— Давай сюда!
Есаул и десятник послушно повернули коней. Федор почувствовал, как его охватывает нервная дрожь: вот он, тот, кто предал своих братьев врагу и сам стал для них страшным врагом! Если он и сейчас сумеет исчезнуть, Паршину не будет прощения, и душа несчастного серба Ивко не успокоится на небесах, пока презренного Иуду не настигнет заслуженное возмездие. Разве зря поклялся Федор найти предателя?
Он незаметно вытащил из-за пояса пистолет и взвел курок. У предателя оказался отменный слух: едва раздался слабый щелчок взводимого курка, он насторожился. Однако, видя перед собой знакомого татарина, успокоился и подошел ближе.
— Зачем звал? Случилось что?
Когда он вновь заговорил, есаул чуть не вскрикнул и еле сдержался, чтобы не назвать предателя по имени. Вот, оказывается, кто продавал их татарам и туркам! А он верил этому человеку и только по чистой случайности не отправил его искать лодку в плавнях и не взял с собой в степь.
— Случилось, — эхом откликнулся татарин. — Ты проиграл, урус!
— Ни с места! — Федор вскинул пистолет.
Но предатель оказался ловок и увертлив. Он метнулся к татарину — раздался хрип, потом вскрик, — хотел вскочить на коня, стащив с седла десятника, но слишком поздно понял, что тот привязан.
— А-а-у-а! — в отчаянии заорал Иуда и забился в крепких руках подоспевших казаков. Не обращая внимания на его отчаянное сопротивление и вопли, те повалили вражину на землю и ловко связали. Потом рывком поставили на ноги.
Татарин свесился набок и странно хрипел. Федор взял его за плечо, но тот не выпрямился. Тогда есаул обхватил ордынца, надеясь поддержать, — пальцы наткнулись на рукоять кинжала, глубоко всаженного в бок. Десятник был мертв.
— Огня!
Оставив татарина, которому уже никто не мог помочь, есаул спрыгнул с коня и сорвал пук травы. Афонька высек огонь и запалил заранее припасенный факел. Федор схватил предателя за волосы, поднял его голову и пучком травы стер сажу с лица.
— Сысой Мозырь! — ахнул кто-то.
Паршин зло скрипнул зубами: да, Сысой Мозырь. Именно он готовил коней для выездной станицы, отправившейся в Крым. Он знал о Куприяне Волосатом и приехавшем от отца Зосимы молодом казаке Тимофее Головине. Знал о его товарищах, о Макаре Яровитове!
— Убей! — прошипел Сысой. — Твоя взяла, не успел я тебя в землю отправить!
— Нет, — покачал головой есаул. — Судить будет Круг. И смерть тебя ждет лютая…
* * *
После неожиданной и страшной кончины Данилы Демидова, отравленного похлебкой, Иван Попов не мог найти себе места: ему казалось, что Никита Авдеевич нарочно избегал его, видимо, считая косвенным виновником гибели пленника. А в чем вина Ивана? Не он ли вместе с Павлином пытался спасти гонца в корчме, а потом, рискуя жизнью, проник в разбойничий дом у трясины, где и схватил Данилку? Сколько трудов стоило довезти его до Москвы в целости. И как был тогда рад дьяк. Правда, радость его смешалась с горем, но он хвалил стрельцов, наградил за верную службу. Все-таки в тяжелую минуту они не растерялись, верой и правдой послужили делу государеву, не жалея животов своих. За то и награда!
Так в чем вина? Разве он плохо стерег Данилку, допустил к нему чужого или, спаси Бог, сам подсыпал ему зелья в похлебку? Так ведь нет! Караул Иван нес как положено, с пленником в разговоры не вступал, никого к нему не допускал. Да и кто чужой может появиться на тайном подворье Бухвостова? Со всех сторон оно огорожено высоченным тыном, вдоль которого бегали огромные злющие псы, натасканные сразу хватать человека за горло. Ворота охраняли стрельцы — люди проверенные, отобранные самим Никитой Авдеевичем.
И все-таки Демидова отравили. Похлебку эту ели в обед и караульные стрельцы, но никто из них даже животом не занедужил. Сварили ее там же — стряпней занималась старая бабка, хорошо известная дьяку, в котлы нос никто не совал, но… Данилка выхлебал несколько ложек и загнулся. Кто его отправил в мир иной, кому он костью встал поперек горла? А главное, кто мог знать, что он у Бухвостова под замком, и не только знать, а проникнуть к узнику и отравить его? Загадка! Неужто кто-то из своих переметнулся на чужую сторону? Видно, не зря дьяк позвал татарчонка и велел ему искать врага в доме…
Минул день, потом другой. Как-то проходя по двору, Попов увидел Никиту Авдеевича: дьяк сидел в тенечке на лавке и блаженно щурился, как сытый кот. Иван замедлил шаги, надеясь шмыгнуть в какую-нибудь щель, но Бухвостов уже поднял голову, заметил оробевшего стрельца и поманил его пальцем:
— Поди сюда!
Иван подошел. Дьяк хлопнул широкой ладонью по лавке. Попов сел.
— Прячешься? — усмехнулся Никита Авдеевич.
— Да я…
— Прячешься, — утвердительно повторил дьяк. — Зря! Я на тебя сердца не держу и ни в чем не виню. Дело наше такое: по-всякому, бывает, поворачивается.
— Надо было мне самому похлебку попробовать, — вздохнул Попов.
— Да? Это ты дельно придумал. Только если в другой раз кого отравить захотят, ты первым и помрешь… Но порядок такой завести нам надо и животину какую для пробы приспособить. Иначе я без стрельцов останусь. Собаку, что ли, первой кормить? А?
— Можно и собаку, — рассмеялся Иван. На душе у него полегчало.
— Ладно, иди, — махнул рукой Никита Авдеевич. — Что раньше с тобой словом не перемолвился, так просто недосуг. Хлопот много. Завелся змей подколодный, так и жди, где еще ужалит. Ты тоже поглядывай!
После такого разговора Иван повеселел и решил зайти в кабак, выпить чарку, а потом и домой. Сегодня служба закончена, дело к вечеру, а тут еще встретился давний, приятель, Лаврушка 3ахаров, с которым росли на одном конце улицы. Вот и получилась компания.
— Только по чарке, Лавруха, и домой, — предупредил Попов. Он прекрасно знал, что Захаров иногда любил заглянуть бочке на дно. В такие дни его вытаскивали из кабака всей семьей, а то и соседей приходилось звать на помощь.
— Конечно, — немедленно согласился Лаврушка, блестя глазами и оживленно потирая руки. — Конечно, по одной.
Иван недоверчиво покосился на него, но промолчал. Вскоре они вошли в шумный, битком набитый питухами кабак неподалеку от торга. Дородный кабатчик принял деньги, налил им по чарке, и приятели с трудом отыскали свободное местечко за длинным столом.
Вокруг гудели пьяные голоса, раздавался визгливый смех гулящей девки, которую, не стесняясь, лапали два патлатых мужика, кто-то божился, призывая в свидетели всех святых, кто-то плакал, размазывая по щекам слезы и жалея себя, горемычного, а кто-то похрапывал, свалившись под лавку и не имея ни сил, ни денег, чтобы пойти с чаркой на новый круг. Хлебнув водки, Лаврушка еще больше оживился и путано начал объяснять, как лучше поливать огород. По его словам выходило, что он чуть ли не первый огородник на Москве, но Иван слушал рассеянно.
На дальнем от них конце стола сидели четверо мужичков, попивали водочку и закусывали ржаными лепешками. Лицо одного из них — крепкого детины с окладистой бородой, в низко надвинутой лохматой бараньей шапке — показалось Попову странно знакомым. Не слушая назойливо бубнившего Лаврушку, стрелец пытался вспомнить: где он встречался с этим человеком? Но, будто назло, вспомнить не удавалось — вертится что-то в голове, а нужное никак не вылезет.
И вдруг, словно заново открылись глаза, и неприятный холодок закрался под сердце. Перед мысленным взором Ивана возникли широкий двор корчмы предателя Исая, распахнутые ворота и кучка разбойников около них. Точно, этот бородач держал в руках ружье, из которого подбежавший Данила выстрелил в коня Терентия Микулина. Однако не обознаться бы, не то потом сраму не оберешься. В комнате охотничьего дома, где захватили Демидова, бородача не было. Значит, он спал в людской или вообще отсутствовал. Эх, кабы еще знать, сгорел дом или нет? Вроде, когда они с Павлином уезжали, крыша занялась, и даже дым повалил. Но разбойнички могли выбраться и потушить пожар.
Так, что теперь делать? Бежать за караулом и вернуться со стрельцами? А мужик в лохматой шапке возьмет да и уйдет, пока ты носишься по улицам. Не лучше ли дождаться, когда он распрощается с дружками, и потихонечку отправиться за ним, а потом доложить все Никите Авдеевичу? Стараясь не смотреть в сторону разбойника, Иван напряженно прислушивался, надеясь уловить хоть обрывки разговора. Но мужички говорили тихо, а в кабаке стоял шум и гам, поэтому услышать ничего не удалось. Жаль, но ничего не поделаешь.
Узнать Попова мужик в лохматой шапке не мог: на корчму разбойники напали ночью, да и некогда было в драке разглядывать друг друга, а потом Павлин и Иван убежали и из кустов на опушке наблюдали за развитием событий. Нет, корчма отпадает, там бородач не мог его запомнить.
В доме у болота тоже все случилось довольно быстро. Если бородатый и был в людской, то через узкие окна-бойницы, да еще в сером предутреннем свете, он тоже не мог разглядеть Ивана. Тем более, Попов тогда был одет приказчиком, а теперь на нем стрелецкий кафтан. По фигуре тоже не узнать: такой приметной внешностью, как у Павлина, отличавшегося могучей статью и гигантским ростом, Попов не обладал.
— Вот молодец! — Мужик в лохматой шапке стукнул приятеля по спине и хрипло захохотал.
Его громкий возглас заставил сердце Ивана болезненно сжаться: он узнал этот голос. Теперь все сомнения отпали — почти рядом, за одним столом с ним в московском кабаке сидел разбойник, промышлявший на польской границе. Именно он той страшной ночью убеждал во дворе корчмы покойного Данилу Демидова, что сбежавшие стрельцы никуда не денутся. Но каким злым ветром занесло сюда головореза? Что ему нужно в Москве? И ведь не опасается ходить по кабакам и пить водку! Хотя чего ему бояться, если тут нет знакомых, а на глаза Ивану он попался совершенно случайно. Просто слепая судьба решила выкинуть неожиданную шутку и свела нос к носу смертельных врагов, каким-то чудом заставив их сойтись в одном и том же месте в одно и то же время. Бородач в лохматой шапке на такой поворот явно не рассчитывал.
Приятели разбойника допили водку и поднялись из-за стола. Увидев это, Попов затормошил Лаврушку.
— Все, пора по домам! Договаривались по одной чарке.
— Не-е-е, — пьяно погрозил ему пальцем Захаров. — Ей там одной скучно будет. Возьми еще! Я потом отплачу!
Он похлопал себя по впалому животу, показывая, где скучает одинокая чарка, и просительно заглянул в глаза Ивану, надеясь на дармовое угощение. В другой раз стрелец, может быть, и пожалел бы этого тощего, нескладного человека и скрепя сердце купил ему еще водки, но не сейчас! Разбойник со своими собутыльниками уже пробирался к выходу, вот-вот хлопнет за ним дверь кружала, а потом ищи ветра в поле.
— Как знаешь, а я домой. — Попов нахлобучил шапку и торопливо вышел, не слушая, что скулил ему вслед быстро опьяневший Лаврушка. Не иначе, у старого дружка опять питейное настроение, теперь он застрянет здесь надолго.
Выскочив из кабака, Иван увидел, что разбойник направился в сторону Ильинских ворот. Один из мужиков, сидевших с ним за столом, попрощался и исчез в темноте. Иван постарался его запомнить, но следить за ним не стал, а пошел за бородачом.
Не доходя до Ильинки, еще один спутник бородача свернул к Котельникам. Разбойник и оставшийся с ним мужик миновали ворота и двинулись к Земляному валу: Вскоре они вошли в калитку большого бревенчатого дома с затейливым петушком на печной трубе. Иван облегченно перевел дух: привел-таки, злодей, на место. Вряд ли он отсюда еще куда направится, поскольку дело к ночи. Пожалуй, стоит некоторое время приглядеть за этим домиком, а после ноги в руки — и поскорее на подворье дьяка: Никита Авдеевич найдет, как приставить к бородачу надежные глаза и уши.
Однако надеждам стрельца не суждено было сбыться — меньше чем через полчаса разбойник вышел из калитки. Его сопровождали собутыльник из кабака и незнакомый мужик в темной рубахе, подпоясанной алым кушаком. Оглядевшись по сторонам, они прошли через Ильинские ворота и начали спускаться с горки к Яузе. Пришлось тащиться за ними.
В душу Ивану закралось беспокойство: долго еще ему таскаться за бородачом и его приятелями? Сабли у него нет, пистолетов тоже, лишь за голенищем сапога торчал нож, с которым он никогда не расставался. Ножичек был не простой, с черной костяной ручкой и булатным клинком. С одной стороны рукояти мастер вырезал бегущую собаку, а с другой — бычью голову с длинными рогами. Эту вещицу Иван получил в подарок от отца, а тот взял как трофей, когда с князем Пожарским громил поляков.
Разбойник и мужик завернули в кабак под стеной Китай-города. Пойти за ними стрелец не решился и пристроился на бревнах, сложенных неподалеку от его дверей. Конечно, место неудобное, у всех на виду, но куда деваться? Дело нужно доводить до конца.
От Москва-реки тянуло прохладой, в потемневшем небе зажглись первые звезды. Желто светились окна кружала, а за ними плясали черные тени. Неожиданно сидевшего на бревнах Ивана окружила шумная пьяная ватага.
— Чего пригорюнился, стрелец? Пошли, чарку нальем!
— Да я уже. — Попов хотел отшутиться, благо успел принять вместе с Лаврушкой, и теперь от него попахивало перегаром, но двое мужиков цепко схватили его за руки.
— А ну, ребята, не балуйте! — Иван попытался вырваться, однако это не удалось: его заставили подняться и потащили за собой.
— Пошли, пошли, — захохотал один. — Мы тебя вдоволь напоим!
Пьяные мужики, подталкивая стрельца в спину, чуть не бегом заторопились к реке.
«Влип», — понял Попов. Он сильно рванулся, освободил правую руку и коротко, без замаха, двинул в ухо того, который вцепился в левый рукав. Мужик упал, увлекая стрельца за собой.
— Сука! Бей его! — заорали ватажники.
Иван перекатился и шустро вскочил на ноги, чувствуя, что его охватила шалая, хмельная ярость, желание рвать зубами, кусать, душить, давить! Он, было, сунул руку за спрятанным в сапоге ножом, но кто-то въехал ему кулаком в скулу. Перед глазами вспыхнули искры, в голове загудело. Еще ничего не видя перед собой, он наугад отмахнулся, прыгнул назад и рубанул одного из мужиков кулаком по затылку так, что у того слетела с головы шапка и покатилась по земле. И тут ему больно съездили ногой по ребрам. Иван утробно хрюкнул и вцепился в противника, пытаясь поймать его руки.
Однако тот оказался ловким и сильным. Сойдясь с ним вплотную, Иван понял, что он совершенно трезв. Внезапно откинувшись назад, он боднул стрельца головой в лицо. Лоб у него был словно чугунный: губы у Ивана сразу стали какими-то чужими и будто непомерно увеличились в размерах. Во рту возник медный привкус крови. Стрелец дернул противника на себя, упал, уперся ему ногой в живот и перебросил через голову. Вскочил, но сзади уже повисли на плечах, пригнули к земле, подбили под колени и чем-то тяжелым треснули по голове.
Иван рванулся и оставил воротник кафтана в чужих руках. По щеке потекла горячая струйка. Он выхватил из-за голенища нож, лягнул кого-то каблуком и развернулся лицом к нападавшим.
Нож он пустил в ход, как только опять кинулись на него. Бил точными, расчетливыми ударами, коротко, жестоко, распарывая бритвенно-острым клинком сукно кафтанов и живое, напряженно трепетавшее тело. Не жалея, резал жадно тянувшиеся к нему руки, успел полоснуть по чужому, заросшему щетиной горлу. Залившись кровью, нападавший упал, забился на грязной, истоптанной земле. Захлебнулся и затих.
Выталкивая пересохшими глотками сиплый мат, ватажники вывернули из забора колья, и Иван отступил к воде. Получив сильный удар жердью в грудь, он выронил нож, и тут же другой кол обрушился ему на голову…
— Митроху прирезал. — Один из ватажников зло пнул бесчувственное тело стрельца.
— Давай их в воду. — Главарь шайки ухватил Ивана за ноги. — Нашего тоже оставлять не следует.
Попова подтащили к мосткам и скинули в реку. Раздался шумный всплеск, за ним второй — оставшиеся в живых кинули недавних непримиримых врагов в общую глубокую могилу: медленно текущая черная вода равнодушно приняла и того и другого.
— И это туда. — Ватажник размахнулся, чтобы закинуть в Москва-реку нож Ивана, но главарь остановил его:
— Ну-ка, дай глянуть! Занятная вещица. — Он вытер окровавленный клинок и сунул себе за голенище. — Пошли, и так нашумели…
Как только стихли их шаги, из зарослей кустов боязливо высунулся человек. Его согнутое годами тощее тело покрывала драная ряса, на изрядно облысевшую голову была натянута порыжелая скуфейка, пояс заменяла веревка из мочала, а за спиной висела торба. Подобрав длинную жердь, он спустился к воде и начал напряженно вглядываться в ее темную поверхность.