— Лжешь! — с присвистом выдохнул Бухвостов. — Шкуру сдеру на дыбе!
— Вот те истинный крест! — Илюшка размашисто перекрестился. — Он! Вон, бородавку видать. Аккурат около левого уха!
Проклятая бородавка! За долгие годы знакомства с Трефилом дьяк перестал ее замечать, а теперь она словно нарочно сама лезла в глаза: уродливый темный нарост величиной с копейку, покрытый жесткими, начинающими седеть волосками. Будь она неладна!
Никита Авдеевич втиснул пленника в угол возка, а сам, тяжело отдуваясь, грузно вылез и пошел навстречу Трефилу.
— Доброго здоровьица, Трефил Лукьянович!
— И ты будь здоров. — Полянин остановился и приветливо улыбнулся. — Все бегаешь? Аж с лица спал. Брось свои дела, приезжай в гости: новых соколов покажу.
«Сегодня ночью его возьмут на дыбу», — подумал Бухвостов, и дышать сразу стало еще тяжелее.
— Заеду, — старательно изобразив на лице улыбку, пообещал он. — Готовь угощение. Сегодня же и буду.
— За угощением не постоим. Жду! — И Полянин важно прошествовал дальше, постукивая посохом и подметая мелкий сор подолом роскошной шубы.
Никита Авдеевич проводил его взглядом и поднялся на крыльцо: сегодня ему нужно было во что бы то ни стало добиться встречи с великим государем…
Ближе к вечеру на двор усадьбы Полянина въехали возок дьяка и шесть конных стрельцов. Они остались ждать у крыльца, а Бухвостов, провожаемый почтительными поклонами челяди, вошел в каменные палаты Трефила. Хозяин сам встретил гостя.
— Рад, что ты сдержал обещание. — Трефил Лукьянович обнял дьяка и хотел поцеловать, но вдруг передумал и лишь на мгновение прижался щекой к его плечу: ростом он был на голову ниже Бухвостова.
— Давно мечтал с тобой встретиться, да все никак не получалось, — поглядел ему в глаза гость.
— Ну вот и свиделись, — усмехнулся хозяин и насмешливо спросил: — Что, натворил людишкам лихо? А теперь без охраны ездить опасаешься.
— Да нет, какое лихо? Дела государевы заставляют стрельцов за собой таскать. Не обессудь, что и к тебе с ними пожаловал.
— Тебе виднее, — подмигнул Трефил и предложил: — Ну, пошли соколов смотреть? Знатные птички! А еще собак покажу: просто звери, а как гонят — чистые ордынцы в поле! До чего резвые, страсть! И стол уже накрыли, тебя дожидаючись.
«Может, не виноват он ни в чем? — с надеждой подумал Никита Авдеевич. — Может, напраслину на него возводят, по ложному следу меня хотят пустить латиняне? С них и не такое станется!»
Вспомнились молитвенник иезуитов и письмо польского пана Гонсерека отцу Паоло. И пленник, опознавший в Трефиле того боярина, который говорил с покойным Морениным о его брате Евграфе да еще зубоскалил насчет скудности ума дьяка? Не сыскать, видишь ли, предателя! Нет, пора разрубить этот узел!
Бухвостов решил поговорить с другом юных лет с глазу на глаз: сумеет Трефил отмести все подозрения в измене, доказать свою невиновность — одно дело, а не найдет оправданий — придется кликнуть стрельцов и тащить его за крепкий тын, а там и в пыточную. Измена должна быть вырвана с корнем, с кровью!
— Потом соколы и гончие, — вздохнул дьяк. — Потолковать надо.
— Как знаешь. — Полянин бросил на гостя быстрый косой взгляд. — Тогда пошли за стол, там и потолкуем.
Он повел Никиту Авдеевича на другую половину, усадил в кресло около накрытого стола, уставленного яствами, вышел на минутку в смежную комнату и вернулся, держа в одной руке два бокала венецианского стекла, а в другой — необычной формы кувшинчик из обожженной белой глины, горло которого было залито черной смолой с замысловатой печатью.
— К твоему приезду приберегал, — похвастался Трефил. — Эллинское вино! Знакомые купцы для меня расстарались. Сейчас попробуем ради такого случая.
Полянин соскреб с горлышка кувшина смолу с печатью и выдернул пробку. Наполнил бокалы темно-бордовым, густым вином. Бухвостов начал разглядывать изделие венецианцев. Красивая чарка, ничего не скажешь: на пузатых боках выпуклые золоченые цветы, а над ними вьются серебряные пчелы. Пламя свечей играет в гранях стекла, бросая на белую скатерть красно-золотые блики.
— Пей! — Трефил уселся напротив. — Такого ты еще не пробовал даже у государя на пиру.
— Знаешь, как умер Кирилла Моренин? — Дьяк отставил бокал.
— Разбойники прирезали. — Полянин помрачнел и перекрестился. — Чего ты вдруг о нем вспомнил? Да еще к ночи?
— Помнишь его старшего братца, Евграфа? — продолжал Никита Авдеевич. — Который самозванцам служил, а потом сгинул без вести?
— Говорили, он к полякам утек, — нахмурился Трефил. — Не крути, Никита, говори прямо, чего у тебя на уме? Не первый год знаем друг друга.
— Выходит, плохо знаем! Евграф и убил своего брата Кириллу, чтобы тот его мне не выдал.
— Святые угодники! — Полянин отшатнулся. — Страсти какие… Да шут с ними, пей! Забудь хоть на сегодня свои дела.
— Не могу, — грустно улыбнулся Бухвостов. — Потому и приехал к тебе. Скажи, зачем ты тайно ходил к покойному Кирилле? Или не знал, кому он душу продал?
— К Моренину? — Трефил удивленно поднял брови. — Да я с ним сроду…
— Ложь! — Никита Авдеевич бухнул тяжелым кулаком по столешнице, расплескав греческое вино из венецианского бокала. — Ты с ним якшался и зубы скалил, говоря, что я никогда Евграфа не сыщу! У меня послух [35] есть, и сам Евграф теперь в порубе сидит в колодках! Не ожидал?
Полянин немного отодвинулся от стола и взял в руку кубок. Лицо его осталось поразительно спокойным, а голос звучал ровно, в нем даже появились нотки заботы и сожаления:
— Устал ты, Никита! Отдохнуть тебе надобно, не то скоро превратишься в недоброй памяти Малюту Скуратова, везде выискивая измену. Слава Богу, наш милостивый государь не Иоанн Грозный… Но я на тебя обиды не держу. Давай выпьем и забудем все, что ты тут наговорил.
— Нет! Я с тобой пить не стану, пока правды не добьюсь, — упрямо мотнул головой дьяк. — У тебя ведь есть именьице под Вязьмой? Пусть не твое, а жены, но есть?
— И что с того? У меня и в Карачарове именьице, и под Рязанью на Оке. И за Волгой государь мне землю пожаловал за многие службы.
— Какие службы? — скривился Бухвостов. — Латинянам? Обошел ты государя, змеей вполз, отвел ему очи! На! — Он расстегнул кафтан, вытащил спрятанные на груди копии писем Гонсерека и бросил на стол перед Трефилом, но тот даже не прикоснулся к ним. — Это польский пан Гонсерек пишет генералу иезуитов в Рим о твоих многих службах, — горько усмехнулся Никита Авдеевич.
— Умом ты помутился! В моем доме меня же и обвиняешь в изменах? Забыл, кто я есть? Завтра поеду к государю…
— Государь тебя мне с головой выдал, — перебил его дьяк. — Потому со мной и стрельцы.
— Они тебе не понадобятся, — пренебрежительно отмахнулся Полянин и зло прищурился. — Стало быть, не утоп в болоте твой Павлин? Жаль!.. Ладно, давай все же напоследок выпьем. Как раньше бывало.
— Того уже не вернуть. Пошли, Трефил, теперь тебе у меня гостевать придется.
— Быстрый какой, — издевательски засмеялся хозяин и показал гостю кукиш: — А этого не хочешь? Вот, выкуси! Обскакал ты меня, об одном лишь жалею, что не смог тебя, дурака, с собой прихватить. Хитрее ты оказался, Никитка, чем я думал. Все, будь ты проклят!
Одним духом он выпил содержимое бокала, тут же выпустил его из ослабевших пальцев, страшно побелел и начал валиться на бок, судорожно скривив рот и жадно хватая воздух. Глаза его закатились, стали мутными, быстро подернувшись белесой пленкой. Бухвостов вскочил, хотел подхватить Полянина — нельзя ему безнаказанно уйти, выскользнув из рук государевых слуг и не дав ответа за злодейскую измену, — но застыл на месте: Трефил Лукьянович кончался. Он упал на пол, скрюченные пальцы правой руки царапнули ковер посиневшими ногтями. В углах губ искаженного предсмертной мукой лица выступила желтоватая пена, он выгнулся всем телом, стукнулся затылком об пол, дрыгнул ногами и обмяк. Из-под набрякшего века на Бухвостова уставился навсегда остановившийся мутный зрачок. Пальцы левой руки, откинутой далеко в сторону, все еще были сложены в издевательский кукиш.
Никита Авдеевич подумал, что он, сколько ни проживет еще в этом грешном и прекрасном мире, никогда не сможет привыкнуть к невозвратимости потерь, никогда не смирится с их горечью, особенно если она усугубляется привкусом обиды и поражения. Он нашел врагов, но они сумели обмануть его в самый последний момент, скрывшись там, где не властен ни один земной владыка — лишь великий Царь Небесный. Он и будет судить их души своим судом. И поклоняется этому Царю Царей все сущее на земле и на небесах. И нет нигде большей силы и правды, чем Его».
Может быть, оно и лучше, что Трефил избрал такой путь, избавив и себя и Бухвостова от долгих телесных и душевных мук?
В дверь горницы заглядывали встревоженные слуги, на лестницах и в переходах палат слышались торопливые шаги. Кто-то из баб, увидев валяющегося на полу мертвого хозяина, надрывно заголосил. Никита Авдеевич молча повернулся и пошел к выходу, не глядя на столпившихся у дверей слуг. Они испуганно расступились, давая ему дорогу…
Глава 15
Утром дворецкий почтительно сообщил Джакомо, что его хочет видеть Фасих-бей и чем скорее венецианец выполнит желание высокочтимого, тем радостнее будет их встреча.
Белометти быстро позавтракал, оделся с помощью старого Руфино и отправился во дворец Фасиха. Хозяин принял его в своей любимой комнате, выходившей окнами в тенистый сад. После взаимных приветствий венецианец прямо спросил:
— Когда вы намерены выполнить свои обещания? По столице ходят упорные слухи, что султан уже принял решение о войне с русскими. Неужели вам, человеку, близкому к трону, ничего не известно об этом?
— Имя великого визиря не названо, — усмехнулся Фасих-бей.
— Я поспешил сюда не затем, чтобы услышать очередные отговорки, — разозлился Джакомо. — Кажется, мы уже обо всем договорились? И я считал вправе надеяться на уважаемого человека, поклявшегося на Коране!
Постоянные ловкие увертки и пустые обещания евнуха уже давно выводили его из себя. В последнее время он не раз думал, что хитрый старик нарочно подсунул ему красавицу недотрогу, чтобы отвлечь от главного. Русская рабыня прекрасна, но даже она не сможет заставить его потерять голову!
— Гнев вреден для печени, — язвительно заметил евнух. Он быстро схватил гостя за рукав, отвел подальше от дверей и заговорщически зашептал: — То, что было обещано, уже сбылось! Не стоит попусту растрачивать драгоценные силы души и наносить обиды тем, кто их не заслужил. Кроме того, не стоит повышать голос, поскольку и стены часто имеют уши. Мы и так сильно рискуем.
— Когда? — Белометти посмотрел ему прямо в глаза, и Фасих-бей, вопреки своим привычкам, не отвел взгляд в сторону.
— Сегодня, — просто ответил он. — Сегодня ты получишь фирман султана. Я никогда не нарушаю данного мною слова, а уж тем более клятвы на священной для мусульман книге.
Старик горестно вздохнул, показывая гостю, как глубоко его ранили недоверие и незаслуженная обида. Однако Джакомо успел достаточно хорошо изучить евнуха, чтобы поверить ему на слово: сколько он уже слышал от него разных слов? А где дело?
— Сегодня? — переспросил он. — Очень хорошо. Пусть это будет сейчас и здесь!
— Ты нетерпелив, — снова вздохнул евнух, — и неосторожен! Но я не стану томить тебя. Смотри!
Он подошел к столику с мраморной крышкой, на котором стояла резная шкатулка. Открыл ее, вынул свиток пергамента и показал Белометти висевшую на шнурах тогру — личную печать султана Ибрагима с зашифрованным в ней его именем.
— Вот то, что тебе обещано, — торжественно сказал Фасих, держа свиток перед собой. Однако, когда Джакомо требовательно протянул к нему руку, старик спрятал свиток за спину. — Э-э, нет! Такая вещь запросто может лишить головы нас обоих! Сейчас ты возьмешь фирман и выйдешь из моего дома. А если с тобой что-нибудь случится по дороге?
— Но это же не подлинник!
— Почему нет? Любая копия указа султана, скрепленная его печатью, имеет силу подлинника. Иначе как бы могли паши и сераскиры выполнять волю повелителя? Нельзя каждый раз собирать их всех во дворце и объявлять приказы падишаха. Кто будет тогда управлять войсками и флотом, наводить порядок в провинциях? Все они получают такие фирманы. Давай сделаем так: Али проводит тебя до дома, а там передаст указ тебе.
— Хорошо, — неохотно согласился венецианец. Вечно старик мудрит и перестраховывается. Однако он лучше знает все тайные пружины интриг турецкого двора, поэтому пусть поступает как считает нужным. Лишь бы заполучить от него вожделенный фирман.
Фасих-бей вызвал Али и вручил ему круглый серебреный пенал, в который спрятали свиток, строго приказав отдать его Белометти только по прибытии в особняк.
— Да поможет вам Аллах! — напутствовал он уходивших Джакомо и Али.
Дорогой албанец молчал: он размышлял, можно ли довериться скользкому итальянцу и попробовать содрать с него побольше золота. Али знал, что Гуссейн-паша неотвратимо сжимал кольцо вокруг старого евнуха, и вовсе не желал оказаться в петле. Он решил заранее заручиться поддержкой могущественного паши и стать слугой двух господ, чтобы получать золото и от одного хозяина, и от другого. Но почему бы не попробовать получить еще и золото венецианца?
Белометти, видя его задумчивость, не докучал разговорами. Дома Джакомо закрыл двери оружейной комнаты, приказал Руфино покараулить возле них и обернулся к Али:
— Фирман!
Албанец послушно достал серебряный пенал, вложил его в ладонь венецианца и чуть слышно шепнул:
— У Фасиха есть другой.
— Что? — вскинул голову Белометти. — Что ты сказал?
— Тише, — прошипел Али. — Я сказал, что у Фасиха есть еще один фирман падишаха о войне с урусами.
Джакомо похолодел: дьявол возьми проклятого евнуха! Тут дело не чисто! Либо он специально подослал Али, чтобы содрать побольше денег, либо действительно обманул и подсунул фальшивку. Но албанец и шагу не сделает без ведома хозяина, значит… Ну продувная бестия, ну хитрец! Политика сама по себе, а кошелек сам по себе? Клятвы клятвами, а золото никогда не помешает? Получается, что он должен купить настоящий фирман? Или и здесь старик приготовил новую ловушку?
— Какой из них настоящий? — спросил венецианец.
Али молчал, словно не слышал вопроса. Джакомо отбросил пенал с фирманом на диван и достал заветную шкатулку отца Паоло, поднес ее к албанцу и откинул крышку. Али медленно поднял руку и начал перебирать сверкающие камни. Взял несколько и зажал их в кулаке.
— Настоящий у Фасих-бея. Но ты можешь получить его, если захочешь.
Прекрасно поняв намек, Белометти показал Али пять крупных рубинов.
— Сегодня! И тогда эти камни твои.
Солнечный луч из окна упал на его ладонь. Камни вспыхнули, как тлеющие угли под порывом свежего ветра. Но албанцу показалось, что Джакомо протягивал ему пригоршню алой крови.
— Белые камни лучше, — меланхолично заметил он. — Ты готов дать их? Тогда после дневного намаза встретимся у мечети, что в конце квартала, и ты получишь желаемое.
— Война или мир? — не выдержал Джакомо.
— Все узнаешь из фирмана, — лукаво улыбнулся албанец и попятился к дверям.
Руфино едва успел отскочить от них, чтобы хозяин, провожающий Али, не догадался, что слуга подслушивал. К сожалению, Руфино не понял и половины — говорили тихо, к тому же он плохо знал турецкий, но главное ясно: Али предал своего хозяина. Теперь настала очередь Руфино предать своего, чтобы заполучить обещанный домик и обеспечить себе спокойную старость.
Меньше чем через час Руфино уже был у толстого Джафара. Гостя проводили к хозяину, усадили на мягкие подушки, разбросанные по коврам, и поставили перед ним шербет в хрустальном графине. Чуть заикаясь от волнения, сбиваясь и путаясь, с трудом подыскивая слова, Руфино рассказал Джафару о свидании своего хозяина с Али.
— Ай, ай, какие новости, — слушая его, хмурил брови толстяк. — Когда они договорились встретиться?