В одно мгновение он отодвинул засов и вышвырнул попутчика за тын. Следом выскочил сам. Эх, припереть бы чем-нибудь калитку, да некогда: топот погони уже совсем рядом и, что самое неприятное, заливаются лаем псы, спущенные с цепи.
— Давай на тот берег!
Схватив Илью за руку, стрелец потащил его в воду, показавшуюся после баньки обжигающе холодной. Ничего, Бог милует, только бы уйти! Речушка не широкая, на том берегу кусты и близко лес, а в лесу и с собаками не сыщут — не впервой следы путать.
Фыркая, как лошадь, Павлин поплыл. Рядом, бледный до синевы, барахтался Илья. Противоположный берег приближался страшно медленно, казалось, что им никогда до него не добраться, не нащупать под ногами твердого дна: так и будут плыть и плыть чуть не до скончания века. От тына бухнул выстрел, и около головы Тархова звонко шлепнула по воде пуля, подняв маленький фонтанчик брызг. Но Павлин уже встал на ноги и, шумно отдуваясь, рванул к кустам, не забывая помогать Илье, — он был его самой дорогой добычей, и расставаться с ним стрелец не собирался.
В кустах Тархов оглянулся. Несколько холопов торопливо стягивали одежду, намереваясь вплавь переправиться через реку. Другие, во главе с мужиком в долгополом кафтане, бежали к лодке, третьи науськивали собак, понукая их кинуться за беглецами в воду.
— Живей, Илюха!
Не обращая внимания на попадавшиеся под ногами острые сучки и камни, не чувствуя, как колет босые ступни стерня, они рванули через поле к лесу. Злобный собачий лай за спиной подгонял, заставляя не останавливаться ни на секунду. Однако Илья быстро начал уставать, и стрельцу пришлось почти волоком тащить его за собой.
Наконец они очутились под пологом леса. Не слушая жалобных стонов попутчика, Тархов упрямо тянул его в самую чащу, каким-то безошибочным, почти звериным чутьем отыскивая единственно верную дорогу к спасению. Если не найти поблизости болотца, их загонят собаки, а следом прибегут и люди с оружием, чтобы довершить то, что не удалось в баньке.
— Не могу больше, — хрипел Илья, запаленно хватая воздух широко открытым ртом.
— Убьют! — жарко дышал ему в лицо Павлин и снова тащил через заросли папоротников — верных предвестников близкой сырости.
Вскоре под ногами зачавкало, однако собачий лай тоже неумолимо приближался, становился все громче и громче. А потом стали слышны возбужденные возгласы погони. Голые, распаренные бегом тела облепили злые оводы, но сгонять их не было ни сил, ни времени. Увидев темную, стоялую воду, подернутую ряской, и ярко-зеленую осоку, беглецы кинулись туда. И тут их догнала первая собака.
Остервенело скалясь, она бросилась на стрельца, но тот успел выхватить саблю и ткнул собаку в шею. Она только взвизгнула, упала на бок и забилась. Из раны широкой темной струей хлынула дымящаяся кровь. Беглецы вошли в теплую, отдававшую тухлятиной воду болотины и, осклизаясь на топком дне, медленно побрели среди высокой осоки от островка к островку. Будь Павлин один, преследователи давно бы отстали, потеряв его след в лесу, но с ним был Илья, уже едва державшийся на ногах.
На минуту Тархов остановился и прислушался. Кажется, он вовремя убил собаку: погоня завернула по краю болота, огибая его широкой дугой. Может, хотят оцепить все топкое место, чтобы не дать беглецам вырваться из западни? Велика ли болотина и нет ли в ней гиблой трясины? Не то, спасаясь от собак и людей, найдешь другую лютую смерть, и только леший станет хохотать над тобой, прыгая с кочки на кочку.
— Там. — Грязной, дрожавшей от усталости рукой Илья показал на полусгнивший ствол дерева, за которым желтел песок.
Скорее всего, это маленький сухой островок, а где-то рядом должен быть чистый ключ. Прозрачный родник часто дает жизнь и светлой речке, и болоту одновременно, а то и великие реки берут начало в болотистых местах.
— Пошли. — Павлин первым направился к островку. Все равно, другого ничего не оставалось: на себе попутчика по болотине не потащишь, а пересидеть где-то нужно. Авось здесь собаки их не учуют.
Кусочек суши оказался маленьким, со всех сторон закрытым камышом и осокой. Илья устало рухнул на песок, крестом раскинул тонкие, жилистые руки, покрытые порезами и коркой грязи. Даже не верилось, что недавно он лежал на банном полке. Павлин присел на корточки и начал наводить порядок в своем хозяйстве, выясняя, что удалось унести при поспешном бегстве. Главное, драгоценная сумка с посылкой Любомира при нем, а остальное — ерунда, как-нибудь перемелется.
Вот сабля, которой он убил собаку, вот рубаха, кафтан, порты, один сапог, а где другой? М-да, второй, видимо, или где-то в трясине, или на дне реки. Обидно!
Как оказалось, еще он потерял один из пистолетов, шапку, кушак и почти все вещички Ильи, кроме его штанов и загадочного креста.
— Дай сюда! — приподнялся попутчик, увидев, что Павлин разглядывает крест.
— Лежи, — усмехнулся стрелец. — Хватит, поносил. Чуть на тот свет из-за него не отправились.
— Да ты… Ты откуда знаешь? — Илья вскочил, сжал кулаки и подступил к Тархову. Тот лишь рассмеялся: тщедушный попутчик едва доставал ему головой до середины груди.
— Охолони малость. — Павлин слегка толкнул его кончиками пальцев, и Илья свалился, застонав от бессильной ярости. — Жить хочешь? Тогда не за крест, а за меня держись, понял? Выведу к добрым людям.
— Куда же мы, голые? — пробурчал Илья.
— А голый — что святой: беды не боится! На вот, портки твои, а рубаху мою наденешь. Ну а мне придется накинуть кафтан на голое тело и босиком. Ничего, отсидимся. Жаль, пожевать у нас нету.
— Отдай крест! Сам не знаешь, чего схватил.
— Знаю, — прищурился стрелец. — Твои дружки нас порешить хотели, а не вышло. Теперь пора к моим дружкам подаваться. Все, замри, слышь, опять собаки гавкают!
— Долго мы тут будем сидеть? — вздрагивая от холода, шепотом спросил Илья.
— Сколько надо, пока не уйдут…
Из болота они выбрались только на третий день, распухшие от укусов комаров, голодные, грязные, с лихорадочным блеском в глазах. Павлин еще держался, а Илья был совсем плох — его тряс озноб, а в животе урчало так, что слышно было чуть не за версту. Поддерживая ослабевшего попутчика, Тархов повел его в сторону Вязьмы…
Глава 14
Макар Яровитов вернулся в Москву накануне больших торжеств в доме Бухвостова. Уже все было продумано и оговорено, куплены подарки и сшиты наряды, приглашены гости, дворовая челядь сбивалась с ног, готовясь к широкому пиру: Никита Авдеевич выдавал племянницу Любашу замуж за молодого татарского мурзу Рифата, нареченного при крещении Петром.
От имени жениха дьяк подал великому государю челобитную. Царь, выказав свое благоволение предстоящему браку, пожаловал его будущего родственника деревенькой и повелел впредь именовать выходца из орды Петром, сыном Ильиным. Никита Авдеевич посетил на торжище лавку Аббаса ар-Равина, пошептался с ним о делах, а после перс преподнес ему подарки для жениха и невесты. Но главным было не это, хотя восточные ткани, златотканая парча и бархат тоже пришлись кстати. Купец передал дьяку тяжеленный кожаный кошель с золотом.
— Это прислал отец жениха, — шепнул он. — Выкуп за невесту. Его человек видел Рифата.
— Рябой Хасан? — усмехнулся в бороду Никита Авдеевич и прикинул вес золотишка: пожалуй, в кожаном мешочке найдется еще одна деревенька и богатый дом для молодых. Быстро, однако, успел связаться ордынский купец с Алтын-каргой, а от Макара по-прежнему ни слуху ни духу.
Не успел Бухвостов вернуться с торга домой, как его ожидала новая радость: вернулся долгожданный Макар! Живой, невредимый, с письмами от Иляс-мурзы и есаула Паршина, сообщавшего о поимке изменника, его допросах и казни по приговору казачьего Круга.
— Слава тебе, пресвятая Богородица. — Никита Авдеевич перекрестился на образа. — Вырвал Федор ядовитую занозу!
Яровитова дьяк не отпускал до вечера, желая знать даже о мельчайших подробностях его разговоров с Алтын-каргой: как тот относится к хану Гирею и Азис-мурзе, что думает о возможности войны между русскими и татарами, готов ли он отложиться от орды и перейти под руку великого государя? Никита Авдеевич жадно слушал рассказы Макара о дворце Иляса, его нукерах, доме в горах и приключениях на обратной дороге, внимательно прочел послание мурзы к сыну и со всех сторон разглядел жемчужину.
— Иляс беспокоится за сына. Когда убедится, что с Рифатом все в порядке, будет помогать нам, — заключил Яровитов.
— Отчего же ему тут должно быть плохо? — засмеялся Бухвостов. — Окрестился, великий государь ему деревеньку пожаловал за будущие службы, а скоро и свадьба. Глядишь, к следующему лету порадуют мурзу внуками.
Пригласив Макара на свадебные торжества, дьяк отпустил его и велел позвать Петра-Рифата. Тот сразу прибежал. Лицо молодого мурзы было спокойно, но глаза смотрели настороженно: что могло стрястись, почему Никита Авдеевич позвал его в неурочный час?
За последнее время Рифат научился носить русскую одежду, перестал дичиться, завел несколько приятелей из числа боярских детей и уже не раз, под присмотром надежных стрельцов, выезжал на охоту, где показал себя азартным ловчим и лихим наездником. Он послушно ходил в церковь, садился за общий стол с хозяевами и больше не вставлял в свою речь татарские слова. Бухвостов видел, с какой радостью воспринял Рифат согласие отдать за него Любашу, с каким нетерпением ждал свадьбы. Но дьяк помнил и старую пословицу: сколько волка ни корми…
— Зачем звал? — Рифат поклонился.
— Смотри. — Никита Авдеевич протянул на раскрытой ладони жемчужину Алтын-карги. — Знакома тебе сия вещица?
— Отец? — Молодой человек поднял на дьяка полные тревоги глаза. — Это жемчужина отца! Что с ним?
— Успокойся. — Бухвостов подал ему письмо. За время странствий гонца шелк изрядно истрепался, однако все же дошел до адресата. — Иляс-мурза шлет тебе свое отцовское благословение. Матушка твоя тоже, слава Господу, жива и здорова.
Рифат впился глазами в строки письма: нет никаких сомнений, это рука его отца! Значит, кто-то из людей дьяка недавно побывал в Крыму.
— Я могу написать ответ?
— Пиши, — согласился Никита Авдеевич. — Только не болтай никому: кроме тебя и меня, ни одна живая душа не должна знать о письмах. А то не было бы худа в орде!
— Я буду нем, как камень, — заверил Рифат и неохотно вернул послание отца. — Когда мурзе передадут мое письмо?
— Ты сначала напиши, — усмехнулся дьяк. Ишь какой шустрый, все-то ему нужно знать. — Иди, милай, завтра у нас большой день, а у меня еще много дел.
Проводив молодого мурзу, Бухвостов взял небольшой сверток и, тяжело отдуваясь, поднялся на самый верх терема. Постучал в неприметную дверь и назвал себя. Ему открыли. На пороге стоял рослый стрелец с саблей на боку и с пистолетами за поясом.
— Что там? — спросил Никита Авдеевич.
— Сегодня лучше, — с поклоном ответил стрелец.
— Бог милостив, — перекрестился дьяк.
Он прошел через комнату со сводчатым деревянным потолком и открыл дверь, ведущую в низенькую светелку. В ней на широкой кровати лежал Иван Попов, похудевший, с забинтованной головой.
— Не вставай, — предупредил его движение Бухвостов. — Зашел вот тебя проведать. Лекарь говорит, что ты уже молодцом, скоро хоть на коня. Давай, дружок, выздоравливай, некогда валяться. Голова болит?
— Болит, — поморщился Иван. — Крепко меня приложили, как только жив остался… Что у меня дома?
— Все хорошо, — успокоил его дьяк. — Ждут твоего возвращения из дальней поездки. Не тревожь сердце, я твоих домашних заботами не оставляю.
— Спасибо. А что бродяжка, который меня сюда приволок?
— Я его под стражей в дальнее именьице отправил, — улыбнулся Никита Авдеевич. — Нечего ему тут глаза мозолить. Конечно, расспросили его с пристрастием, да он к разбойникам отношения не имеет. Говорит, бежал из монастыря — всю жизнь мечтал стать бортником. Вот его в деревеньке при пчелах и определят. Хватит по белу свету шататься, пусть пользу приносит… А я тебе подарочек приготовил.
Попов приподнялся на локте и заинтересованно поглядел на сверток в руках дьяка. Тот неторопливо развернул кусок суровой холстины, и стрелец ахнул, увидев булатный нож с черной костяной ручкой — тот самый, подаренный ему отцом. Но как нож попал к Никите Авдеевичу?
— Признал? — довольно засмеялся дьяк. — Бери, второй раз, может, и не вернется.
— Да как же?..
— Лежи, лежи! Скажу как. Ребятушки мои постарались, нашли дом, на который ты указал. Вчерашний день разорили гнездо под Москвой, где вражины прятались в усадьбе одного предателя, снюхавшегося с латинянами. Там и ножичек твой нашли. Ну, мне пора. Завтра большой день, нужно еще похлопотать…
Наутро в доме Бухвостова все пришло в движение: из погребов выкатывали бочки и бочонки, накрывали столы. Стряпухи месили тесто, а на заднем дворе забивали кур и гусей. Конюхи вплетали яркие ленты в гривы лошадей и подвешивали к дугам звонкие колокольцы. Сиденья возков покрывали дорогими коврами, а коней — красивыми попонами. В светлице, как положено по обычаю, распевая песни и заливаясь слезами, готовили под венец Любашу. Негоже, конечно, когда жених и невеста еще до свадьбы живут под одним кровом, но чего уж теперь поделать, коли им так судьба наворожила?
Невеста осиротела и была взята в дом родни, куда лихие степные наездники привезли украденного в орде молодого мурзу. Вот так и связались в незримый узел жизни молодых людей. Никита Авдеевич, уже в праздничном кафтане, заглянул на минутку к драгоценной супруге. Та уже собралась в церковь и с помощью сенных девушек вдевала в уши золотые серьги с жемчужными подвесками. Увидев мужа, она прижала руку к сердцу:
— Ох, Никита! Лишенько мне. Ведь за басурмана Любушку отдаем! Как жить-то будет голубка наша?
— Тьфу, пропасть! — топнул рассерженный хозяин. — Опять за свое? Сколько тебе твердить, что не басурманских он кровей? Бабка и прабабка нашенские, мать русская! Какой же он басурман, ежели окрещенный? Государь ему деревеньку пожаловал, милость свою явил. Собирайся живей! Чтобы сей же час ехать!
В сердцах хлопнул дверью и отправился глядеть на жениха: как бы этот чего не выкинул перед самым венцом. Жену облаял, а у самого нет-нет да кошки на сердце заскребут.
Рифат встретил его веселой, радостной улыбкой, и у дьяка немного отлегло от сердца. Лицо молодого человека раскраснелось, глаза сияли, он нетерпеливо прохаживался по горнице, поглядывая в окно на запряженных в возки разукрашенных лентами лошадей, и то и дело спрашивал:
— Когда ехать?
— Скоро, — успокоил его Никита Авдеевич и для порядка добавил: — Не спеши с холостяцкой жизнью расставаться.
Наконец выехали. Невеста была немного бледна — этого не могли скрыть даже наложенные на щеки румяна. Ее тетка, наоборот, пылала как маков цвет. Она изредка бросала на мужа сердитые взгляды, которые тот старался не замечать: если обращать внимание на всякие женские капризы, то никакой жизни не будет.
«Только бы не сорвалось, — подумал Бухвостов. — Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить!»
Храм был полон народа: приглашенные на торжество, родня Никиты Авдеевича и его супруги, просто любопытные — все с нетерпением ожидали приезда молодых. От множества горевших свечей и дыхания людей в церкви казалось душновато. Отец Василий начал службу. Дьяк облегченно вздохнул и перекрестился: Бог даст, все обойдется…
Возвращались после венчания весело: шумный свадебный поезд катился по улицам под заливистый звон бубенцов и громкие возгласы неугомонной молодежи. Нищих щедро одарили милостыней, праздным зевакам Никита Авдеевич приказал дать ведро вина: пусть помнят, как венчалась его племянница!За свадебным столом молодых усадили на почетном месте, по бокам от них — посаженые отец и мать, потом дружки молодого мужа, и пошел пир горой. Любаше и Рифату поднесли стеклянные кубки. Они выпили до дна и с маху швырнули их на пол, раздавив осколки каблуками.
— Горько! — крикнул Бухвостов, подняв чарку с медом.
— Горько! Горько! — поддержали его гости. — Горько! Невеста смущенно закрыла лицо рукавом подвенечного платья, но жених нежно отвел ее руку и жарко поцеловал в губы.
Слуги едва успевали подносить новые блюда и наполнять кубки вином, звенели гусли, глухо рокотали бубны, кто-то из захмелевших гостей уже пустился в пляс, и тут Никита Авдеевич с ужасом увидел, что Любаша сидит одна, Рифата рядом нет. Что за бестолочь, куда он подевался?