122. ВОЛЯ
Мы видели, как ускакал Бальзамо.
Джерид нес его с быстротой молнии. Всадник, бледный от ужаса и нетерпения, пригнулся к развевающейся гриве коня, его полуоткрытые губы впивали воздух, со свистом рассекаемый грудью Джерида, подобно воде перед носом корабля.
Позади него призрачными видениями исчезали деревья и дома. Он почти не замечал, как обгонял какую-нибудь тяжелую повозку, поскрипывавшую на осях и влекомую пятью мощными лошадьми, пугавшимися, когда мимо них проносился этот живой метеор, в котором они не признавали себе подобного.
Таким образом Бальзамо проделал не менее лье, и голова его так пылала, глаза сверкали таким блеском, горячее дыхание с таким хрипом вырывалось из груди, что нынешние поэты сравнили бы его с теми грозными божествами, пышущими огнем и паром, что приводят в движение тяжкие и дымные махины и гонят их по железным дорогам. Конь и всадник промчались через Версаль за несколько секунд; редкие прохожие на улицах успевали заметить только искры, сыпавшиеся из-под копыт. Еще одно лье осталось позади; Джерид одолел эти два лье за какую-нибудь четверть часа, но четверть часа показалась Бальзамо вечностью.
Внезапно в мозгу у него вспыхнула некая мысль. Он на всем скаку остановил коня, и тот, словно откованный из железа, застыл на подрагивающих ногах.
Затем задние ноги Джерида подогнулись, передние погрузились в песок.
Всадник и скакун на мгновение перевели дух.
Дыша всей грудью, Бальзамо поднял голову.
Потом он провел платком по вискам, с которых струился пот, и, раздувая ноздри навстречу ночному ветерку, бросил в темноту следующие слова:
— О несчастный безумец, ни бег твоего коня, ни пыл твоего желания не в силах обогнать молнию или электрический разряд; но у тебя нет иного выхода, чтобы предотвратить беду, нависшую над твоей головой; ты должен действовать мгновенно, нанести удар не теряя ни секунды, употребить свою мощь на то, чтобы у создания, которого ты опасаешься, подкосились ноги, язык прилип к гортани; ты должен на расстоянии погрузить ее в тот непобедимый сон, который вернет тебе господство над рабыней, разорвавшей свои цепи. О, если мне удастся снова привести ее к повиновению…
И Бальзамо, скрипнув зубами, безнадежно махнул рукой.
— Увы, как бы ты ни напрягал свою волю, Бальзамо, как бы ты ни спешил, — воскликнул он. — Лоренца уже добралась до места; она заговорит с минуты на минуту; быть может, она уже дает показания. О, презренная женщина! Любой казни было бы мало, чтобы тебя покарать! Полно, полно, — продолжал он, нахмурив брови, устремив взгляд в пространство и обхватив подбородок ладонью, — посмотрим, что такое наука, звук пустой или живая сила; обладает она могуществом или нет. Я так хочу! Попробуем… Лоренца, Лоренца! Спи, я так хочу! Лоренца, где бы ты сейчас ни была, спи, спи, я так хочу, я этого требую!
О нет, нет, — безнадежно пробормотал он, — я лгу, нет, я не верю; я не смею надеяться, а между тем главное — это непреклонная воля. Да, но желание мое твердо, в нем слились все силы моей души. Пронзай же воздух, моя непобедимая воля, прорывайся сквозь все потоки враждебных или безразличных желаний; пройди через стены, подобно пушечному ядру; достигни ее, где бы она ни была; лети, ударь, сокруши. Лоренца, Лоренца, спи — такова моя воля! Лоренца, безмолвствуй — я так хочу!
Так несколько мгновений он напрягал свою мысль, сосредоточенную на одной цели, стараясь, чтобы его воля поглубже отпечаталась в мозгу, словно это облегчало ей путь к Парижу; затем, прекратив эти таинственные усилия, в которых, несомненно, участвовал каждый атом его существа, одушевленный Богом, владыкой всего сущего, Бальзамо, все еще стиснув зубы и сжимая кулаки, снова тронул поводья, но не стал горячить Джерида ни коленом, ни шпорой.
Казалось, Бальзамо пытается убедить самого себя.
Благородный скакун продолжил путь неспешной рысцой, пользуясь молчаливым разрешением хозяина; с присущим его породе изяществом он почти беззвучно касался копытом булыжной мостовой — так легка была его поступь.
Между тем Бальзамо, который мог бы показаться растерянным поверхностному наблюдателю, был занят тем, что составлял в уме план обороны; к тому времени, когда Джерид ступил на мостовые Севра, план был готов.
Перед решеткой парка Бальзамо остановился и стал озираться, словно кого-то ждал.
В самом деле, из ворот тотчас выступила какая-то фигура и приблизилась к нему.
— Это ты, Фриц? — спросил Бальзамо.
— Да, хозяин.
— Разузнал?
— Да.
— Где госпожа Дюбарри, в Париже или в Люсьенне?
— В Париже.
Бальзамо поднял торжествующий взгляд к небесам.
— Как ты приехал?
— На Султане.
— Где он?
— На том постоялом дворе.
— Под седлом?
— Под седлом.
— Хорошо, будь наготове.
Фриц пошел за Султаном и отвязал его. То был один из надежных добродушных коней немецкой породы, что могут утомиться во время долгого и тяжкого перехода, но идут вперед, покуда у них достанет дыхания, а хозяин не позабудет дать им шпоры.
Фриц подъехал к Бальзамо.
Тот писал при свете фонаря, горевшего здесь всю ночь заботами служителей зла, которые вершили под покровом тьмы свои фискальные предприятия.
— Поезжай в Париж, — сказал Бальзамо, — и передай эту записку в собственные руки госпоже Дюбарри, где бы она ни была; на это тебе дается полчаса, а затем возвращайся на улицу Сен-Клод и жди госпожу Лоренцу: она непременно должна вернуться домой. Впустишь ее, не говоря ни слова и не чиня ей ни малейшего неудовольствия; теперь ступай и помни, что должен исполнить мое поручение за полчаса.
— Слушаюсь, — отвечал Фриц. — Все будет исполнено.
С этими словами он пришпорил Султана, стегнул его хлыстом, и конь, изумленный непривычной строгостью, с жалобным храпом рванул в галоп.
Что до Бальзамо, то он, мало-помалу приходя в себя, пустился по дороге, ведущей в Париж, и, когда спустя три четверти часа въехал в город, лицо у него было отдохнувшее, а взгляд спокойный, вернее, задумчивый.
Бальзамо был прав: как ни спешил Джерид, проворный сын пустыни, а все же он не поспевал, и только воля Бальзамо могла сравняться скоростью с Лоренцей, ускользнувшей из заточения.
От улицы Сен-Клод она пошла к бульвару и, свернув направо, вскоре завидела стены Бастилии; но Лоренца, вечно сидевшая взаперти, не знала Парижа; к тому же первой ее целью было убежать подальше от проклятого дома, который был для нее тюремной камерой; мщение она отложила на потом.
Итак, она углубилась в Сент-Антуанское предместье, не помня себя от волнения и спешки, как вдруг к ней приблизился молодой человек, который уже несколько минут шел за нею, удивленно на нее поглядывая.
В самом деле, Лоренца, итальянка из римского пригорода, чуть не всю жизнь провела в исключительных условиях, не имея понятия об общепринятых правилах моды, нарядах и обычаях своего времени; по платью ее можно было принять скорее за жительницу Востока, нежели за европейку: на ней всегда были роскошные, свободные одеяния, и она весьма мало походила на тех очаровательных затянутых куколок с осиными талиями и удлиненными корсажами, в облаке шелка и муслина, под которым почти невозможно было отыскать девичий стан, поскольку мода повелевала им казаться эфирными созданиями.
Поэтому из всего, что составляло наряд француженки в ту пору, Лоренца сохранила, а вернее позаимствовала только туфельки на каблуках в два пальца вышиной, немыслимую обувь, выставлявшую напоказ изгиб ноги и изящество лодыжек; однако в эти не слишком мифологические времена Аретузам, обутым в такие туфельки, не так-то легко было убежать от преследовавших их Алфеев[85].
Итак, Алфей, преследовавший нашу Аретузу, с легкостью догнал ее; под ее атласными и кружевными юбками он разглядел дивные ножки; под мантильей, которую она накинула на голову и обернула вокруг шеи, — ненапудренные волосы и глаза, сверкающие необычным огнем; он решил, что Лоренца перерядилась не то для маскарада, не то для любовного свидания и, не найдя фиакра, пешком торопится в какой-нибудь уединенный домик в предместье, где ее ждет воздыхатель.
Итак, он нагнал Лоренцу, пошел рядом с ней и, сняв шляпу, произнес:
— Боже мой, сударыня, в таких туфельках вы далеко не уйдете. Не угодно ли опереться на мою руку, покуда мы не отыщем экипаж, а затем я провожу вас, куда вам будет угодно.
Лоренца порывисто обернулась, смерила глубоким взглядом черных глаз человека, сделавшего ей предложение, которое многие женщины сочли бы дерзостью, и, остановившись, ответила:
— Да, я согласна.
Молодой человек галантно подставил ей руку.
— Куда мы направимся, сударыня? — осведомился он.
— В дом начальника полиции.
Молодой человек вздрогнул.
— К господину де Сартину? — переспросил он.
— Я не знаю, как его зовут; возможно, его имя господин де Сартин, но я желаю видеть начальника полиции.
Молодой человек призадумался.
Ему почудилось нечто подозрительное в этой женщине, одетой по-восточному, которая в восемь часов вечера бежит по парижским улицам со шкатулкой в руках и спрашивает, где расположен дом начальника полиции, а сама идет в противоположном направлении.
— Ах, черт побери! — воскликнул он. — Дом господина начальника полиции совсем в другой стороне.
— Где же?
— В Сен-Жерменском предместье.
— А как добраться до Сен-Жерменского предместья?
— Вам сюда, — отвечал молодой человек по-прежнему вежливо, но куда холоднее, — и, если вам угодно, первая же карета, которая нам встретится…
— Да-да, мне нужна карета, ваша правда.
Молодой человек довел Лоренцу до бульвара и подозвал фиакр, ехавший им навстречу.
— Куда вас отвезти, сударыня? — спросил кучер.
— В дом господина де Сартина, — отвечал молодой человек.
Его вежливости или, вернее, удивления еще достало на то, чтобы распахнуть перед дамой дверцу, затем он поклонился Лоренце, помог ей сесть в карету и посмотрел ей вслед, как смотрят вслед сновидению.
Кучер, исполненный трепета перед грозным именем, хлестнул лошадей и отправился, куда было велено.
Когда Лоренца пересекла Королевскую площадь, погруженная в магнетический сон Андреа увидела ее и рассказала о ней Бальзамо.
Через двадцать минут Лоренца была у входа в особняк.
— Подождать вас, сударыня? — осведомился кучер.
— Да, — машинально ответила Лоренца.
И легкой поступью устремилась под своды роскошного здания.
123. ОСОБНЯК ГОСПОДИНА ДЕ САРТИНА
Едва Лоренца очутилась во дворе, ее тут же окружила толпа полицейских и солдат.
Она обратилась к французскому гвардейцу, стоявшему к ней ближе всего, и попросила проводить ее к начальнику полиции; гвардеец передал ее швейцару, а тот, видя, что женщина хороша собой, необычна, богато одета и держит в руках великолепный ларец, догадался, что посетительницу привел не праздный интерес, и по большой лестнице проводил ее до передней, минуя которую всякий, кто выдерживал бдительный осмотр швейцара, мог в любое время дня и ночи представить г-ну де Сартину свои наблюдения, донос или прошение.
Нечего и говорить, что посетителям, явившимся по двум первым поводам, оказывали куда более благосклонный прием, чем остальным.
К Лоренце приступил с вопросами пристав, но она ответила только:
— Вы — господин де Сартин?
Пристава весьма удивило, что кто-то спутал его черный кафтан и стальную цепь с расшитым кафтаном и пышным париком начальника полиции; но лейтенанты никогда не обижаются, если их принимают за капитанов; к тому же он уловил иноземный выговор посетительницы, ее твердый и решительный взгляд никак не свидетельствовал о безумии, а поэтому он проникся убеждением, что в ларце, который она крепко и бережно сжимала в руках, и впрямь содержатся важные сведения.
Но поскольку г-н де Сартин был человек осторожный и недоверчивый, притом ему не раз уже расставляли капканы, используя приманки ничуть не менее соблазнительные, чем эта итальянская красавица, охрана у него была поставлена превосходно.
Поэтому Лоренце пришлось вытерпеть допросы и расспросы доброй полудюжины секретарей и слуг.
В конце концов после всех этих процедур выяснилось, что г-на де Сартина нет дома и Лоренце следует обождать.
Тогда молодая женщина замкнулась в угрюмом молчании; взор ее блуждал по голым стенам просторной передней.
И вот послышался звон колокольчика; во двор вкатилась карета, и уже новый пристав, войдя, сообщил Лоренце, что г-н де Сартин ждет ее.
Лоренца поднялась и прошла через две залы, полные людей, чьи лица выглядели подозрительно, а наряды еще более замысловато, чем ее собственный; наконец ее ввели в большой восьмиугольный кабинет, освещенный множеством свечей.
Мужчина лет пятидесяти — пятидесяти пяти, в халате, в огромном пушистом парике, осыпанном пудрой и отменно завитом, работал, сидя за неким высоким сооружением, верхняя часть коего напоминала собою шкаф и была снабжена двумя зеркальными дверцами: хозяин кабинета мог, не утруждая себя, видеть каждого, кто к нему входил, и изучить лицо посетителя прежде, чем тот успеет скроить подобающую мину.
Нижняя часть сооружения являла собой секретер со множеством выдвижных ящиков розового дерева; каждый ящик замыкался с помощью определенной комбинации букв. Здесь у г-на де Сартина были заперты бумаги и счета, которых никому не дано было прочесть при его жизни, поскольку секреты замков были известны ему одному; даже после его смерти никто не сумел бы туда проникнуть — разве что отыскал бы в самом потайном ящичке шифр, пользуясь которым, можно было отомкнуть остальные.
За зеркальными дверцами верхней части этого секретера, или, если угодно, бюро, находились двенадцать ящиков, которые также запирались посредством невидимого механизма; это сооружение, изготовленное специально для регента, хранившего там свои химические и политические тайны, было преподнесено принцем в дар Дюбуа, а от Дюбуа перешло к г-ну Домбревалю, начальнику полиции; от него-то и унаследовал г-н де Сартин и секретер, и его секрет; однако пользоваться им г-н де Сартин решился не прежде, чем умер даритель, да и то переменил шифры всех замков. В свете немало было толков об этом секретере; поговаривали, что уж больно крепко он замыкается и, надо думать, г-н де Сартин хранит в нем не только свои парики.
Фрондеры, коих в те времена было предостаточно, утверждали, что, если бы можно было читать сквозь дверцы этого шкафа, там наверняка обнаружились бы в одном из ящиков те достославные договоры, в силу которых Людовик XV при посредстве своего преданного агента г-на де Сартина спекулировал зерном.
Итак, г-н начальник полиции увидел отразившееся в зеркале со скошенными краями бледное и серьезное лицо Лоренцы, которая приблизилась к нему с ларцом в руках.
Посреди кабинета молодая женщина остановилась. Ее наряд, выражение лица, ларец поразили главу полиции.
— Кто вы? — спросил он, не оборачиваясь, но глядя на нее в зеркало. — Что вам от меня угодно?
— Я в самом деле у господина де Сартина, начальника полиции? — отвечала Лоренца.
— Да, — отрезал тот.
— Кто мне это подтвердит?
Г-н де Сартин обернулся.
— А если я отправлю вас в тюрьму, — произнес он, — это убедит вас, что я в самом деле тот, кого вы ищете?
Лоренца безмолвствовала.
Она с неизъяснимым достоинством, присущим женщинам ее страны, только оглянулась по сторонам в поисках стула, которого не предложил ей г-н де Сартин.
Этот взгляд его покорил: его сиятельство граф д'Альби де Сартин был все же весьма воспитанный человек.
— Садитесь, — буркнул он.
Лоренца придвинула себе кресло и села.
— Говорите же, — изрек глава полиции, — что там у вас?
— Сударь, — ответствовала молодая женщина, — я желаю прибегнуть к вашей защите.
Г-н де Сартин смерил ее хитрым взглядом, который нередко пускал в ход.
— Да неужто! — ухмыльнулся он.
— Сударь, — продолжала Лоренца, — меня похитили у семьи; обманным путем принудив меня к браку, мой похититель вот уже три года помыкает мною и чинит мне мучения.