Зачем думать о ягодах, которые созреют только летом? Если она решит продолжить поиски Других, в долине ее к тому времени уже не будет. Оставалось решить, когда именно она покинет долину. Сделать это оказалось куда сложнее, чем представлялось ей вначале.
Она сидела на своем излюбленном месте, в дальнем конце каменного карниза. С той стороны, которая была обращена к лугу, имелось удобное каменное сиденье с небольшой полочкой, на которую она обычно ставила ноги. Отсюда открывался хороший вид на долину, река была скрыта за скальным выступом. Она стала искать взглядом пасущуюся на лугу Уинни и вскоре заметила ее уже возле самого утеса. Кобылица скрылась за каменным лбом, но Эйла слышала звук ее приближающихся шагов.
Увидев большую голову степной лошади с темными глазами и жесткой гривой, она заулыбалась. Ей в глаза бросилась темная полоса, шедшая по спине золотистой кобылки, и еле заметные темные полоски на ее передних ногах, нижняя часть которых была окрашена в темно-коричневый цвет. Молодая кобылка вопросительно посмотрела на женщину, тихонько заржала и, не получив от Эйлы никакого ответа, продолжила свой путь к пещере. С виду она была уже вполне взрослой, пусть пока и нескладной кобылой.
Эйла вновь обратила взор к долине и вернулась к мыслям, занимавшим ее все дни напролет и не дававшим ей спать по ночам. «Разве я могу вот так взять и уйти? Сначала надо хорошенько поохотиться и, может быть, дождаться той поры, когда созреют первые фрукты… А что я буду делать с Уинни?» Именно в этом и состояла одна из ее главных проблем. Эйла не хотела жить одна, но, с другой стороны, она ничего не знала о людях, которых в Клане называли Другими и к которым она, вне всякого сомнения, принадлежала. «Что, если они запретят мне жить вместе с ней? Бран ни за что не позволил бы мне держать взрослую лошадь, особенно такую молодую и ласковую… Вдруг они захотят убить ее? Она ведь даже убегать от них не станет. Ну а меня они скорее всего не послушают. Бруд убил бы кобылку на месте. Что, если Другие похожи на Бруда? Или того хуже? Ведь убили же они ребеночка Оды, пусть и не нарочно.
Конечно, мне нужно кого-то найти, но я могу сделать это и попозже. Поохочусь, соберу корешков – тогда и пойду. Решено. Поживу пока в пещере».
Принятое решение успокоило Эйлу. Она поднялась на ноги и направилась к другому краю каменного карниза. От груды костей и коряг, находившейся у подножия утеса, веяло запахом падали. Эйла заметила возле нее гиену, перемалывавшую своими могучими челюстями переднюю ногу, которая могла принадлежать гигантскому оленю. Подобными челюстями и передними конечностями не могло похвастать ни одно другое животное, однако гиены заплатили за них сполна – более уродливых и непропорционально сложенных тварей Эйла просто не знала.
Она заметила возле огромной зловонной кучи еще одну гиену, пытавшуюся вытянуть полуразложившуюся тушку какого-то животного, и хотела было метнуть в нее камень, но вовремя одумалась и посмотрела на падальщика едва ли не с благодарностью. Она прекрасно знала особенности и повадки этих хищников. В отличие от волков и крупных кошек они имели слабые, неразвитые задние конечности. У своих жертв они прежде всего выгрызали внутренности, мягкое брюхо и молочные железы. Но главным образом они питались падалью, на какой бы стадии разложения та ни находилась.
Они упивались разложившейся плотью. Не раз и не два Эйле доводилось видеть гиен, пожирающих дерьмо или останки небрежно похороненных человеческих тел. Твари эти имели соответственный запах. Укус же их часто оборачивался смертью, причиной которой становилось заражение крови. В довершение ко всему они выкрадывали у зазевавшихся мамаш их младенцев.
Эйла поморщилась и передернула плечами. Как она ненавидела этих подлых тварей! В этой ее ненависти было что-то иррациональное – ей казалось, что гнуснее и омерзительнее их нет ничего на свете. Все прочие пожиратели падали имели точно такой же запах, однако они никогда не вызывали у нее таких чувств.
Эйла увидела росомаху, подошедшую за своей долей падали. Внешне она походила на медвежонка с необычайно длинным хвостом, однако Эйла знала о том, что животное это ближе к ласке, а выделения его мускусных желез своим зловонием не уступают секрету скунсов. Росомахи не просто поедали падаль. Зачастую эти драчливые умные хищники отвоевывали у более крупных животных и пещеры, и места охоты. Они бесстрашно нападали даже на гигантских оленей, хотя могли удовлетвориться мышами, лягушками, птицей, рыбой или ягодами. Эйле доводилось видеть, как они отгоняют крупных хищников от добычи. Росомахи неизменно вызывали у нее уважение, тем более что их мех ценился за замечательные морозоотталкивающие свойства.
Пара красных коршунов покинула свое гнездо на вершине высокого дерева, росшего на противоположном берегу реки, и стремительно взмыла в небо. В следующее мгновение они развернули свои широкие красноватые крылья и раздвоенные хвосты и стали снижаться. Коршуны тоже питались падалью, но подобно всем прочим пернатым хищникам охотились на мелких грызунов и рептилий. Молодая женщина знала, что самки коршунов крупнее самцов, и неизменно восхищалась их парящим полетом.
Эйла терпимо относилась и к грифам, хотя их лысые головы и характерный резкий запах не могли не вызывать у нее отвращения. Они ловко орудовали своими острыми сильными клювами, созданными специально для того, чтобы рвать на части разлагающуюся плоть; движениям их были свойственны удивительные достоинство и грация. У Эйлы дух захватывало, когда она видела, как они парят на своих широких крыльях, камнем падают вниз или же, вытянув шею и изогнув крылья, подлетают к добыче.
Трупоеды и падальщики пировали, свою долю получили даже черные вороны. Эйла облегченно вздохнула. От кучи так несло падалью, что она была готова смириться и с присутствием гиен, только бы они побыстрее расчистили это… Эйла почувствовала, что еще немного, и ее вывернет от этой неимоверной вони. Ей захотелось подышать чистым воздухом.
– Уинни! – позвала она. Едва заслышав свое имя, лошадка тут же выглянула из пещеры. – Я хочу прогуляться. Хочешь пойти вместе со мной?
Заметив подзывающий жест, кобылка вскинула голову и направилась к женщине.
Они спустились по узкой тропинке на каменистый берег, обошли стороной зловонную кучу и свернули за каменную стену. Стоило им оказаться на поросшем мелким кустарником берегу речки, уровень которой уже понизился, как занервничавшая было лошадка заметно успокоилась. После той памятной ночи она стала панически бояться гиен, страшил ее и запах тления и смерти. После долгого зимнего заточения в пещере вольный воздух залитой теплыми лучами весеннего солнца долины казался особенно благодатным, тем более что он не нес в себе скверны трупного запаха. Здесь шла совершенно иная жизнь.
Эйла замедлила шаг, заметив пару больших пестрых дятлов – самца с малиновой шапочкой на голове и светлую самочку, которые то порхали друг за другом с ветки на ветку, то барабанили своими твердыми клювами по стволам мертвых деревьев. Эйла хорошо знала дятлов. Они выдалбливают сердцевину старых трухлявых деревьев и устраивают в дуплах, дно которых устлано мелкими щепочками, свои гнезда. Обычно самка откладывает пять-шесть коричневатых в темную крапинку яиц. После того как птенцы разлетятся из родимого гнезда, их родители расстанутся. Они так и будут летать от дерева к дереву, выискивая под корой червячков и букашек и оглашая лес своим резким, похожим на смех криком.
У жаворонков же все происходит иначе. Их стаи разбиваются на пары лишь на время брачного сезона, когда самцы начинают драться со своими недавними друзьями. Эйла услышала чарующие трели этих птиц, паривших на головокружительной высоте. Они казались ей крохотными, едва заметными точками. Неожиданно они камнями упали вниз, но уже в следующий миг вновь взмыли ввысь и запели еще громче, чем прежде.
Эйла оказалась возле того самого места, где некогда находилась вырытая ею яма, в которую и упала мышастая кобыла. Впрочем, с уверенностью указать место она не могла – после весеннего половодья от ямы не осталось и следа. Она остановилась, чтобы утолить жажду, и, увидев спешащую вдоль кромки воды трясогузку, улыбнулась. Трясогузка походила на жаворонка, но была куда изящнее и суетливее. Она боялась намочить свой длинный темный хвост и потому старалась придавать телу горизонтальное положение, отчего хвост ее то и дело покачивался вверх-вниз.
Эйла услышала пение другой птичьей пары, которой вода была нипочем. Птицы так увлеклись любовными играми, что даже не заметили ее приближения. Оляпки весело резвились в воде, однако их оперение оставалось совершенно сухим. Эйла вернулась на луг. Уинни мирно пощипывала молоденькую травку. Услышав предупредительное «чик-чик» пары пестрых крапивников, пытавшихся отогнать ее от своего куста, Эйла вновь улыбнулась. Едва она отошла в сторону, птицы принялись заливаться звонкими трелями, вторя одна другой.
Эйла присела на бревно, желая насладиться птичьим пением. Неожиданно она услышала искуснейшую трель, копировавшую голоса всех прочих птиц. Конечно же, это была славка. Изумившись искусству маленькой певуньи, Эйла восхищенно втянула в себя воздух и совершенно неожиданно произвела свистящий звук. Овсянка повторила этот свист на свой особый манер, после чего славка повторила его еще раз.
Сердце Эйлы исполнилось радости. Ей вдруг показалось, что она стала участницей птичьего хора. Она вновь попыталась издать тот же звук. Сложив губы трубочкой, она с силой втянула в себя воздух, однако на сей раз вышел не свист, а слабое шипение. Она попробовала засвистеть еще раз и, почувствовав, что легкие ее переполнены воздухом, резко выдохнула. Раздавшийся свист был куда громче, чем в первый раз, и отдаленно напоминал птичье пение. Эйла принялась упражняться в свисте, то вдыхая, то выдыхая воздух через сложенные трубочкой губы.
Время от времени ей действительно удавалось засвистеть. При каждом ее свисте лошадь удивленно поднимала уши, однако Эйла не обращала на нее никакого внимания. Кобылка, совершенно не понимавшая, как следует реагировать на эти звуки, сделала несколько шагов вперед.
Эйла удивленно уставилась на лошадку.
– Что, Уинни, ты не знала, что я умею свистеть по-птичьи? Я этого тоже не знала, слышишь? Птица, не птица, но что-то в этом роде… Главное – поупражняться… Попробую еще раз…
Она сосредоточилась, сложила губы и засвистела неожиданно громко и чисто. Уинни вскинула голову, заржала и встала на дыбы. Эйла поспешила подняться с бревна и потрепала лошадь по холке.
– Какая ты большая, Уинни. Совсем взрослая кобыла… И бегаешь ты теперь, наверное, быстро… – Эйла шлепнула лошадку по крестцу. – Давай, Уинни, догоняй!
С этими словами она понеслась через поле.
Лошадь легко обогнала ее и, перейдя на галоп, помчалась вперед. Эйла побежала вслед за ней, испытывая странную радость. Вскоре она выбилась из сил и остановилась. Лошадка же дала широкий круг и легким галопом стала возвращаться назад. «Если бы я могла бегать, как ты… – подумала Эйла. – Мы могли бы отправиться далеко-далеко. Охо-хо… Уж лучше бы я родилась кобылой. Тогда бы я не испытывала такого одиночества.
Нет, нет – не так уж я и одинока. Уинни – моя подруга, пусть она и не человек. Кроме нее, у меня никого, и у нее, кроме меня, никого. Жаль только, не могу бегать так же, как она…»
Взмыленная кобыла принялась кататься по траве, смешно взбрыкивая ногами и довольно пофыркивая. Эйла рассмеялась. Вскоре Уинни поднялась на ноги, встряхнулась и принялась пощипывать травку. Эйла продолжала наблюдать за ней, думая о том, как здорово быть лошадью. В конце концов она печально вздохнула и решила поупражняться в свисте. Стоило Эйле свистнуть, как к ней легким галопом поспешила Уинни. Эйла похлопала животное по холке, довольная тем, что оно откликается на ее зов. Одно было плохо – она не могла бегать с такой же скоростью…
И тут ее осенило.
Если бы она не провела вместе с лошадкой всю эту зиму и не относилась к ней как к подруге, эта мысль вряд ли могла бы прийти ей в голову. Останься она в Клане, о таких мыслях также не могло бы идти и речи, ибо социальная жизнь не способствует выявлению подобных импульсов.
«Но позволит ли она это сделать? – подумала Эйла. – Пустит ли к себе?» Она подвела лошадку к бревну, взобралась на него, обхватила руками ее шею и в следующий миг уселась ей на спину. «Бежим вместе, Уинни! – пронеслось у нее в голове. – Возьми меня с собой, лошадка!»
Молодая кобылица, никогда не испытывавшая столь необычных ощущений, испуганно прижала уши и нервно переступила с ноги на ногу. Ощущение было совершенно незнакомым, но вот женщину, сидевшую у нее на спине, она знала прекрасно. Прикосновения ее рук действовали на кобылку успокаивающе. Уинни попятилась было, желая сбросить с себя неожиданную ношу, но тут же передумала и поскакала вперед, надеясь, что та останется где-то сзади. Она перешла на галоп, однако Эйла так и сидела у нее на спине, держась обеими руками за шею перепуганного и совершенно сбитого с толку животного.
Чувствовалось, что кобылица, привыкшая к малоподвижному образу жизни, изрядно устала. Ведь ей не приходилось ни странствовать вместе с табуном по бескрайним степям, ни спасаться бегством от хищников. Вся ее жизнь проходила в пещере или поблизости. К тому же она была еще совсем молода. Вскоре она замедлила шаг, а затем и вовсе остановилась, устало понурив голову, бока тяжело вздымались.
Женщина соскочила с ее спины.
– Уинни, как это здорово! – восторженно сверкая глазами, сообщила Эйла и, подняв лошадиную морду, прижалась к ней щекой. Этим жестом, знакомым Уинни с раннего детства, она выражала ей свою любовь и признательность.
Эйлой овладело странное возбуждение. Она скакала вместе с лошадью! Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно!
Глава 10
Эйла с трудом заставила себя слезть с лошади. Катание на носящейся галопом молодой кобыле доставляло ей несказанную радость. С этим ничто не могло сравниться. Похоже, эта игра доставляла удовольствие и Уинни, быстро привыкшей к присутствию седока. Вскоре долина стала слишком маленькой для молодой женщины и ее резвого скакуна. Тогда они стали выезжать за ее пределы – в степи, лежавшие к востоку от реки.
Эйла знала, что в скором времени придется заняться собирательством и охотой, обработкой и заготовкой даров дикой природы, без этого она не смогла бы пережить весь цикл смены времен года. Ранней весной, когда земля только-только пробуждалась от долгой зимней спячки, ее добыча оставалась достаточно скудной. К их обычной зимней снеди – сушеным продуктам – добавилась кое-какая зелень, но ею все и ограничивалось: не было ни почек, ни кореньев, ни жестковатых стеблей. Впрочем, Эйла нисколько не тяготилась вынужденной праздностью, свойственной этой поре, с раннего утра и до позднего вечера она каталась на своей лошадке. Вначале она играла в этом катании пассивную роль – лошадь шла как ей вздумается. Эйла даже не пыталась направлять кобылицу, ибо общалась с ней главным образом с помощью жестов. Лошадь попросту не могла внимать ей. Но верховая же езда обеспечивала им теснейший контакт.
После того как миновал период первоначальной нервозности, Эйла стала обращать внимание на игру лошадиных мышц. Уинни тоже научилась чувствовать ее состояние, которое могло быть как расслабленным, так и напряженным. Они пытались распознавать чувства и желания друг друга и сообразовывать с ними свое поведение. Если Эйле хотелось отправиться в каком-то определенном направлении, она бессознательно склонялась в эту сторону, что отражалось на тонусе ее мышц. Лошадь откликалась на это, изменяя либо скорость, либо направление движения.
Период взаимного обучения способствовал их дальнейшему сближению. Вскоре Эйла действительно научилась управлять лошадью, пусть вначале она и не осознавала этого. Сигналы, связывавшие женщину и лошадь, были столь слабыми, а переход от пассивного согласия к активному взаимодействию столь естественным, что Эйла могла лишь смутно ощущать это. Непрестанная езда превратилась в напряженный и интенсивный курс обучения. Чувствительность обеих участниц этого действа постоянно росла. Эйле достаточно было помыслить о том, куда и с какой скоростью она хочет поскакать, для того чтобы животное вняло ее воле. Порой Эйле казалось, что оно стало продолжением ее тела. Молодая женщина не понимала, что все сигналы ее нервов и мышц моментально воспринимаются донельзя чувствительной кожей ее скакуна.