— В том-то и дело, что Рогов не хочет ждать проверки.
— Понимаю его, — усмехнулся Беридзе. — Он хочет строить быстро, тогда как вы, видимо, слишком медлительный человек.
— По-вашему, мне надо отступиться? Так, что ли?
— Нет, ни за что! Отступать не разрешаю! — закричал Беридзе. — Надо заставить Рогова признавать авторитет инженера участка.
— Так помогите мне укрепить мой авторитет!
— Согласен помочь. Но не хочу быть вашей нянькой. Тогда уж наверняка он перестанет с вами считаться. Сами завоевывайте себе авторитет. Настаивайте на своем, деритесь. Однако не теряйте здравого смысла. Ваши споры не должны замедлять темпов постройки...
Закончив переговоры, Беридзе выключил селектор и принялся набивать табак в большую трубку.
— Ему трудно с Роговым, — сказал Алексей. — Прибытков академичен и больше предрасположен к проектной работе. Рогов же вообще, как я заметил, склонен преуменьшать роль инженеров в строительстве.
Беридзе поднял сердитые глаза на Алексея, словно только сейчас заметил его.
— Что это значит, товарищ Ковшов? Почему я должен расходовать на вас столько времени? То вы вовсе отсутствуете, то вас не дозовешься. Что это за манера не отвечать на телефонные звонки? — Беридзе выложил все это разом. В подобных случаях он переходил с «ты» на «вы».
— Я вас слушаю, — сказал Алексей.
— Вот вы все слушаете, жаль, толку от этого мало. Генеральный проект у вас совсем не двигается.
— Почему так считаете? — возразил Ковшов. — По- моему, двигается.
— Только по-вашему! — фыркнул Беридзе.
— Позвольте доложить, — спокойно сказал Алексей, уставив серые глаза в искаженное гневом лицо Беридзе.
— Я недоволен, совершенно недоволен, — бормотал главный инженер, а сам с любопытством смотрел на листы ватмана, разложенные перед ним Ковшовым.
— Расчет подтвердил возможность обойтись одной станцией на материке, если идти по левому берегу, — докладывал Алексей.
— Я и не сомневался в этом. Для меня лично расчет и не нужен,— Беридзе небрежно отбросил лист, но не прежде, чем пробежал его глазами. — Меня интересует пролив.
Алексей подробно рассказал, что делает по проливу. Беридзе увидел Петькин чертеж с перечеркнутым расчетом и снова рассердился.
— Я неудовлетворен. С проливом у вас полная остановка. — Он приподнялся и оперся руками о стол. — Вы даже и не подошли к решению вопроса о траншее.
— Подскажите, в каком направлении решать задачу траншеи?
— Почему я должен подсказывать? — Беридзе взмахнул рукой, шуба сползла с его плеч, он ее не поднял. — Вы сами не мозгуете, ждете, пока я подскажу да расскажу. Один я всего не придумаю. Заставьте работать своих инженеров, они у вас бездельничают. Даже в мирное время не рекомендовалось получать незаработанные деньги.
— Кого имеете в виду? — быстро спросил Алексей. — Только укажите конкретно и справедливо. На мой взгляд, люди трудятся много и добросовестно.
— Тополев, на ваш взгляд, работает много и добросовестно?— крикнул Беридзе. — Старый саботажник!
— Это уже не огульное обвинение. Только с Тополевым я ничего не могу сделать. Я вам говорил о нем несколько раз.
— Нечего мне говорить об одном вздорном старике несколько раз! Извольте сами справляться со своими подчиненными. Не можете добиться от него настоящей пользы — отправьте в отдел кадров, пусть его уволят по какой-нибудь статье «г», без выходного пособия. У нас не приют для престарелых бездельников.
Алексей молчал, понимая, что возражения бесполезны. Конечно, маститого инженера нельзя было отправить в отдел кадров, тем более уволить.
— Представьте, что получается! — продолжал возмущаться главный инженер. — Проект задерживает всё строительство, а в это время начальник производственного отдела занимается посторонними вещами и покрывает своего заместителя.
— Я не занимаюсь посторонними вещами и совсем не покрываю Тополева.
— Я заходил к вам в половине девятого, вас не было и в помине. Вы, как чиновник, являетесь на работу тютелька в тютельку в предуказанное время!
— Я был на всевобуче и пришел на работу без пяти девять.
— Вот-вот, у вас много занятий, не имеющих отношения к делу. Я могу освободить вас от всевобуча.
— Зачем же? Разве я лучше или хуже других? И всевобуч не помеха для работы.
— Живая помеха сидит в вашем же кабинете. Когда я завел с Тополевым разговор, мне стало ясно, что он совершенно не в курсе дела. Вы не вовлекаете его в работу.
Ковшов переждал новую вспышку и заметил:
— Тополев заслуживает особого подхода. Все мы в нем заинтересованы, а подойти к нему не сумели. Не надо забывать, человеку шестьдесят лет.
— Барышня в пышном газовом платье! Нужен особый подход, чтобы на подол не наступить! — съязвил Георгий Давыдович.
— По отношению к нему мы допустили серию бестактностей, — продолжал Ковшов. — Вы его распекли при первом же знакомстве — раз. Назначили ко мне заместителем, не поговорив с ним, — два. Я посадил его в свой кабинет и заставил сидеть против себя, как мальчика, — три. В стенгазете его обидели — четыре... Сказать по правде, сейчас я бы не возражал, если бы у меня его забрали. Он меня стесняет. Гипнотизирует сердитыми глазами, нюхает зеленый табак и молчит, как камень. Пытался с ним поговорить серьезно — не вышло, он оборвал меня и высказался в таком роде: «Я свой план в жизни выполнил. Посмотрю, какой показатель будет у вас...»
— Не хочу больше слушать о нем! — сказал Беридзе. — Можете хоть под стеклянный колпак его поместить, как редкий вид кактуса. Я вас позвал не из-за него.
Во время разговора главный инженер трогал бумажные листки, наколотые булавками по большой схематической карте строительства. Это у него была своя памятка-картотека. На листках записывались самые важные вопросы. Тот или иной листок не снимался с карты, пока обозначенный на нем вопрос не был решен. Алексей вспомнил, какой шум произошел на днях из-за листков Беридзе: новая уборщица, посчитав их за мусор, побросала в корзину.
Георгий Давыдович уловил усмешку в глазах Алексея и сказал с неприязнью:
— Надо быстрее заканчивать работу над проектом. Меня Залкинд сегодня предупредил: предстоит бой с Грубским у краевого начальства. Я намерен лично проверить наши основные предположения. В ближайшие дни отправлюсь на трассу. Весь спорный материковый участок пройду на лыжах, прощупаю и левый, и правый берег. Лучше, если вы пойдете со мной. Могу, разумеется, обойтись и без вас.
Он вопросительно посмотрел на Алексея. Зазвонивший телефон не дал Алексею ответить.
— У меня, пожалуйста, — сказал Беридзе и передал трубку Ковшову.
— Здравствуйте, молодой человек, с праздником вас! — послышался глуховатый голос Залкинда, и Алексей невольно подумал, что в самом голосе парторга кроется доброта. — Очень занят сейчас?
— Обыкновенно. Не очень.
— Сможешь зайти?
— Сейчас зайду.
Положив трубку, он ждал продолжения разговора с Беридзе. Алексей чувствовал: Георгий Давыдович хочет сказать ему нечто важное.
— Идите, вы свободны, — поднялся Беридзе.
— Вы хотели что-то сказать...
— Ступайте к Залкинду,— настойчиво повторил Беридзе. — Вы обещали сейчас же придти. Не ждать же ему нас!
Беридзе набросил шубу на плечи, сел и уткнулся в бумаги. Не понимая причины его раздраженности, Ковшов постоял с минуту. Но Беридзе перестал, казалось, его замечать.
Глава четырнадцатая
День и вечер седьмого ноября
У Залкинда сидел Грубский. У него был праздничный вид в новом безукоризненном сером костюме и сером джемпере, из-под которого виднелись белоснежная сорочка и шелковый галстук. Его грудь украшал орден «Знак почета». Залкинд был тоже при орденах — Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды и тоже одет по-праздничному. Ковшову стало неловко за свой обычный будничный костюм.
— Садись, Алексей Николаевич, — предложил Залкинд, крепко пожал руку Ковшову и повернулся к Грубскому. — Слушаю вас.
— Я опять пришел к вам как к партийному руководителю. Мое обращение к начальнику строительства, к сожалению, не возымело действия. — Грубский говорил наставительно, важно и даже несколько торжественно. — Сначала я решил умыть руки. Совесть гражданина заставила меня снова заявить категорический протест против решений товарища Беридзе. Они скороспелы, ошибочны и заведут строительство в тупик. Я тщательно продумал свои возражения и выразил их в докладной записке на ваше имя.
«Еще одна докладная», — хотел сказать Алексей.
— Напрасно на мое имя, — заметил Залкинд. — Я вам уже говорил и опять скажу: я за предложения Беридзе и буду его всячески поддерживать.
— Вы заблуждаетесь! — воскликнул Грубский и привстал. И без того темное лицо его еще больше потемнело.— Умоляю вас — не поддавайтесь внешним эффектам и красивым речам. Они приведут строительство к немедленному краху. Вы пожалеете потом, когда будет поздно.
Алексею захотелось вмешаться, Залкинд остановил его взглядом. Будто умываясь, парторг провел по лицу обеими руками и с минуту помолчал.
— Вы, товарищ Грубский, очевидно, искренни в своем упорстве. Но это вас не оправдывает. Я хотел бы задать вам один вопрос: а что если Беридзе прав? Предположим, мне сейчас виднее, кто из вас ошибается, хотя я и не инженер?
— Коли я ошибаюсь, — не сразу отозвался Грубский, — вы можете предать меня суду военного времени. И я тогда извиню Беридзе, если он плюнет мне в лицо.
— Пока суд да дело, вы сами стараетесь плюнуть в лицо Беридзе, — не утерпел Ковшов.
— Не торопись, — остановил его Залкинд. — Заблуждаетесь вы, товарищ Грубский, а не Беридзе и не я. Очень плохо — для вас плохо, конечно, что вы так долго не можете осознать ошибочности своей позиции. Поскольку вы ко мне обратились, я обещаю направить вашу докладную записку Уполномоченному Государственного Комитета Обороны или секретарю крайкома. Пусть они решают, кто из вас прав, кто виноват. Ратовать же, повторяю, буду за проект Беридзе. Устраивает вас это?
— Полагаюсь на вас и хочу надеяться, что в Рубежанске поймут меня, — ответил Грубский. — Я дал записку на просмотр и на подпись инженеру Тополеву. Он соавтор проекта и сторонник моих взглядов. Возьму у него материал и вручу вам.
Проводив Грубского, Залкинд пересел на диванчик к Алексею и протянул ему кожаный кисет с табаком.
— Закури, свет-Алеша. Одному мне стало скучно курить.
Алексей неумело крутил папиросу. Залкинд взял у него кисет и вмиг завернул табак в два маленьких лоскутка газетной бумаги.
— Как тебе понравился Грубский? — спросил Залкинд, выдохнув большой клуб дыма.
— Совсем не понравился. Путается под ногами, мешает. Неприятный человек и, может быть, даже вредитель. — Алексей закашлялся, захлебнувшись дымом.
— Какой он вредитель! — возразил Залкинд. — С утра я был на Старте, выпала такая минута перед рассветом, когда все угомонились. Мне подумалось: чем замечателен сегодняшний день? — На лице Залкинда появилось мечтательное выражение. — Представил себе москвичей в окопах под Волоколамском, моряков среди камней Севастополя, полярников, ленинградцев. Представил себе наших дальневосточников на границах. Сегодня, мне кажется, люди должны быть не совсем обычными. Не то, что они вдруг станут не теми, какими были всегда, — нет! Так предполагать — наивно. Они останутся теми же, но все лучшее, что у них есть, должно показать себя.
— Это имеет какое-то отношение к Грубскому?
— Да, и к нему. Сегодня Грубский показался мне необычным. У него ведь на первом плане лояльность и соблюдение формы. Свое мнение против ваших манипуляций с проектом он давно заявил. И, казалось бы, все, его дело сторона. Но слышал? И он заговорил о гражданской совести! Он верит в свою правоту и активно старается ее доказать.
— Ладно, предположим, Грубский сегодня необычно для себя активен. Не кажется ли тебе при этом, что его активность идет во вред стройке, хотя он и не вредитель? Его надо бы прогнать, если уж нельзя отдать под суд!
— Энергично! Только положение наше сложнее, чем кажется тебе, свет-Алеша. Прогнать его всегда успеем. Он, как-никак, видный инженер, авторитет среди строителей и автор еще не отмененного проекта. Мы сломали старую техническую концепцию строительства и почти построили новую. Но официально наш проект войдет в полную силу лишь с той минуты, когда его утвердят в Рубежанске при согласии Москвы.
— Значит, пусть Грубский мешает?
— Ну, кто же позволит ему мешать! И если хочешь знать, я вижу известную объективную пользу от присутствия Грубского. Вопреки своим намерениям, он помогает создавать новый проект, — Михаил Борисович хитровато прищурился.
— Что-то не замечал его помощи! — засмеялся Алексей.
— Разве Грубский не привносит элемента беспокойства в вашу работу? Вы ревизуете его проект, он критикует ваши новшества. Не заставляет ли это вас серьезнее все продумывать? В драке с ним вы постараетесь сделать новый проект солиднее, обоснованнее. Даже последняя его записка, — и она принесет пользу. Мне придется послать ее в Рубежанск. Это ускорит рассмотрение проекта. Без этой докладной в Рубежанске ждали бы, пока мы сами предъявим проект. А так Писарев должен будет срочно вызывать Грубского и всех нас для серьезных переговоров. Поэтому я говорю Беридзе и тебе: торопитесь!
— Теперь понимаю, почему Беридзе спешно собрался в лыжный поход по трассе и так насел на меня, — сказал Алексей. — У нас многое готово, не ладится пока с переходом через пролив. А в отношении Грубского ты меня не убедил — все-таки он прохвост.
— Тебе не терпится дать определение человеку? У фотографов есть такой термин: контрастный снимок, черное и белое, без полутонов. Ты зря стараешься видеть людей контрастными. Конечно, проще и легче записать всех сомнительных и не совсем определившихся людей во вредители. В жизни обстоит не так. В нашей стране вредителей — единицы, а людей, которые могут не понравиться из-за многих своих недостатков, — порядочно. Нельзя же от них отмахиваться! Грубский — не враг и по-своему честен. Беда его в том, что он самодоволен, консервативен, в нем не развито чувство самокритики. Инженер он знающий. Знает он, пожалуй, не меньше Беридзе. Разница между ними та, что Беридзе — новатор, Грубский — эпигон. Мне рассказывали, что для него непререкаемо любое мнение заграничных авторитетов от науки и техники.
— Что же с ним будет, с Грубским? — спросил Алексей. — Ты решил его перевоспитывать?
— Почему я? У нас человека изменяет и ставит на место, коллектив, вся наша система. Между ним и Беридзе, видимо, произойдет решительный бой, он будет побежден, и тогда ему придется выбирать: либо он начнет работать вместе с Беридзе над осуществлением его проекта, либо ему придется покинуть стройку.
— Ты думаешь, если Грубский, в конце концов, поймет свою неправоту, он переменится?
— Безусловно. Для него признание неправоты равносильно большому потрясению. Когда Грубский пройдет через это, он превратится в энтузиаста стройки.
Алексей качал головой и недоверчиво поджимал губы:
— Боюсь, не дождемся мы от него энтузиазма, построим нефтепровод без него. И без моего престарелого заместителя. Согласно твоей теории, и Тополев, эта холодная окаменелость, должен сегодня проявить себя чем-то необыкновенным?
— Должен. Советую присмотреться к нему. Сегодня такой день, свет-Алеша, что каждый, в ком есть душа, невольно обнаружит ее. Только ты не жди от Тополева сразу каких-нибудь подвигов, отыщи необыкновенное в обыденном, простом, почти незаметном. Старик этот многого стоит...
— Меня сегодня одна девушка удивила, — признался Алексей. — Казалась легкомысленным пернатым существом, и вдруг сказала серьезные и хорошие слова. Подпадает под твою теорию?
— Подпадает. — Залкинд засмеялся тихим, задушевным своим смехом. — Я тоже могу про одну девушку рассказать — про Таню Васильченко. Правда, это уже не в доказательство своей теории. Утром я встретился с Таней на Старте — она там колонну свою снаряжает. Побеседовали мы накоротке, и я почувствовал — человек в каком-то смятении. Заметить нетрудно. Обычно она твердая, острая на язык, агрессивная в хорошем смысле слова. В чем, думаю, дело? «Ну, Татьяна, довольна теперь?» — спрашиваю ее. Говорит: «Очень довольна». А в голосе неуверенность. И мне почему-то показалось, будто ей не хочется так вот сразу покидать управление. Спросил: «Чем расстроена?» Говорит: «Ничем». И, видно, сама не знает толком, что с ней. Может быть, тут лирика примешалась какая-нибудь?