По прошествии этого времени дверь снова отворилась, и в комнату вошел Леруа в сопровождении священника.
— А! — с восторгом вскричала Клодия. — По всей вероятности, Эстер умирает!
Любовница Жоржа ошиблась только наполовину: опасаясь смерти Эстер, Сигизмунд хотел узаконить своего ребенка женитьбой.
Священник выслушал исповедь несчастной девушки и дал ей отпущение грехов. Он окрестил сына пэра Франции под именем Пьера Сигизмунда Максимилиана. Затем ввели свидетелей, крестьян Брюнуа, и минуту спустя Эстер Элеонора Дерие стала герцогиней де Латур-Водье.
Клодия Варни, онемевшая от ярости, присутствовала при этом зрелище.
— Обвенчаны! — пробормотала она глухим голосом, обращаясь к Жоржу. — Понимаешь ли ты — обвенчаны!
— Обвенчаны! — вскричал маркиз.
— Да, но этот брак недействителен.
— Почему?
— Потому что не были выполнены законные формальности.
— Но закон дозволяет такие браки. Этот брак неоспорим и узаконивает ребенка.
— В таком случае, все для нас погибло.
— Может быть.
— На что же ты надеешься?
— Я не знаю, но прежде чем отчаиваться, надо подождать.
И Клодия снова встала на свой наблюдательный пост.
Она видела, как Сигизмунд обнял Эстер и сына, пожал руку доктору, взял лежавшие на стуле шляпу, хлыст и перчатки и поспешно вышел из комнаты.
Клодия вскрикнула и, не отвечая на вопросы Жоржа, бросилась вон из дома и побежала в гостиницу «Белая лошадь». Сигизмунд опередил ее не более чем на пятьдесят шагов.
Герцог вышел во двор и отдал приказания.
Клодия спряталась за дверью.
Через пять минут Сигизмунд выехал верхом и поскакал во весь опор.
— Он едет в Париж, — решила куртизанка. — У нас целая ночь, чтобы действовать.
Ворота оставались полуоткрытыми, Клодия проскользнула во двор и прошла в сарай, в котором еще утром заметила старое крестьянское платье, ощупью она надела его поверх своего костюма и, взяв другую блузу и фуражку, направилась к вилле вдовы Ружо-Плюмо. Она позвонила у дверей.
Ей отворила горничная.
— Доктор Леруа у вас? — спросила Клодия, изменив голос.
— Да, у нас. Что вам надо?
— Скажите ему, чтобы он скорее шел домой: его старую служанку разбил паралич. Ей очень плохо. Прощайте.
И Клодия поспешно удалилась.
Минуту спустя взволнованный доктор поспешно шел домой.
Клодия уже соединилась с Жоржем.
— Что это за маскарад? — вскричал он, увидев ее.
Вместо ответа молодая женщина подала принесенный ею сверток.
— Одевайся скорее!
Жорж повиновался.
— А теперь, — прибавила она, — возьми сажи из камина и выпачкай лицо.
Это также было сделано.
— Идем.
— Куда же?
— На виллу Ружо-Плюмо, чтобы украсть бриллианты этой толстой Амадис.
— Украсть? — с удивлением повторил Жорж.
— Кража только предлог. В сумятице ты погасишь свечи, какая-нибудь мебель упадет на колыбель ребенка — и все будет кончено. Что касается Эстер, то, кажется, она умирает, и нам нечего ею заниматься.
Через несколько секунд союзники уже перелезали через забор. Садовая лестница была приставлена к дому. Она почти доходила до окон комнаты Эстер.
— Иди, — сказала Клодия.
Жорж поспешно поднялся по лестнице, ударом плеча выломал оконную раму и вскочил в комнату. Под покрывавшими его лохмотьями, с выпачканным сажей лицом, он был отвратителен.
Два испуганных крика встретили его. Мадам Амадис бросилась в угол, а Эстер, вне себя от страха, до половины приподнялась в постели.
Жорж выполнил совет Клодии: надо было заставить думать, что в виллу ворвались воры. Поэтому он сорвал несколько драгоценностей с корсажа мадам Амадис и, отступив, погасил лампу.
Комната осталась освещенной только огнем камина. Тогда любовник Клодии направился к колыбели ребенка. Он уже подошел к ней и готов был бросить ребенка и растоптать ногами, как вдруг Эстер, умиравшая за минуту перед этим, бросилась на него, как львица, чтобы защитить своим телом колыбель. Она вскрикнула задыхающимся голосом:
— Негодяй! Ты не тронешь его!
Он хотел оттолкнуть ее и поднял кулак, чтобы ударить в грудь, но молодая женщина избежала удара и в припадке ярости, доходившей до безумия, своими нежными руками схватила маркиза за горло и сжала его точно в тисках.
Мадам Амадис, оправившись от первого испуга, громко закричала:
— Воры! Убийцы! Помогите!…
В то же самое время у дверей виллы кто-то громко позвонил.
Жорж, почти задыхаясь, напрасно старался вырваться: никакая сила не в состоянии была разжать тонкие пальцы Эстер.
Клодия все слышала и угадала то, чего не видела, и поспешно поднялась по лестнице.
Жорж почти задыхался. Куртизанка, не колеблясь, вынула из кармана пистолет и выстрелила в Эстер.
Несчастная сейчас же выпустила маркиза и, вскрикнув, окровавленная упала на пол.
Маркиз поднялся.
В глазах все кружилось, он шатался и с трудом держался на ногах.
Клодия довела его до окна, и они исчезли в темноте в ту самую минуту, как доктор Леруа входил в комнату вместе со служанкой.
Он зажег свечу и понял цель мистификации, жертвой которой стал.
Эстер, залитую кровью, уложили в постель. Она была в обмороке, но ее рана не представляла ни малейшей опасности, так как пуля только оцарапала щеку.
Мадам Амадис бросилась к ребенку. Бог спас его. Он спокойно спал в колыбели.
У Жоржа сохранился только инстинкт самосохранения. Клодия увлекала его за собой, и он машинально повиновался.
Вернувшись домой, он опустился в кресло и поднес руки к шее, на которой ногти Эстер оставили синие знаки.
Куртизанка дала выпить маркизу стакан мадеры, вытерла кровь, сочившуюся из ссадин, и велела вымыть лицо. Так как воды не было, ее заменила бутылка шампанского.
Блузы и фуражки были брошены в огонь, и всякие материальные доказательства преступления исчезли вместе с ними.
— Теперь идем, — сказала Клодия.
— Куда?
— В гостиницу «Белая лошадь», где у нас есть комната. Никто не увидит, как мы войдем, и если бы стали производить следствие, наше алиби будет доказано.
Рано утром почтовый экипаж, запряженный взмыленными лошадьми, остановился у дверей гостиницы. В этой карете ехал герцог Сигизмунд и два знаменитейших доктора Парижа.
Доктор Леруа с волнением встретил их и рассказал, что произошло ночью.
Эстер спала лихорадочным сном. Капли крови выступали из-под повязки, наложенной на ее рану.
Сигизмунд, пораженный в сердце, без сил опустился в кресло и заплакал.
Доктора подошли к постели Эстер, осмотрели ее и задали несколько вопросов доктору Леруа, как вдруг Эстер проснулась и села.
На губах ее была улыбка, она оглядывалась вокруг бессмысленным, но веселым взглядом и затем запела.
— Она спасена, — сказал один из докторов, — но не торопитесь радоваться, герцог: она сошла с ума.
В тот же самый день Сигизмунд принял важное решение. Его благородство не позволяло ему скрывать дольше от полковника Дерие то, что случилось, и он сказал себе, что место старика — у постели дочери, ставшей герцогиней де Латур-Водье, поэтому он отправился в Париж на улицу Вандом.
Ворота дома мадам Амадис были обтянуты черным: из него выносили гроб.
Герцог мимоходом спросил, кто умер.
— Полковник Дерие, — ответили ему.
Это была правда.
Накануне утром полицейский комиссар в сопровождении агентов, одетых в штатское, появился в квартире старого солдата.
Он пришел арестовать его по обвинению в заговоре против правительства. Узнав это, полковник упал, пораженный параличом…
Прошла неделя, Эстер становилось все лучше и лучше если не нравственно, то физически, но ее тихое безумие казалось неизлечимым.
Сигизмунд уже принимал меры, чтобы отвезти ее в Париж, и так как мадам Амадис, невольная причина несчастий бедной девушки, предложила навсегда оставить ее у себя, то герцог согласился.
Он думал: «Если бы Эстер осталась в полном рассудке, я имел бы мужество броситься к ногам матери и сказать: «Она теперь ваша дочь, вы должны благословить и любить ее». Но Эстер — безумна, поэтому надо подождать».
Но оставался ребенок. Сигизмунд просил доктора Леруа взять на себя заботы о неизвестном потомке знаменитого имени, о будущем наследнике громадного состояния, стать его сторожем, поддержкой, почти отцом.
Испуганный такой большой ответственностью, доктор сначала отказался, но Сигизмунд обратился к сердцу старика, обрисовав печальное положение бедного ребенка, более покинутого, чем сирота, и Леруа, добродушнейший из людей, был не в состоянии противиться подобным аргументам; он растрогался и согласился, но не захотел взять никакого вознаграждения.
Герцог не стал настаивать, но только просил никогда не произносить его имени, если придется объяснять присутствие новорожденного в доме.
Доктор обещал молчать; а когда он давал обещание, то можно было ручаться, что он его исполнит.
В конце недели мадам Амадис и Эстер отправились в Париж в экипаже, которым правил сам герцог, чтобы избегнуть всякой нескромности.
Доктор, доставший в Вильневе молодую, здоровую кормилицу, вернулся домой с ребенком на руках.
В тот же вечер, укладывая спать своего питомца, кормилица нашла в белье запечатанный конверт, который передала доктору.
На конверте была надпись: «Доктору Леруа».
В нем было двенадцать тысяч франков с запиской от Сигизмунда, который писал, что эти деньги — годовая плата за воспитание ребенка.
Получив деньги, Леруа спрятал их, не сказав о них даже Сюзон, старой служанке.
В это время Клодия и Жорж не оставляли еще гостиницу «Белая лошадь» и знали, что Эстер, сошедшая с ума, вернулась в Париж в обществе мадам Амадис. Они также знали, что сын Сигизмунда отдан на воспитание доктору.
Так как они знали все, дальнейшее пребывание их в Брюнуа делалось бесполезным.
Жоржу хотелось бы не оставлять деревню, не уничтожив ребенка, но Клодия на этот раз, как и всегда, заставила его повиноваться.
— Когда наступит время, — сказала она, — ребенок исчезнет без всякой опасности для нас. Рассчитывай на меня, Жорж, и не сомневайся в том, что я тебе обещаю: ты будешь герцогом! Будешь пэром Франции, единственным наследником богатств де Латур-Водье!
Час спустя куртизанка и маркиз навсегда оставили гостиницу «Белая лошадь», чтобы вернуться в Париж.
Абелю, сыну Поля Леруа, в то время было пять лет, Берте — три, а Анжеле, их матери, — двадцать шесть.
Поль Леруа был механиком, воспитанником академии ремесел и искусств. Его занятия и наклонности сделали из него изобретателя, то есть одного из тех людей, которых ожидают нищета и отчаяние, если они остаются непонятыми, но которые, в случае успеха, быстро идут к славе и богатству. К несчастью, Поль Леруа не принадлежал к последней категории. В основанной им большой мастерской многочисленные работники делали под его присмотром различные машины, но их достоинства покупатели отказывались признавать.
Клиенты Поля Леруа были так немногочисленны, что всякая машина, выходившая из его мастерской, стоила ему больше той суммы, за которую он ее продавал.
Ста тысяч франков, полученных Полем от отца, хватило очень ненадолго, и, женившись по любви на прелестной девушке без всякого состояния, он скоро оказался накануне разорения; тем не менее он все еще надеялся, и не без основания, так как закончил изобретение машины, без сомнения, полезной в различных ремеслах, которая могла бы принести значительную экономию.
Эта машина должна была быть представлена комиссии из ученых и ремесленников.
От успеха опыта зависел заказ одного капиталиста, который поднял бы дело Поля.
Маленькая неисправность в машине отложила опыт на несколько дней, но для починки необходимы были деньги, а у Поля их не было.
Он впал в отчаяние от неудачи, постигшей его в ту минуту, когда он был близок к цели. Ему недоставало ста тысяч франков, и тогда он подумал о своем дяде, который был всегда к нему очень добр. Он отправился в Брюнуа и вернулся в тот же вечер с пятьюдесятью луидорами.
Успех был обеспечен; капиталист обещал дать деньги и даже дал немного, чтобы можно было как-нибудь перебиться, желая принудить Поля Леруа уступить свое изобретение за кусок хлеба.
Два года спустя, в сентябре 1837 года, Эстер и мадам Амадис по-прежнему жили на улице Святого Луи. Эстер была сумасшедшей, и, хотя по временам у нее случались проблески рассудка, тем не менее доктора подавали слабую надежду на выздоровление.
Раз в месяц Сигизмунд отправлялся к доктору Леруа, чтобы обнять сына, который быстро развивался.
Мать Сигизмунда хворала, и он видел уже приближение того часа, когда он сможет объявить о своей женитьбе и взять к себе ребенка.
Жорж и Клодия Варни не расставались; они издали следили за внуком и умирающей бабушкой.
Маркиз де Латур-Водье нуждался больше, чем когда-либо. Евреи давали ему деньги только под 80 процентов, да и то считали это безумием.
Тем не менее Клодия не бросала его и, не жалуясь, переносила всевозможные лишения не из-за привязанности к нему, ни даже от беззаботности, а потому, что тайный инстинкт говорил ей, что ее любовник скоро разбогатеет, и она не хотела потерять своей доли.
Наконец дело дошло до того, что маркизу Жоржу пришлось скрываться от своих кредиторов, чтобы избежать тюрьмы.
Жорж и Клодия жили в Нельи, в маленьком меблированном доме, который они сняли под вымышленными именами. Они жили одни и не принимали никого. Клодия была по-прежнему хороша, но маркиз, казалось, постарел на десять лет, и его характер портился по мере того, как седели волосы.
Однажды Клодия вернулась около девяти часов вечера.
— Принесла деньги? — спросил Жорж.
— Нет, ростовщики не дают ничего. Они узнали, что тебе нечего рассчитывать на наследство матери, и не только хотят посадить тебя в тюрьму за долги, но еще думают обвинить в мошенничестве за то, что ты обманул их, говоря о воображаемых ресурсах.
— Значит, я погиб, — с отчаянием прошептал Жорж.
— Нет, я добилась недельной отсрочки.
— Но что я могу сделать за эту неделю?
— Ты можешь разбогатеть.
— Каким образом?
— По милости целой серии комбинаций, родившихся в моем мозгу. Ты знаешь капитана Кортичелли?
— Мнимого неаполитанского дворянина, который так хорошо дерется на шпагах?
— Да, не пройдет и недели, как он убьет твоего брата на дуэли.
— Полно, брат не станет драться с подобной личностью.
— Эта личность сумеет его заставить; положись на него: он уверен в своей ловкости.
— Пожалуй, но когда герцог умрет, останется ребенок. Сигизмунд, наверное, написал завещание.
Клодия вынула из кармана бумажник, а из него — незапечатанное письмо, которое подала Жоржу.
— Узнаешь ты этот почерк? — спросила она.
— Да, конечно; это почерк моего брата. Каким образом письмо попало к тебе в руки?
— Я скажу это, когда ты прочтешь его. Жорж развернул письмо и прочел:
« Дорогой доктор! Непредвиденные обстоятельства изменяют все мои планы. Я еще не знаю, должен ли радоваться или печалиться. Как бы то ни было, я снова нуждаюсь в вашей преданности, которую вы столько раз мне доказали и которой я снова хочу воспользоваться. Будьте завтра вечером в десять часов вместе с ребенком на площади Согласия, около моста. Мой доверенный будет ждать вас с экипажем и привезет к'о мне. Ошибка невозможна, так как этот человек подойдет к вам и назовет вас по имени. Будьте осторожны, как и всегда, не отвечайте на это письмо, потому что ваш ответ не поспеет ко мне вовремя. Пусть никто в Брюнуа не знает причины вашего путешествия. Приезжайте в Париж к условленному времени и не встречайтесь ни с кем раньше меня. Это очень важно. До завтра, дорогой доктор!
Преданный вам герцог С. де Л. В.».
Закончив чтение, Жорж вопросительно взглянул на Клодию. Она объяснила ему, что письмо должно быть передано доктору Леруа, который доверчиво явится на свидание вместе с ребенком.
— Я нашла у тебя одно старое письмо герцога. Моя горничная вскружила голову его лакею, который каждый день носит на почту письма; последнее было у меня в руках пять минут, что позволило мне написать письмо в тех выражениях, в каких всегда пишет герцог старому доктору. Наконец, я нашла в Париже одного нотариуса, который не имеет себе подобного в подделке почерка и за десять луидоров написал мне это послание, текст которого я ему продиктовала.