящие возле него, рождали у нее иллюзию безопасности?