«Господин граф!
Особа, советовавшаяся с Вами перед падением последнего министерства, а также еще один раз, задолго до этого, прибудет сегодня, чтобы получить от Вас еще один совет. Позволят ли Ваши многочисленные занятия уделить ей полчаса между четырьмя и пятью вечера?»
В который раз перечтя письмо, Бальзамо вновь вернулся к своим размышлениям.
«За такой малостью нет смысла обращаться к Лоренце, да и разве я не могу догадаться сам? Почерк размашистый — признак руки аристократа, неровный и дрожащий — признак старости, множество ошибок — значит, писал придворный.
Ну и глупец же я! Да ведь это письмо от герцога де Ришелье! Разумеется, я найду для вас, господин герцог, полчаса; я найду и час, и целый день. Распоряжайтесь моим временем, как своим собственным. Разве вы, сами того не ведая, не являетесь одним из моих тайных агентов, одним из дружественных мне демонов? Разве не преследуем мы одну и ту же цель? Разве не расшатываем мы с вами вместе монархию, вы — как ее вдохновитель, я — как ее враг?
Приходите, господин герцог, приходите».
Тут Бальзамо достал часы и посмотрел, сколько ему осталось дожидаться герцога.
В этот миг вверху, в потолочном карнизе, зазвенел звонок.
— Что это? — вздрогнув, проговорил Бальзамо. — А, меня зовет Лоренца. Она хочет меня видеть. Не случилось ли с ней чего? А может быть, снова проявляет свой норов, свидетелем, а то и жертвой которого я часто бываю? Вчера она была очень задумчива, покорна и нежна — вот такой я ее люблю. Бедное дитя! Впрочем, надо идти.
Бальзамо запахнул халат, спрятав под ним расшитую сорочку и кружевное жабо, взглянул в зеркало, дабы удостовериться, что прическа в порядке, и, ответив звонком на звонок Лоренцы, направился к лестнице.
Однако, оказавшись в комнате, смежной со спальней молодой женщины, он по обыкновению скрестил руки на груди и, повернувшись в сторону, где, по-видимому, находилась Лоренца, всей силою своей не ведающей преград воли приказал ей спать.
Затем, словно еще сомневаясь, а может быть, из излишней осторожности он приник к незаметной щелке в стене.
Лоренца спала на диване, на который секунду назад упала, повинуясь воле своего повелителя. Более поэтичной позы не смог бы выдумать никакой художник. Волнуемая и томимая мощным потоком посланных Бальзамо флюидов, она была похожа на Ариадну кисти Ванло[79]: вздымающаяся грудь, трепещущее тело, искаженное отчаянием или усталостью лицо.
Обычным путем войдя в спальню к девушке, Бальзамо остановился перед нею, залюбовавшись ее красотой, однако тут же решил ее разбудить: в таком состоянии она была слишком опасна.
Едва открывшись, глаза Лоренцы вспыхнули; затем словно для того, чтобы привести в порядок неясные мысли, она провела ладонями по волосам, облизнула влажные чувственные тубы и, заглянув в глубины памяти, собрала рассеявшиеся воспоминания.
Бальзамо не без тревоги наблюдал за Лоренцей. Он давно уже привык к ее резким переходам от любовной нежности к взрывам гнева и отвращения. Нынешняя задумчивость Лоренцы, которая прежде была ей не свойственна, хладнокровие, с каким она его встретила, вместо того чтобы вспыхнуть от ненависти, — все это указывало на нечто более серьезное из всего, что ему приходилось видеть до сих пор.
Лоренца выпрямилась, покачала головой и, устремив на Бальзамо взгляд своих бархатных глаз, попросила:
— Сядьте подле меня, прошу вас.
Услышав непривычно мягкий голос, Бальзамо вздрогнул.
— Сесть? — воскликнул он. — Ты же знаешь, Лоренца, что у меня одно лишь желание — провести всю жизнь у твоих ног.
— Сударь, — тем же тоном возразила Лоренца, — прошу вас сесть. Разговор нам предстоит недолгий, но, пожалуй, мне все же легче будет говорить, если вы сядете.
— Сегодня, как и всегда, милая Лоренца, я сделаю так, как ты пожелаешь.
И Бальзамо опустился в кресло рядом с сидевшей на диване девушкой.
— Сударь, — устремив на Бальзамо ангельский взор, проговорила Лоренца, — я позвала вас, чтобы попросить о милости.
— О, Лоренца, все, что ты только попросишь! — обрадованно воскликнул Бальзамо.
— Я попрошу лишь об одном, но предупреждаю: это самое мое горячее желание.
— Говорите же, Лоренца, говорите, пусть это будет стоить мне всего состояния, пусть это будет стоить мне полжизни.
— Это не будет стоить вам ничего, кроме минуты времени, — ответила молодая женщина.
Бальзамо, радуясь, что разговор принял столь легкий оборот, и призвав на помощь свое богатое воображение, пытался угадать желания, которые может высказать Лоренца и, главное, которые он сможет исполнить.
«Она попросит, — прежде всего пришло ему на ум, — служанку или компаньонку. Что ж, это огромная жертва, поскольку мои тайны и мои друзья окажутся под угрозой, но я пойду на эту жертву: бедная девочка так одинока и несчастна».
— Говорите же, Лоренца, — нежно улыбнувшись, сказал он вслух.
— Сударь, вы знаете, что я умираю от тоски и печали, — начала девушка.
В знак согласия Бальзамо кивнул и испустил глубокий вздох.
— Молодость моя гибнет, — продолжала Лоренца, — мои дни — сплошные рыдания, ночи — нескончаемый ужас. Я старею от одиночества и тоски.
— Вы сами уготовили себе такую жизнь, Лоренца, — ответил Бальзамо, — и не моя вина в том, что жизнь эта, столь для вас печальная, не стала королевской.
— Пусть будет так. Но вы видите, что я принадлежу вам.
— Благодарю вас, Лоренца.
— Я не раз слышала от вас, что вы — добрый христианин, хотя…
— Хотя вы считаете меня заблудшей душою, хотите вы сказать. Я правильно закончил вашу мысль?
— Не прерывайте меня, сударь, и не стройте никаких предположений, прошу вас.
— Говорите дальше.
— Так вот, чтобы гнев и отчаяние больше не терзали меня, позвольте мне — я ведь все равно ни для чего вам не нужна…
Девушка остановилась и взглянула на Бальзамо, но тот уже овладел собою, и она встретила лишь холодный взор и нахмуренные брови.
Несмотря на угрозу, горевшую в его глазах, Лоренца оживилась и продолжала:
— Позвольте мне — нет, не выйти на свободу, я знаю, что Божьей, а точнее, вашею волей, которая кажется мне безграничной, я осуждена всю жизнь быть пленницей, — позвольте мне видеть людские лица, слышать не один ваш голос, позвольте мне выходить, гулять, существовать, наконец.
— Я предвидел это ваше желание, Лоренца, — взяв девушку за руку, отозвался Бальзамо, — и вы знаете, что уже давно я сам желаю того же.
— Но тогда… — вскричала молодая женщина.
— Однако вы сами убедили меня, что это невозможно, — продолжал Бальзамо. — Я, как и все, кто любит, совершил безумство и посвятил вас в некоторые из своих научных и политических тайн. Вам известно, что Альтотас нашел философский камень и ищет эликсир жизни — это научные тайны. Вам известно, что я и мои друзья готовим заговор против монархий мира — это тайна политическая. За одну из них меня могут сжечь как чародея, за другую — колесовать как государственного изменника. А вы, Лоренца, мне угрожали, вы говорили, что пойдете на все, чтобы обрести свободу, а обретя ее, первым делом донесете на меня господину де Сартину. Говорили вы так или нет?
— Чего же вы хотите? Порой я прихожу в отчаяние и тогда… тогда я теряю рассудок.
— А сейчас вы спокойны? Вы достаточно благоразумны для того, чтобы продолжать наш разговор?
— Надеюсь, да.
— Если я предоставлю вам требуемую вами свободу, будете ли вы мне преданной и покорной женою с верной и нежной душой? Вы же знаете, Лоренца, это мое самое сильное желание.
Молодая женщина молчала.
— Ну хоть любить-то вы меня будете? — вздохнув, продолжал Бальзамо.
— Я не хочу давать обещаний, которых потом не сумею сдержать, — ответила наконец Лоренца. — Ни любовь, ни ненависть от нас не зависят. Я лишь надеюсь, что Господь, чтобы отблагодарить вас за добрый поступок, сделает так, что ненависть покинет мое сердце и на ее место придет любовь.
— Чтобы я мог вам довериться, такого обещания, увы, недостаточно, Лоренца. Мне нужно, чтобы вы дали священную клятву, нарушение которой было бы святотатством, клятву, которая связывала бы нас и на этом свете, и на том и нарушение которой повлекло бы вашу смерть здесь и вечное проклятье — там.
Лоренца молчала.
— Вы готовы дать такую клятву?
Лоренца закрыла лицо руками; грудь ее вздымалась под напором разноречивых чувств.
— Поклянитесь, Лоренца, но так, чтобы я сам подсказал вам слова клятвы, сам обставил ее надлежащими условиями, — и вы свободны.
— В чем же я должна поклясться, сударь?
— В том, что никогда и ни при каких обстоятельствах вы не расскажете ничего из услышанного вами о научных занятиях Альтотаса.
— В этом я готова поклясться.
— Вы должны поклясться и в том, что ни слова из того, что вы узнали о нашей политической деятельности, никогда не сорвется с ваших уст.
— Я поклянусь и в этом.
— В той форме, какую я вам укажу.
— Да. Это все?
— Нет, осталось главное. От этих клятв зависит только моя жизнь, а от той, о которой я сейчас скажу, зависит мое счастье. Поклянитесь, что никогда не расстанетесь со мною, Лоренца. Поклянитесь — и вы свободны.
Молодая женщина вздрогнула, словно кто-то прикоснулся ей к сердцу ледяным железом.
— А какова будет форма этой клятвы?
— Мы вместе отправимся в церковь и причастимся одною облаткой. На этой облатке вы поклянетесь никогда ничего не рассказывать об Альтотасе и моих товарищах. Вы поклянетесь также никогда со мною не разлучаться. Мы разломим облатку пополам, и каждый съест свою половину, обещая Господу Богу: вы — никогда меня не предать, я — всегда заботиться о вашем счастье.
— Но такая клятва кощунственна, — возразила Лоренца.
— Клятва может быть кощунственной лишь тогда, — печально проговорил Бальзамо, — когда ее дают, не собираясь сдержать.
— Я не дам такой клятвы, — настаивала Лоренца. — Иначе мне будет слишком страшно за свою душу.
— Повторяю, не клятва грозит вашей душе, а ее нарушение, — повторил Бальзамо.
— Нет, такой клятвы я не дам.
— Тогда наберитесь терпения, Лоренца, — без гнева, но скорбно вздохнул Бальзамо.
Лицо Лоренцы потемнело — так темнеет заросший цветами луг, когда между ним и небесами пробегает туча.
— Итак, вы мне отказываете? — спросила она.
— Напротив, Лоренца, вы сами отказываетесь.
По телу молодой женщины пробежало болезненное содрогание, единственный признак ярости, бушевавшей у нее в груди.
— Послушайте, Лоренца, — сказал Бальзамо, — я все-таки могу кое-что для вас сделать, причем немало.
— Говорите, — с горькой улыбкой отозвалась молодая женщина. — Посмотрим, как далеко простирается ваше хваленое благородство.
— Господь, случай или рок — это как вам будет угодно — связал нас нерасторжимыми узами; давайте же не будем пытаться разорвать их, пока мы живы, это под силу лишь смерти.
— Полно, все это я уже слышала, — нетерпеливо перебила она.
— Так вот, Лоренца, через неделю, чего бы это мне ни стоило и чем бы это мне ни грозило, у вас будет компаньонка.
— Где будет? — спросила девушка.
— Здесь.
— Здесь! — вскричала она, — здесь, за этими решетками, за этими запертыми железными дверями, у меня будет компаньонка? А почему не надсмотрщица? Не кажется ли вам, сударь, что я просила вас вовсе не об этом?
— Тем не менее это единственное, на что я могу согласиться.
Молодая женщина сделала жест, в котором уже явно сквозило раздражение.
— Друг мой, — мягко возразил Бальзамо, — подумайте хорошенько: ведь вдвоем вам будет легче сносить эту неизбежную тяжесть.
— Ошибаетесь, сударь, до сих пор я переносила только свое горе, но не горе другого человека. Мне не хватало лишь этого испытания, и я вижу, что вы собираетесь подвергнуть меня и ему. Да, вы поместите рядом со мною жертву, такую же, как я, и я стану наблюдать, как вместе со мною она чахнет, бледнеет и угасает от горя; я буду слышать, как она, подобно мне, бьется об эту стену, об эту зловещую дверь, которую я тысячу раз искала ощупью, чтобы узнать, откуда вы сюда входите; и когда новая жертва, моя компаньонка, испробует собственными ногтями крепость этого дерева и мрамора в попытках их разрушить; когда веки ее, подобно моим, истончатся от слез; когда она умрет, как уже умерла я, и у вас будут два трупа вместо одного, тогда вы в своей дьявольской доброте скажете: «Эти юные создания развлекают друг друга, вместе они счастливы». О нет, нет, тысячу раз нет!
И Лоренца с силой топнула ногой.
Бальзамо опять попытался ее утихомирить.
— Полно вам, Лоренца, будьте спокойнее, давайте все обсудим, умоляю вас.
— И он еще хочет, чтобы я была спокойна, чтобы я что-то с ним обсуждала! Палач просит, чтобы истязаемая им жертва вела себя тихо, просит спокойствия у мученицы, которую терзает!
— Да, я прошу у вас спокойствия и кротости, потому что подобные вспышки гнева, Лоренца, ничего не изменят в вашей судьбе, просто сделают ее еще мучительней — вот и все. Согласитесь на мое предложение, и я приведу к вам компаньонку, которая будет дорожить своим рабством, потому что оно подарит ей вашу дружбу. Напрасно вы опасаетесь увидеть перед собою печальное, залитое слезами лицо — напротив, вас встретит веселая улыбка, способная разгладить морщины на вашем лбу. Послушайте, милая Лоренца, примите мое предложение — большего, клянусь, я не могу вам дать.
— Это означает, что вы поместите подле меня какую-нибудь продажную душонку, которой сообщите, что вот, дескать, живет там несчастная безумица, осужденная умереть; вы придумаете мне болезнь и попросите ее: «Поживите взаперти вместе с нею, будьте ей преданны, и, когда безумица умрет, я отплачу вам за ваши услуги».
— О Лоренца, Лоренца! — прошептал Бальзамо.
— Ах, вот что, я, по-видимому, ошибаюсь, не так ли? — насмешливо продолжала девушка. — Я неправильно угадала? Что ж поделаешь — я невежественна, я так плохо знаю мир и все, что в нем происходит, ну значит, вы скажете этой женщине иначе: «Следите за нею, эта безумица опасна, сообщайте мне обо всем, что она думает и делает, следите за нею, когда она бодрствует и когда она спит». За это вы дадите ей столько золота, сколько она пожелает, — оно ведь для вас ничего не стоит, вы же сами его делаете.
— Лоренца, вы заблуждаетесь; ради всего святого, прочтите лучше, что написано у меня в сердце. Ведь привести к вам компаньонку это значит поставить под удар силы столь могущественные, что вы содрогнулись бы, если бы не питали ко мне такой ненависти. Привести к вам компаньонку — я уже говорил вам об этом — значит рисковать моей безопасностью, свободой, жизнью, и все это только для того, чтобы хоть немного развеять вашу скуку.
— Скуку! — воскликнула Лоренца и расхохоталась так дико и страшно, что Бальзамо вздрогнул. — Он называет это скукой!
— Ладно, пусть будут страдания. Да, это правда, Лоренца, вы тяжко страдаете. И все же повторяю: придет день, когда всем вашим страданиям наступит конец, когда вы станете свободны и счастливы.
— А скажите, — спросила девушка, — быть может, вы согласитесь отправить меня назад в монастырь? Я дам обет.
— В монастырь?
— Я стану молиться — сначала за вас, потом за себя. Там я тоже буду взаперти, это правда, но у меня будут сад, свежий воздух, простор, наконец, кладбище, где я смогу прогуливаться меж могил и заранее подыскивать себе место. У меня будут подруги, занятые собственными несчастьями, а не моими. Позвольте мне вернуться в монастырь, и я дам вам какую угодно клятву. Монастырь, Бальзамо, я смиренно молю вас о монастыре!
— Лоренца, Лоренца, нам нельзя расставаться. Мы связаны, связаны друг с другом — понимаете вы это? Не просите меня ни о чем, что находится за пределами этого дома.
Бальзамо произнес эти слова сдержанно и мягко, но с такой непреклонностью, что Лоренца перестала настаивать.
— Значит, не хотите? — удрученно спросила она.