— Отставки просит по болезни. Но письмо писал не он. Я его руку хорошо изучил. Да и стиль чужой.
— Откуда письмо?
— Неизвестно. Писано в дороге, такие конверты и бумагу дают обыкновенно на постоялых дворах.
— Так почему ж ты все-таки решил, что Котов арестован?
— Насмотрелся я, батюшка, за свою жизнь. Был человек, и не стало человека — значит, либо умер, либо арестован.
— Я по нему тужить не буду. Дали ему отставку?
— Дали,- кивнул головой писарь.- Но все это мне очень не нравится.
— Скоро я уеду,Фома Лукич. Запиши мой адрес в Петербурге. Если что узнаешь нового — сообщи.
На пороге своего дома Никита встретил теткиного кривого лакея. Сапоги он сменил на белые чулки и туфли с пряжками. Франт, да и только! В руке он сжимал пузырек со снадобьем и вид имел таинственный. Никита давно заметил, что все клиенты выходят от Гаврилы с таким же таинственным выражением лица, словно только что запродали душу дьяволу и теперь прикидывают- не продешевили ли.
Лакей поклонился, не подобострастно, а как-то даже изящно, и сообщил, что княгиня Ирина Ильинична сегодня в духе, всех принимает и со всеми любезна, и коли видеть тетушку надобность у Никиты не отпала,то лучшего дня, чем сегодняшний, придумать трудно. И Никита опять пошел к тетке.
Дом Ирины Ильиничны, словно отображая настроение своей хозяйки, был на этот раз тих и благопристоен, ни криков, ни ругани. Черного пса куда-то убрали, в цветнике возился садовник с кривыми ножницами. Уже знакомый лакей сразу провел Никиту в гостиную и напоследок шепнул:
— Спасибо за лекарство, барин.
Гостиная, большая продолговатая комната на пять окон, носила отпечаток если не скудости средств тетушки, то какой-то неряшливости. Шпалерные обои на стенах выцвели, и вытканные на них зеленые травы пожухли, словно побитые дождями и заморозками. Вдоль стены стояла шеренга стульев. Высокие черные спинки их, скошенные внутрь ножки напоминали сидящих в ряд кривоногих и недоброжелательных старух.
Тетка впорхнула в гостиную, пробежала вдоль стульев и села у лакированного столика, картинно изогнув шею.
— Ну? — сказала она вместо приветствия и усмехнулась.
— Я давно не получал известий из дому,- промолвил вежливо Никита, стараясь не смотреть на Ирину Ильиничну, чтобы не выдать своей неприязни.
— Понятно. Я знаю, почему вы не получаете известий. Я вас предупреждала об этом несколько месяцев назад. У князя родился сын. Намедни я не приняла вас, дала понять, что нам не надо видеться. Какие мы родственники, право?
— У князя родился сын?- Никита не мог сдержать улыбки.
— Не понимаю, чему вы радуетесь?- Ирина Ильинична встала,давая понять, что прием окончен.
— За что вы так ненавидите отца?- спросил он и тут же пожалел об этом. Лицо княгини вспыхнуло, плечи вскинулись, и мантилья упала на пол. В руке ее нервно задрожал непонятно откуда появившийся веер.
— А вы смелый молодой человек! О таких вещах не принято спрашивать. Не я его ненавижу. Он меня знать не желает.- Она подошла к поставцу, взяла с полки расписной флакон и долго нюхала его, томно прикрыв глаза.
«Ну и притвора моя тетушка»,- подумал Никита. Решив, что уже прилично показать себя успокоенной,Ирина Ильинична обернулась и, светски улыбнувшись, спросила:
— Вы, верно, без денег?
Никита усмехнулся такой заботе.
— Розовая эссенция, — продолжала тетушка, — та, которую приготовил ваш Гаврила, очень хороша. Уступите его мне. Я хорошо заплачу. Теперь вам не к лицу такая роскошь, как камердинер.
— Я не торгую людьми, сударыня, — сказал Никита и, не простившись, вышел.
Иль страшилище ливийских скал, львица,
Иль Сциллы лающей поганое брюхо
Тебя родило с каменным и злым сердцем?
Нет, она не львица. Она стареющая, озлобленная, раскрашенная помадой и румянами маска.
Никита не помнил, как очутился на берегу Сретенки. Жуки-плавунцы деловито бегали по воде в болотистой заводи. К берегу прибило самодельный мальчишеский плот. На бревнах ворохом лежали брошенные кувшинки. Никита взял лист и прижал его ладонями к лицу. Лист слабо пахнул малиной.
У них родился сын… У него брат. Маленькое существо лежит в колыбели — наследник! Он занял место Никиты. Разве он хотел был наследником земель, богатств и чести Оленевых?Да,хотел.Он хотел быть главным для отца. Хотел его уважительной ласки, которую оказывают только наследникам. Хотел оправдать все его надежды. Сейчас у отца нет на него надежд. Всю жизнь он будет живым укором, и отец будет ненавидеть его за то, что поступил с ним несправедливо. Пока не поступил, но поступит. Бедный отец!
В этот же день к вечеру из Петербурга прибыла карета. В подробном письме князь Оленев сообщил о рождении сына, крещенного Константином, звал Никиту домой и на радостях прислал вдвое больше, чем обычно, денег.
— Примите мои поздравления, барин.- Гаврила приложился к руке Никиты.
— Да-да… Завтра же едем. По дороге заедем в Перовское к Алешке Корсаку. Надо его вещи к матери завезти да узнать, нет ли от него вестей.
— А уместна ли сейчас задержка, когда их сиятельство ожидают вашего приезда?
Никита ничего не ответил. Вид у него был хмурый, и Гаврила не стал задавать больше вопросов.
— Компоненты свои успеешь упаковать?
— Большую часть я здесь оставлю. Возьму только самое необходимое.
— У барина багажа саквояж, у камердинера вся карета… Возьми ты лучше все с собой. Неизвестно, вернемся ли мы в Москву. Батюшка денег прислал. Отсчитай, сколько я тебе должен.
Гаврила с трепетом принял тяжелый кошелек, заперся в своей комнате и в приятном нетерпении потер руки. Потом долго складывал монеты столбиками, вычеркивал в черной книге цифры, вписывал новые. Одно его заботило — брать ли с барина причитающиеся проценты, а если брать, то сколько? «Надо по справедливости… по справедливости…»- приговаривал он.
— Гаврила, друг,- услышал он.- Нет ли у тебя чего-нибудь от печали?? Чего-нибудь с незрелыми померанцами или с незначительным количеством арака, чтобы отпустила тоска? Худо мне…
Камердинер захлопнул книгу. Какие уж тут проценты? И пошел в соседний трактир, чтобы купить венгерского или волжской водки.
17
По прибытии в Петербург Белов устроился на гостином дворе у Галерной гавани. Комната была сырая, темная, но накормили сытно и плату за ночлег затребовали вполне умеренную. Это было хорошим предзнаменованием и несколько ободрило Сашу, который, хоть и боялся себе в этом сознаться, оробел перед северной столицей.
Три «надо» сидели у него в голове: узнать о судьбе Анастасии, найти в Кронштадте Алексея и начать протаптывать дорогу к тому сказочному дворцу, имя которому — гвардия.
Верный себе, он ничего не стал решать с вечера. Будет день- будут мысли, вопросы, появятся и люди, которым эти вопросы можно будет задать. «Запомни этот день- четырнадцатого августа,- твердил он себе, как вечернюю молитву. — Это день нового отсчета времени».
Утром, еще не одевшись, он углубился в изучение отцовской книги. Под словом «Питербурх» он сразу натолкнулся на следующий текст: «В случае нужды будешь принят на жительство Лукьяном Петровым Друборевым, с коим вместе служили в полку. А жительство он имеет на Малой Морской улице противу дома прокурора Ягужинского».
Саша не верил собственным глазам. Дом ее покойного отца! Видно, само провидение водило пером родителя. Если Анастасию не проводили в крепость вслед за матерью, то где же ей быть, как не в этом доме?
Малую Морскую он нашел без труда. Первый же человек, к которому он обратился, указал на двухэтажный восьмиоконный по фасаду особняк с роскошным подъездом. Обойдя его со всех сторон, Саша обнаружил, что дом явно необитаем. Окна первого этажа были закрыты полосатыми тиковыми занавесками, которые никак не вязались в его представлении с обычаями и вкусами вельмож. Черный ход был наглухо забит досками.
Решив приглядывать за домом при всякой возможности, Саша обратился ко второму адресу. Дом бывшего сослуживца отца отыскать было непросто, потому что он, хоть и находился точно против особняка Ягужинского, прятался за длинным казенным строением. На стук Саши вышла полная женщина в русском платье: «Да, здесь проживает господин Друбарев, но сейчас он на службе. Домой пожалует к трем часам пополудни».
Белов пошел бродить по городу. Петровскому Парадизу не исполнилось еще и полвека. Юная столица была деятельна, суетлива, роскошна и бестолкова. В отличие от узких, прихотливо изогнутых горбатых и уютных улочек Москвы, широкие и прямолинейные магистрали Петербурга позволяли увидеть весь город насквозь, с дворцами, шпилями, крутыми черепичными крышами, набережными, верфями и гаванями.
Город активно строился, осушался, оснащался мостами и дорогами и тут же разламывался самым безжалостным образом. Обыватель с трудом отстроится, вымостит площадку под окном, внесет в полицию обязательные деньги на озеленение, а пройдет месяц-два, смотришь, уже рота солдат застучала, ковыряет булыжник — перепланировка!
Рядом с дворцами, как бородавки на теле красавицы, гнездились крытые дерном мазанки, великолепные парки версальского образца примыкали к грязным болотам, где между кочек, пощипывая осоку, бродили худые озабоченные коровы. То и дело встречались брошенные дома. Пожар ли, наводнение или указ департамента разворотил еще новую кровлю, унес двери и вырвал наличники из окон — бог весть.
А люди! Словно Вавилонскую башню собрались строить- везде чужая, разноязычная грязь. И сиятельства в каретах, и кучера- все иностранцы. Русские, и холоп и барин, ехали в Петербург по принуждению, и только немцы всех сортов, голландцы, французы являлись сюда по своей воле, привлеченные щедрыми обещаниями и деньгами.
Саша бродил по городу возбужденный до крайности, душа его жаждала приключений и романтических подвигов. Из опасения, что в нем узнают провинциала, он ни у кого не спрашивал дороги, подбоченясь, проходил мимо гвардейских мундиров и дерзко разглядывал красавиц в каретах.
Проголодавшись, он зашел в трактир, расположенный на углу двух прямых, как лучи, взаимно перпендикулярных улиц. В трактире по иноземному образцу подавали кофе, шоколад, пиво, жареных на вертеле рябчиков с клюквой и, конечно, вино.
Из-за дневного времени зала была почти пуста, только хозяин дремал за стойкой, да у окна за столом, густо заставленным бутылками, веселилась хмельная компания.
«Гвардейцы…»- уважительно отметил про себя Саша.
При появлении Белова офицеры смолкли, внимательно оглядели юношу с головы до ног и, не найдя в нем ничего подозрительного, возобновили беседу, приглушив, однако, голоса.
Саша заказал рябчиков и пива и, стараясь выглядеть безразличным, обратил все свое внимание на пейзаж за окном, не забывая при этом, словно по рассеянности, поглядывать на соседей.
Их было четверо: трое офицеров и франт в цивильном платье и желтом, как осенний клен, парике. И беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что не на дружескую пирушку собрались эти господа. Вид их, настороженный и угрюмый, сбивчивый разговор, полный колких намеков и язвительных замечаний, заставил Белова пожалеть, что он зашел в трактир и стал невольным свидетелем надвигающейся ссоры. Больше всех горячился плотный широкоплечий офицер в форме поручика Преображенского полка. После каждой фразы он опускал на стол кулак, словно ставил им знаки препинания, и тяжело водил шеей.
— Это ты правильно, Вась, делаешь, что со мной не чокаешься,- приговаривал он. — Я и сам с тобой чокаться не хочу.
Сидевший напротив поручика франт невозмутимо пил пиво, глядя поверх голов офицеров.
— Я и пить с тобой не хочу за одним столом,- продолжал поручик,- да поговорить надо. А разговор не клеится… — Он схватил кружку, опорожнил ее залпом и перегнулся через стол, пытаясь заглянуть франту в глаза:- Думаешь, мы не слыхали про Соликамск?Кому охота ехать в Соликамск по собственной воле? Все курляндцы канальи, а ты еще хуже,- он вдруг вскочил на ноги.- Когда-то ты был моим другом…
— Опомнись, Ягупов,- сказал тот, к кому были обращены бранные слова.
Сидевшие рядом офицеры дружно вцепились в поручика с двух сторон, пытаясь заставить его сесть, но тот расправил плечи, напрягся и зычно гаркнул:
— Сколько тебе платят за донос?
— Выбирай слова! Какие к черту доносы?- Франт тоже вскочил на ноги.
— Лядащев, уйди! Разве ты не видишь- он пьян, — умоляюще крикнул смуглый, с раскосыми, как у татарина, глазами, офицер. Он боролся с правой рукой Ягупова, но силы его были явно на исходе.
— Какие доносы? Те самые!- не унимался Ягупов.- Иначе зачем тебе с курляндцем компанию водить? Бергер мать родную не пожалеет, лишь бы платили. Бергер каналья, и ты каналья!
— Моли бога, чтоб я забыл этот разговор. А не то…
— Ты еще смеешь мне угрожать? Ах ты…- Ягупов рывком освободил правую руку и с силой метнул тяжелую оловянную кружку в Лядащева.
Тот пригнулся, но кружка все же задела его руку и со звоном упала на пол.
— Ты еще пожалеешь об этом,- угрюмо проговорил Лядащев, потирая ушибленный локоть и пятясь, потому что на него медленно надвигался Ягупов.
Каждый шаг с трудом давался поручику- на нем, как собаки на медведе, висели офицеры, и он волочил их за собой, скаля зубы, — вот, мол, я каков!
Отступая, Лядащев очутился за высокой спинкой беловского кресла и там остановился, угрожающе сжав кулаки.
Перепуганный Саша хотел было выскочить из-за стола, но не успел. Резким движением плеч Ягупов раскидал офицеров, вцепился в кресло и, словно не замечая сидевшего в нем Сашу, оторвал кресло от пола. Белов не пытался понять, зачем его подняли в воздух- может, Ягупов бахвалился силой, может, хотел сокрушить этим креслом своего врага, но чувствовать себя мебелью было так унизительно, что он, забыв страх, крикнул в вытаращенные глаза Ягупова:
— Это не по правилам!
Ягуповские пальцы разжались, кресло повалилось набок. Саша ударился головой об пол, но сразу вскочил на ноги и, заслонив собой Лядащева, звонко повторил:
— Так не по правилам. Вас трое, а он один. Дуэль надо производить с секундантами. Кулаками не защищают, а порочат дворянскую честь!
— Ты кто таков?? Тоже из топтунов!- Ягуповский кулак пришелся по левому уху, и Саша с размаху сел на пол.
— Ух ты… — прошептал он с недоумением и зажмурился, ожидая второго удара, но офицеры успели схватить Ягупова за руки и оттащить к окну. Лядащев помог Саше встать и усадил его в кресло.
— Я порочу дворянскую честь?- кричал Ягупов.- Щенок! Дуэли захотел? Так я тебя, пакостника, вызываю! Слышь? Я твои кишки намотаю на шпагу…
— Оставь в покое мальчишку!- прикрикнул Лядащев.- Драться будешь со мной! Зачем ты его ударил? — И тут же с досадой, но учтиво, словно не о нем только что шла речь, обратился к Белову: — Зря вы ввязались, сударь.
— Я сам вызываю этого господина,- доверительно прошептал Саша.- Дуэль необходима! Шпага — суть дворянской доблести. А кулаки…- Он держался за распухшее ухо и с удивлением вслушивался в свой чужой и словно треснутый голос: — В древних Афинах циник Крат повесил дощечку под синяк… чтоб все знали… и написал на ней…
— Ну, ну,- приговаривал Лядащев, приводя в порядок Сашин камзол.- Бог с ними, с Афинами. Здесь Россия. А вы не трус! Будете моим секундантом? Как вас зовут?
— Курсант навигацкой школы Белов к вашим услугам.
— Знакомьтесь. — Лядащев по очереди представил офицеров.- Поручик Ягупов Павел,- тот что-то прорычал в ответ,- поручик лейб-кирасирского полка Родион Бекетов,- раскосый офицер щелкнул каблуками,- поручик Вениаминов,- третий офицер с миловидным, добрым лицом коротко взглянул на Сашу и опять обратил все свое внимание на Ягупова,который сидел на подоконнике, бессильно опустив руки.
— Где будем драться? — спросил Лядащев.
— Поехали на острова. Например, на Аптекарский… охотиться…
Все ясно испытывали облегчение от того, что назревающая драка кончилась таким простым и приятным способом.