Однажды Юра нечаянно разбил стрелой стекло в окне учебного корпуса. Леонид Иванович стал допрашивать его, откуда взялись такие стрелы, кто их сделал. Юра упрямо отвечал: «Сам».
Когда же вечером они с Алешей пришли в мастерскую, дядько Антон, запускавший в это время локомобиль, сказал им:
— Вы, хлопцы, частенько тут шныряете и бачите и слышите больше, чем положено. За вами не уследишь. Но ты, Юр, и ты, Олекса, вы молодчаги! Вам я верю, вы умеете держать язык за зубами.
Юра покраснел от радости и гордости и решил и впредь быть таким же молодчагой.
Локомобиль вздохнул и запыхтел все чаще и чаще. Двинулся маховик, а с ним — приводной ремень к динамо-машине.
— Пока вы еще такие, — кивком дядько Антон показал на контрольную электрическую лампочку, в которой лишь чуть заметно побагровела спираль. Но вот динамо-машина заработала в полную силу. И дядько Антон опять посмотрел на ту же лампочку, сиявшую теперь ярким светом. — А когда подрастете и уразумеете, что к чему на белом свете, то такие будете. А что треба, хлопчики, для того чтобы светить людям ярко?
— Что? — как эхо, переспросили мальчики.
— Цель жизни великая, мужество, знания. Учиться треба, хорошо учиться!
Слова о пользе учения Юра часто слышал от всех. А вот у Антона Семеновича они звучали как-то по-другому, по-настоящему.
3
Сейчас дядька Антона в мастерской не было.
Кузьма Фомич строгал что-то на верстаке и поучал:
— И не доски тебе нужны, и не бруски, а торцы. Вот я для тебя закреплю торец на том верстаке, а ты пройдись по нему рубанком, сделаешь планку. Эту планку разрежем на части.
Юра взялся за рубанок. Стружки так и летели, но только рубанок часто забивался, и приходилось ежеминутно гвоздиком выковыривать из него стружку.
— Полегче нажимай, поровнее! Вишь, как сузил к концу! — говорил, глядя на его работу, Фомич.
Они уже сделали все планки и подготовили стойки, к которым их крепить, когда вошел дядько Антон:
— Юр, там же ж тебя шукают! И меня пытали. Треба было б отпроситься!
Юра молча собрал планки, бруски, положил гвозди в карман и помчался домой. Он потихоньку проник в детскую. Девочки держали планки, он забивал. Гвоздики гнулись, но он выправлял их молотком, подставляя секач. Всем было интересно, какая выйдет клетка.
На стук вошла заспанная тетя Галя в ярком капоте. Ее муж был земским начальником в Полтаве. Отец Юры никогда не приглашал его в гости и никогда не ездил к нему. Еще перед Юриным походом на Наполеона тетя Галя поссорилась с мужем и до сих пор жила у Сагайдаков.
Увидев секач в руках у Юры, тетя Галя страшно рассердилась. Она отобрала секач и молоток и запретила «грязнить и портить пол в детской», а главное — рисковать пальцами девочек ради «идиотской забавы».
Юра вспылил, закричал:
— Не тронь! — выхватил секач и начал воинственно им размахивать.
— Это ужас, а не мальчишка! — воскликнула тетя Галя и велела своей дочке Нине сейчас же уйти из комнаты.
— Вы не моя мама и не смеете мне приказывать! — кричал Юра.
— Ах, так! — Тетя Галя позвала на помощь Аришу.
Противник наступал со всех сторон. Силы были
неравны. Юра попал в плен — в сильные руки тетки, и она удерживала «буяна» до тех пор, пока весь «сор» не был вынесен. Когда же Юра вырвался и ринулся на кухню спасать планки, они уже пылали в печи. Он прибежал в детскую, бросился на кровать и в отчаянии решил, что лучше, чем терпеть такое, он назло всем умрет голодной смертью. Пусть потом тетю Галю и других мучителей грызет совесть. Они еще поплачут и будут просить прощения на его могилке.
Очень хотелось есть… Пришла Нина, позвала обедать и убежала. Юра решил было отложить смерть от голода на после обеда, но тут появилась злющая тетя Галя.
— Брось капризничать, не валяй дурака! Хоть мама еще не вернулась — она сказала, что задержится, — немедленно садись за стол, мы начинаем обедать, пирожки стынут!
Видя, что Юра не встает, тетя Галя схватила его за руку. Но Юра будто взбесился: вдруг он укусил ее палец, за что получил затрещину. Тогда он начал драться. Тетя Галя отступила, крикнув, что это бандит, а не мальчик, и что отец выпорет его розгами. Вот почему, когда вернулась Юлия Платоновна, он опять заупрямился. Ему принесли обед в детскую. Аромат супа и пирожков мучил его, но он терпел, несмотря на уговоры.
Как Юра жалел, что тетя Оля уехала в Париж!
Вечером появился отец. Он заговорил с сыном без всякого раздражения, в обычном тоне, как равный с равным. Юра все ему объяснил: и про планки, и про молоток. Отец выслушал и ушел. Из-за закрытой двери Юра прислушивался к раздраженному голосу отца и оправданиям тети Гали. Но вот папа вернулся. Он обещал попросить столяра Кузьму Фомича позаниматься с Юрой.
— Всегда, — сказал он, — надо иметь в запасе вторую специальность, на всякий случай. Но безобразничать нельзя. Мужчина должен уметь сдерживать себя. Кусаться вздумал! Ты уже не маленький!
Юра смутился, покраснел. Помолчав, он спросил:
— Вторая специальность? Это как дядько Антон?
— Что ты имеешь в виду? — Отец насторожился.
— Ты сам сказал, что он мастер — золотые руки.
— Вот бы и тебе так все уметь делать. Только не надо разбрасываться. А совсем хорошо, если отец может передать свою профессию, свой опыт с детства. Я агроном. И тебе, может, надо выучиться на агронома.
— По полям верхом ездить? Опытные делянки смотреть?
— А разве неинтересно делать открытия? Выращивать новые полезные сорта растений? Выводить новые породы скота?
— Я буду наездником! — высказал Юра свою заветную мечту. — Скакать на самых быстрых лошадях, брать призы.
— Очень хорошо! Но, чтобы стать наездником, надо отлично изучить строение и породы лошадей, чем их кормить, чтобы лучше работали, резвее бегали, как за ними ухаживать, как подковать, надо уметь выезжать лошадей… А столярному делу ты уже не хочешь учиться?
— Очень хочу!
— Начнешь весной, когда потеплеет.
— Очень скучно дома! — пожаловался со вздохом Юра.
На другой день отец подвесил к потолку в коридоре гимнастическую трапецию, а несколько подальше — веревочную лестницу с круглыми деревянными ступеньками. И Юра с Ирой и Алешей так весело стали карабкаться «по лианам на деревья» и «прыгать с ветки на ветку», что им было даже некогда слезть поесть. А толстая Нинка не умела лазить, боялась.
4
За несколько дней до рождественских праздников мороз отпустил, ветер стих, небо затянуло облачной пеленой.
Детям было разрешено покататься на коньках на льду протекавшей внизу под фруктовым садом Саксаганке. Здесь на широком мелководье перед мостом специально сметали снег со льда, и получился отличный каток.
Перед походом на каток в доме Сагайдаков собралось много детей. Здесь были и приехавшие на каникулы из Екатеринослава дети священника: семинарист Саша и епархиалка Тая, и еще дочка одного из преподавателей — гимназистка Таня и, конечно, Ира — черная пантера, Алеша — Каа и Боря — Табаки.
Всем не терпелось идти, но Нина, никак не могла найти свои «снегурочки», она всегда что-нибудь теряла.
В это время у парадного крыльца зазвенели бубенчики, донеслось кучерское «Тпр-р-р!» и послышались веселые голоса. Все бросились к окнам.
Из широких ковровых саней, запряженных тройкой вороных, над которыми клубился пар, из-под медвежьей полости высаживалась Лидия Николаевна Бродская, жена соседнего богатого помещика, и четверо ее детей. Юра сразу узнал коренастого четырнадцатилетнего гимназиста Гогу в голубовато-серой шинели и синей с белым кантом фуражке.
Затем вылезли три его сестры: старшая Тата, учившаяся в Мариинской гимназии, и младшие — двойняшки Кадя и Катя.
Тата была в меховой шубке, а руки ее были засунуты в огромную пушистую муфту. Юра смотрел на Тату и не мог решить: спрятаться ли ему или сделать вид, будто он ее не замечает. Тата, с ее голубыми глазами, яркими губами и большой черной косой, была очень похожа на картинку с надписью «Красавица» в мамином журнале мод. В прошлом году, когда Юра научился читать и увидел эту картинку, он и понял, что Тата «красавица» и потихоньку сказал ей об этом шепотом на ухо. Тата неизвестно почему засмеялась, притянула его за руку к себе, обняла и так же шепотом' спросила: готов ли он полюбить ее на всю жизнь? Юра в знак согласия кивнул. Тогда Тата опять спросила: если бы ей угрожала опасность, готов ли он, Юра, защищать ее, не жалея своей жизни? И будет ли он хранить их любовь в тайне? Юра опять кивнул. Тогда она шепнула ему, что отныне они жених и невеста, и поцеловала. Конечно, он яростно вытер губы рукой, потому что терпеть не мог «лизаться», но все же торжественно повторил: «Жених и невеста!»
А за чаем при всех сама же Тата громко рассказала о том, что Юра в нее безумно влюблен, сделал ей предложение стать его женой, она дала согласие и теперь будет ждать, пока он вырастет, чтобы отпраздновать свадьбу.
Юра от стыда выбежал из-за стола и спрятался за шубами в передней. И он слышал, как туда пришли Тата и дядя Яша. Дядя Яша говорил, что нехорошо так зло шутить с Юрой — он очень впечатлительный мальчик — и что всякой игре есть предел. Тата визгливо хохотала и говорила, что нельзя же на нее сердиться из-за какого-то молокососа.
С тех пор Юра стал ненавидеть Тату. Она же при всех упрямо называла его своим женихом и даже ловила, чтобы поцеловать. Но он, конечно, не давался.
5
Юра и его друзья-мальчишки презирали девчонок — слабосильных плакс, пискливых трусих, обезьян из Бандерлога — и постоянно воевали с ними. Одна Ира была совсем другой. Попробуй задень ее, так даст сдачи, что другой раз не сунешься. Она вместе с Юрой и Алешей совершала набеги за стручками зеленого гороха и потемневшими головками мака. Ира часами могла ездить верхом, сидя позади Юры на костлявой спине огромного Султана, возившего бочку с водой. Они совершали на Султане далекие путешествия, когда он, понукаемый водовозом, монотонно вышагивал от колодца к домам и опять к колодцу. А когда осенью провели водопровод, Ира вместе с мальчиками влезла на самую верхушку водонапорной башни. Внизу тогда собралась целая толпа, за ними уже хотели послать пожарного, но они сами спустились по скобам.
Юра стоял в нерешительности перед окном, а Тата уже была около него и, широко раскрыв руки, звала:
— Иди же поздоровайся со своей невестой!
— Отстань!
— А кто клялся мне в вечной любви до гроба?
Юра отвернулся и зло крикнул:
— Ненавижу!
Но Тата, вместо того чтобы обидеться, засмеялась. Юра растерялся.
Скоро все пошли на речной каток. Деревянный забор, окружавший сад, не стали обходить, а прошли над ним по сугробам. Наст был крепкий.
Гога важно вышагивал впереди и покрикивал на отставших. Воображала! У него одного были настоящие коньки — «норвежки», намертво прикрепленные к ботинкам. Ботинки с коньками, перетянутые ремнем, он то нес под мышкой, то брал в руку и раскачивал их всем напоказ.
Ах, как хотелось Юре выступать впереди всех в такой же серо-голубой шинели и размахивать «норвежками»!
Сашка Евтюхов, до этого вызывавший у девчонок наибольший интерес, как самый старший, совсем скис. Он даже не набросился на Алешу, когда тот презрительно бросил ему:
— Не т-толкайся, поп — медный лоб!
Ирка сейчас идет рядом с Гогой. И ее не узнать — она и глаза щурит, как Тая, идущая с другой стороны, и кривляется, как Тая, и так противно ахает и хихикает. Тоже предательница! Будто и не Багира вовсе! Тая, так ведь той уже четырнадцать. Не хватало, чтобы Ирка пошла под ручку с Гогой!
Гога нарочно шел быстро, так что Ире и Тае приходилось почти бежать. «Так им и надо», — подумал Юра.
Другие девочки шли отдельной стайкой. Нина о чем-то говорила с Татой. Вот к ним подошла Нинкина закадычная подруга Таня Равич, мечтательная, вечно краснеющая и очень вежливая девочка, с огромными, как у теленка, глазами. Она что-то шепчет Нине и Тате, осуждающе кивая на Иру и Таю. Тоже «подруги», не могут одернуть Ирку, чтобы не воображала! Интересно все-таки, о чем они говорят?
Поглощенный этой мыслью, Юра обогнал девочек и пошел вслед за Гогой, Ирой и Таей, так что ему был слышен их разговор. Оказалось, что Гога болтал всякую чепуху о монахах и монашенках и задавал разные дурацкие вопросы. Ира и Тая заикались от смущения, а все же шли рядом с ним.
Наконец подошли к оледеневшему спуску и сели на снег, чтобы прикрепить коньки.
Юра почувствовал толчок в бок и оглянулся, Алеша заговорщически показывал на горизонт — там небо совсем-совсем вплотную сомкнулось с землей: снежный покров слился с белоснежным небом, так что нельзя было разобрать, где кончается земля и где начинается небо. Казалось, будто у горизонта колышется плотная белая стена, соединяющая землю с небом. Вот когда надо было дойти до горизонта!
Конечно, они не маленькие и понимают, что облако не твердое, а что-то вроде густого тумана. Но ведь бывает, что туча до того сгущается, что может поднять и унести на далекое расстояние даже плывущую в море лодку. Такая туча называется «смерч». На одной фотографии в журнале было видно сразу пятнадцать смерчей, соединяющих море с небом. А если и сейчас на горизонте стена смерчей соединяет небо с землей? Разве можно упустить такой случай!
Юра прошептал об этом Алеше. Тот обычно долго размышлял, но на этот раз сразу же согласился: да, надо идти. Вот только удастся ли пройти напрямик? Снег очень глубокий, и овраги замело. Вряд ли они успеют вернуться к ужину. Особенно если поднимутся на смерче на небо и их далеко унесет… Было над чем подумать, и они оба замолчали. Тем временем Гога, успевший надеть коньки раньше других, покатил вниз, на реку, подскакивая на неровностях ледяной дорожки, намороженной для спуска на салазках. А Ирка так восторженно ахала, так ахала!..
— Завтра пойдем! — бросил Юра, торопливо привинчивая ключом коньки к ботинкам.
Он тоже покатил по ледяной дорожке, а потом круто свернул налево, где отвесный гранитный берег ступеньками поднимался к мосту, остановился и крикнул:
— Прыгаю!
Это было очень опасно, и прыгали только он да кое-кто из деревенских ребят. У них Юра это и перенял.
Послышались крики:
— Сумасшедший! Слабо! Хвастун! Не смей! Пожалуйста, не надо!..
Все смотрели на Юру. Ему было страшновато, но он все-таки прыгнул на лед и покатился.
— Ура! — закричал Алеша.
Гога, недовольный тем, что перестал быть в центре внимания, поднял руку и скомандовал:
— Ко мне, гусары! Наперегонки! В шеренгу ста-но-вись!
К нему со всех сторон подкатили мальчики. Кроме Сашки, Юры, Алеши и запоздавшего Бориса, выстроились еще семнадцать мальчиков из села. Кто на одном коньке, кто на двух.
Юра знал многих. Заправилой у них был Тим — Тимиш, двенадцатилетний парнишка, гибкий, как вьюн, похожий на цыганенка, сын той самой «ведьмачки». Она опять жила с сыном в своем доме, и соседи не трогали ее, хотя и пригрозили спалить, если будет «портить коров».
Гога, который и на своих товарищей гимназистов смотрел свысока, был крайне возмущен тем, что деревенские ребята ведут себя с ним запанибрата.
— Марш отсюда, хохлацкая рать! — крикнул он.
— Смотри, какой пышный! — отозвался Тимиш.
Деревенские мальчики окружили Тимиша, училищные — Гогу.
— Не ссорьтесь! Бежим скорее! Будет драка!.. — послышались голоса девчонок.
— Не уйдете? — Гога снял форменный ремень и стал размахивать его массивной посеребренной пряжкой.
— Гляди, хлопцы, гимназер испугался, как бы мы их не обогнали! — бросил Тимиш.
И деревенские ребята заулюлюкали.
— Это я испугался? Не дождетесь, мужичье! — вспылил Гога. — Чего бояться? Ваших деревяшек?
Он презрительно посмотрел на деревянные коньки сельских ребят.
Их коньки сверху были действительно деревянные, а снизу к колодке были прикреплены железные полозки. К сапогам или валенкам такие коньки привязывались тонкой бечевкой.
— Хочешь пари? — вызывающе усмехаясь, предложил Гога.
— Какое такое пари? — спросил кто-то из ребят, не понимающих этого слова.
— А вот какое! Могут участвовать все желающие. Бежим двое наперегонки. Проигравший отдаст свои коньки, а вся его компания удаляется с катка.
Из толпы ребят послышались возгласы:
— Нашел дурней! Хитрюга! Не давай згоды!..
Тимиш окинул взглядом Гогины «норвежки», его сильную фигуру, усмехнулся и спросил:
— Для чого тоби мои сковзалки?
— Я сожгу их… здесь же. Чтобы знал сверчок свой шесток!
— А ты отдашь мени свои норвеги с башмаками?
— А ты мне свои сапоги отдашь?
— Так твои ж до башмаков намертво приделаны.