— Я Паршин, — наклонился к нему Федор. — Кто ты, откуда?
— Какому Богу?.. — едва слышно просипел раненый.
— А ну, геть все отсюда! — не оборачиваясь, приказал есаул. — Быстро!
Подталкивая друг друга, караульные заторопились к выходу, бросая через плечо любопытные взгляды. Закрыв за последним из них дверь, Паршин вернулся к раненому.
— Истинному, — склонившись к уху раненого, ответил он. И, нетерпеливо обрывая петли на кафтане, распахнул его, показал спрятанный на груди маленький золотой цветок с жемчужинкой. — Говори!
— Я Ивко, от Спиридона. Татары теперь знают, кто он. Предупреди Царьград, — с трудом ворочая языком, прошептал серб.
— Все сделаю, — Федор убрал упавшие на лоб раненого грязные пряди волос. — Не волнуйся!
Неожиданно серб приподнялся, схватил есаула за плечо и притянул к себе:
— Я слышал, Азис говорил с турком. Есть враг в Азове, и есть враг в Москве. Берегитесь!
Федор закаменел лицом, до боли стиснул зубы. Бережно уложив раненого, он едва смог выдавить из себя:
— Имя?! Назови имя!
— Не знаю. Обещай, что найдете их!
— Обещаю. Я отправлю гонца в Москву. Мы найдем их вместе.
— Нет, — бледно улыбнулся Ивко. — Мой путь закончен, но я все-таки дошел до тебя.
— Поднимешься, — попытался подбодрить есаул, но серб остановил его едва заметным движением руки:
— Не надо. Я ухожу… А все же жаль.
Глаза его уставились куда-то мимо Федора, словно он увидел нечто, чего никому не дано видеть до последнего часа на многострадальной и грешной земле. Недоговорив, Ивко судорожно вздохнул, будто пытался набрать в пробитую пулей грудь побольше воздуха перед отчаянным прыжком в неизвестность, и затих, странно вытянувшись и безжизненно уронив испачканную кровью руку.
Есаул перекрестился, закрыл умершему глаза и опустился перед лавкой на колени.
— Прости, брат! — Он прижался лбом к холодеющей руке серба. — Пусть душа твоя будет спокойна. Я не обещаю. Я клянусь перед Богом, что найду предателей! И смерть их будет лютой…
Глава 6
Заветный сундук Спиридон приказал поставить в своей маленькой каюте под кормовым настилом. Громоздкий, окованный железными полосами деревянный сундук занял почти все ее свободное пространство, так что пришлось вплотную придвинуть его к просмоленному борту, за которым глухо плескались волны.
Грек дал знак отчаливать. Пестро одетые матросы баграми отпихнулись от причала, разворачивая тяжело нагруженную фелюгу носом в открытое море. Подняли парус. Выбеленное солнцем и соленой водой полотнище надулось, хлопнуло, поймало попутный ветер, и глубоко осевшее суденышко, скрипя и покачиваясь, заскользило по волнам, разрезая их острым носом. Некоторое время купец стоял на корме, наблюдая за быстро скрывающимся во тьме берегом, потом спустился в каюту. Закрыв дверь, отпер сундук и помог выбраться из него слегка сомлевшему от духоты Куприяну.
— Мы уже в море, — сообщил грек и зажег висевший на низком подволоке фонарь. — Ветер хороший, дня за два добежим до Царьграда.
— Хорошо бы причалить утром, до полудня, — Куприян с хрустом потянулся всем телом и пожаловался: — Скукожился весь в твоем ларчике.
— Ничего, зато надежно. — Купец засмеялся и налил из кувшина в деревянную кружку темного вина. Подал ее Куприяну. — Выпей!
— Кислятина! — Казак опорожнил посудину и ладонью вытер усы.
— Молодое вино, — пожал плечами Спиридон. — Да, кислое, но помогает переносить качку. Твои вещи там. — Он показал на узел под ногами.
Куприян поднял узел, развязал и начал вытаскивать поношенную турецкую одежду. Скептически хмыкая и недовольно щурясь, он разглядывая пеструю залатанную рубаху, дырявые шаровары и стоптанные туфли из грубой кожи.
— Что? — Наблюдавший за ним грек вопросительно поднял брови.
— Чистая больно, — буркнул Куприян.
— Ты любишь запах чужого пота? — усмехнулся купец. — Грязь мы найдем, не беспокойся А когда взойдет солнце, в каюте будет жарко, как в бане День пропаришься взаперти, и все приобретет должный вид.
— Ладно, — нехотя согласился Куприян и попросил. — Поправь мне бороду.
При свете фонаря купец подстриг ему волосы на турецкий манер и помог намотать на голову чалму. Казак переоделся в тряпье и стал похож на портового амбала.
— Бичак вар? Нож есть? — хрипло спросил он.
Пораженный Спиридон даже отшатнулся: перед ним сидел пожилой бродяга-турок. Под нависшими бровями хитро и алчно поблескивали маленькие глазки, загорелое лицо заросло неаккуратной черно-седой бородой. В вырезе рубахи видна мускулистая грудь с розоватым рубцом давней раны под правой ключицей. Такой при ярком свете дня униженно поклонится сильному, но в темном закоулке воткнет ему нож между ребер, чтобы забрать кошелек.
Сколько таких оборванцев, готовых за мелкую монету целый день бегать по сходням с мешками на плечах, приходилось видеть греку на константинопольских причалах. Вечерами эта публика собиралась у разложенных на берегу залива костров или отправлялась в дешевые харчевни — спустить добытые за день деньги и устроить пьяную поножовщину.
Довольный произведенным эффектом, Куприян засмеялся, но тут же оборвал смех и опасливо покосился на дверь каюты. Наклонившись к купцу, он зашептал:
— Не забудь, выпустишь меня, когда фелюгу начнут разгружать. Оружие и вещи запри в сундук и забери с собой. Сам никуда не ходи, торгуй в лавке и веди себя как обычно. Я тебя найду. — Он заговорщически подмигнул, открыл сундук и забрался в него. Поднял руку, опустил крышку и глухо пробубнил: — Теперь спать.
Купец увидел, что между неплотно прикрытой крышкой и стенкой сундука торчит направленный в сторону двери ствол пистолета — и в море Куприян не изменял себе, не доверяя никому.
К торговым причалам Константинополя фелюга подошла ранним утром. Голубовато-зеленая гладь залива казалась застывшим стеклом, слегка замутненным мелкой рябью от набегавшего ветерка. Ловко лавируя между многочисленными сандалами и тумбазами [15], опытный кормчий отыскал свободное место у пристани, и вскоре на берег сбросили сходни.
Солнце еще только поднималось, но причалы уже кишели людьми. Сипло кричали водоносы, ругались и спорили грузчики, весело перекликались рыбаки, перекладывая ночной улов в большие корзины. Под ногами у взрослых сновали шустрые мальчишки, дразня бродячих собак. Где-то ревел голодный ишак, запряженный в арбу. Звонко стучал деревянный молоток конопатчика, чинившего вытащенную на берег лодку.
Никто не заметил, как среди грузчиков на борту фелюги появился заросший черно-седой щетиной оборванец. Взвалив на спину мешок, он легко сбежал по сходням. Сбросил ношу на причал и потерялся в толпе. Вскоре он уже шагал по узким кривым улочкам к базарной площади, уверенно выбирая самый короткий путь к широко раскинувшемуся шумному и многолюдному рынку. Нырнув в толчею, бродяга поглазел на дорогие уздечки, украшенные шелковыми кистями и серебряными бляшками, равнодушно отвернулся от свежей рыбы, но зато задержался около продавца кебаба.
Миновав ряды кузнецов и ювелиров, он добрался туда, где сидели рыночные менялы. Перед каждым из них на низеньком столике лежали плоские ящички с множеством ячеек, в которые они складывали монеты. Подойдя к кривому старику в зеленой чалме, свидетельствовавшей о том, что тот совершил хадж в Мекку, оборванец вытащил из грязного чарыка [16] половинку серебряной монеты и показал меняле: — Что ты дашь за нее, ходжа?
Длинные тонкие пальцы старика ловко выхватили обрубок монеты из пальцев оборванца и поднесли поближе к зрячему глазу. Сухие губы менялы растянулись в язвительной усмешке:
— Ничего! — Кусочек серебра упал в пыль к ногам бродяги.
— Ты что? — обиделся тот. — Это же серебро!
— Я тебе сказал, оно ничего не стоит, — равнодушно повторил старик. — Можешь кинуть его нищему, что сидит с той стороны базара на лошадином черепе. Дурак принимает любое подаяние.
— А-ах, шайтан! — выругался оборванец — Дай хоть пиастр!
— Иди, не мешай мне, — недовольно проворчал меняла. Бродяга подобрал обрубок монеты и направился отыскивать нищего. И действительно, там, где кончался ряд медников, на пожелтевшем от времени и непогод лошадином черепе сидел заросший до глаз бородой побирушка в драном халате из тонкого войлока, подпоясанном обрывком веревки. Гнусаво бормоча под нос молитвы, он протягивал за подаянием до блеска отполированную половинку скорлупы кокосового ореха. Изредка кто-нибудь из прохожих бросал ему корку хлеба или мелкую монету.
— Возьми. — Оборванец опустил в чашку обрубок монеты. Взглянув на нее, побирушка забормотал:
— О, щедрый! О, великодушный! Пусть Аллах ниспошлет тебе удачу во всех делах и долгие годы благоденствия.
— И когда же ниспошлет? — простодушно поинтересовался бродяга.
— После дневного намаза, — не задумываясь, ответил нищий и снова затянул: — О, щедрый! О, великодушный!..
Не слушая его, оборванец отправился дальше. Как оказалось, обрубок серебряной монеты был не единственным его достоянием: порывшись в складках матерчатого пояса, он достал несколько медяков и купил лепешку с завернутым в нее куском вареной рыбы. Устроившись в тени нагруженной овощами арбы, с аппетитом съел скудный обед, поглядывая на побирушку. Тот перестал просить подаяние, сунул за пазуху кокосовую чашку и медленно побрел прочь от базара. Немного выждав, оборванец направился за ним.
Нищий не оглядывался. Опираясь на длинный сучковатый посох, он не спеша брел по улочкам, не обращая внимания на прохожих. Вскоре в просвете между домами показалось море. Теперь оно уже не было таким безмятежно спокойным, как утром: поднялся ветер, на гребнях волн появились белые барашки, неутомимо бежавшие друг за другом. Налетая порывами, ветер раскачивал верхушки высоких чинар, росших недалеко от побережья, и ажурная тень их крон металась на пыльной земле.
И тут нищий оглянулся. Заметив идущего за ним оборванца, он достал полученный от него обрубок монеты и положил на ступеньке крыльца ветхого, покосившегося домика. Трижды стукнув в его дверь посохом, побирушка поплелся дальше.
Поравнявшись с крыльцом, бродяга остановился и присел на ступеньки, словно намереваясь отдохнуть. Подняв обрубок монеты, он зажал его в кулаке и осмотрелся. Улица была пустынна. Только шелудивый бродячий пес, вертясь, выкусывал донимавших его блох, да в дальнем конце мелькнула фигура закутанной до глаз в покрывало женщины с узкогорлым кувшином на плече. Наступило время дневного намаза, все правоверные отправились в мечети или молились дома, повернувшись лицом в сторону Мекки.
Оборванец встал и решительно постучал в дверь домика, трижды ударив по доскам увесистым кулаком. Никто не отозвался. Но дверь оказалась незапертой. Толкнув ее, бродяга шагнул через порог и очутился в сумрачной пустой комнате с узким окном. В углу была свалена какая-то рухлядь, справа — деревянная лестница на второй этаж, а в противоположной стене — еще одна дверь. Осторожно ступая по скрипучим половицам, оборванец подошел к ней и трижды постучал. С той стороны щелкнул отодвинутый засов, как бы приглашая войти. И он вошел.
Едва успев переступить порог, он почувствовал, что в бок ему уперлось что-то твердое. Повернув голову, бродяга увидел, что мужчина с лицом, до глаз закрытым платком, приставил пистолет с взведенным курком к его левому боку. Как раз около сердца.
Справа появился другой мужчина, также скрывавший свое лицо, и спросил:
— Чего ты ищешь?
— Пристанища, — ответил бродяга и показал обрубок монеты. — Я хочу, чтобы моя голова ночью упокоилась там, где и утром будет цела.
— У тебя есть оружие?
— Нет.
— Завяжи ему глаза, — не опуская пистолет, велел первый мужчина. Второй быстро накинул на голову оборванца кусок плотной ткани и крепко стянул ее узлом на затылке.
Бродяга не сопротивлялся. Он недоумевал: куда они собираются вести его, если в комнате нет второго выхода? Неужели придется лезть в окно? Сильные руки схватили его за плечи, заставили несколько раз повернуться сначала в одну сторону, затем в другую. Потом куда-то потащили. Заскрипели створки — похоже, открылась незамеченная им дверь, — потом под ногами оказались ступеньки, и в лицо пахнуло свежестью: вышли на улицу.
Дальше началось невообразимое: загремела цепь, повеяло сырым холодком, пророкотало нечто тяжелое, и он почувствовал, что идет по неровному каменному полу. Шаги звучали глухо, как в подземелье. Бродяга попробовал считать повороты, но вскоре сбился и решил терпеливо ждать, чем закончится это путешествие. Что толку считать шаги или повороты, когда совершенно не представляешь, где находишься? Вдруг и вправду под землей? Тот, кого он хотел увидеть, очень осторожен и горазд на выдумки, иначе ему бы здесь не выжить.
Временами грудь сдавливало от тяжелого, насквозь пропитанного сыростью воздуха. Рядом натужно сопели провожатые и упрямо тащили его все дальше и дальше в неизвестность. Наконец они остановились. Сквозь закрывавшую глаза повязку оборванец увидел какое-то яркое пятно. Свет?
— Тюрбан! — приказал мужской голос, и с головы бродяги сорвали чалму. — Повязку! — И узел, стягивавший на затылке полосу материи, ослаб.
По глазам ударил свет двух факелов, воткнутых в щели каменной стены. Бродяга заморгал, но успел заметить, что во мраке скрывается неясная фигура.
Куприян, выдававший себя за бродягу-турка, осмотрелся и понял, что находится в подземной галерее заброшенной каменоломни. Возможно, брать отсюда камень для строительства домов и крепости перестали еще во времена Византии, но, судя по свежим пятнам копоти на низком своде, люди здесь бывали достаточно часто.
— Это он. Идите! — приказали из темноты, и провожатые Куприяна бесшумно исчезли.
В круг света ступил высокий худой человек в турецкой одежде. Выдернув из расщелины факел, он затоптал огонь. Потом взял другой факел и позвал Куприяна:
— Пошли.
Казак послушно отправился следом за ним. Освещая себе путь факелом, они прошли десяток саженей по вырубленной в толще камня галерее, пока не наткнулись на деревянную лестницу, упиравшуюся в нависший над головой свод Хозяин подземелья поднялся по ней и открыл люк Затхлый сумрак сразу же прорезал столб яркого, показавшегося ослепительным света.
Поднявшись по лестнице, Куприян с удивлением увидел, что он стоит на дне каменного колодца — наверху пронзительно синело чистое небо. Втащив лестницу, человек в турецкой одежде захлопнул массивную крышку люка и закрыл задвижку. Приставил лестницу к стенке колодца, вылез наружу, подождал, пока вылезет Куприян, и повел его к дому.
Колодец стоял среди старого сада, раскинувшегося позади небольшого двухэтажного дома с плоской крышей и широким балконом Войдя в дом, хозяин обернулся и тихо сказал:
— Ну вот, здесь мы одни.
— Здравствуй, Бажен! — обнял его казак.
— Здравствуй, Куприян, — ласково похлопал его по спине Бажен Сухоборец. — Прости, я не знал, что гонцом будешь ты. Но иначе здесь нельзя. Привез?
Куприян снял чарык, вырвал стельку и достал сложенную полоску пергамента, испещренную непонятными значками.
— От Федора.
— Ты приплыл со Спиридоном? — взяв тайное послание, спросил Сухоборец. — Как он?
— Должно быть, уже разгрузил фелюгу и засел в лавке. Я велел ему никуда не ходить, ждать меня. Это твой дом?
— Да, но он куплен на чужое имя. Для всех я живу в другом месте. Но ты останешься здесь.
Куприян обвел глазами комнату Обычная обстановка турецкого дома средней руки: ковры и коврики, диван с множеством вышитых подушек, низкие столики, на стенах — дощечки с изречениями из Корана, вдоль стен — низкие и широкие сундуки.
— А там? — Казак показал на пол.
— Старые каменоломни, — поняв, о чем он спрашивает, ответил Бажен. — Мне удалось отыскать вход туда через колодец в саду. Очень удобно, галереи тянутся под многими улицами. Раньше просто поднимали камень наверх и строили дома. Много входов на побережье, но в городе их осталось мало, засыпали или заложили. Через один из входов в городе тебя и провели ко мне.