– Не понимаю, Николь, что со мной творится, – проговорила Андре, обводя взглядом комнату, словно желая убедиться, что она у себя. – Меня всю ломает, и такая боль в груди!
Прежде чем ответить, Николь пристально на нее посмотрела.
– Должно быть, простуда после сегодняшней ночи, – предположила она.
– После сегодняшней ночи? – удивленно переспросила Андре. – О, так я даже не раздевалась? – оглядев себя, произнесла она. – Как это могло случиться?
– Ну, конечно! – вскричала Николь. – Пусть госпожа постарается вспомнить!
– Я ничего не помню, – схватившись за голову, пробормотала Андре. – Что со мною было? Должно быть, я схожу с ума!
Она села в кровати, в другой раз обводя комнату блуждавшим взглядом.
Затем, сделав над собой усилие, произнесла:
– А, да, вспоминаю: вчера я так устала.., это, наверное, из-за грозы; потом…
Николь указала пальцем на смятую кровать, на которой, несмотря на беспорядок, продолжало лежать покрывало.
Андре замолчала. Она вспомнила о незнакомце, так странно на нее смотревшем.
– И что потом? – не скрывая удивления, спросила Николь, – должно быть госпожа вспомнила?
– Потом, – продолжала Андре, – я задремала, сидя за клавесином. Начиная с этого времени я ничего не помню. По всей вероятности, я как во сне поднялась к себе и без сил упала на кровать не раздеваясь.
– Надо было меня позвать, – слащавым голосом пропела Николь, – разве это не входит в мои обязанности?
– Я об этом не подумала, а может, у меня на это не было сил, – простодушно отвечала Андре.
– Лицемерка! – пробормотала Николь. – Однако госпожа, должно быть, довольно долго оставалась за клавесином, потому что, прежде чем вы вернулись к себе, я услыхала внизу какой-то шум и спустилась…
Николь замолчала в надежде заметить какое-нибудь движение Андре или румянец – Андре оставалась спокойной, а лицо – зеркало души – было безмятежным.
– Я спустилась… – повторила Николь.
– И что же? – спросила Андре.
– Госпожи не было в гостиной. Андре подняла голову: в ее прекрасных глазах можно было прочесть удивление – и только!
– Как странно! – воскликнула она.
– Однако это было именно так.
– Ты говоришь, меня не было в гостиной, но я никуда не выходила.
– Надеюсь, госпожа меня простит! – отвечала Николь.
– Так где же я была?
– Госпоже это должно быть известно лучше меня, – пожав плечами, отвечала Николь.
– Думаю, что ты ошибаешься, Николь, – как можно Мягче возразила Андре. – Я не сходила с места. Мне только кажется, что было холодно, потом я почувствовала тяжесть, и мне было трудно передвигаться.
– О! – насмешливо воскликнула Николь. – В тот момент, когда я увидела госпожу, она шла довольно скоро.
– Ты меня видела?
– Да.
– Только что ты сказала, что меня не было в гостиной.
– Я и не говорю, что видела вас в гостиной.
– Так где же?
– В передней, у лестницы.
– Это была я?
– Госпожа собственной персоной, я неплохо знаю госпожу, – проговорила Николь, добродушно посмеиваясь.
– Тем не менее я уверена, что не выходила из гостиной, – Андре простодушно надеялась найти ответ в своей памяти.
– А я не сомневаюсь, что видела госпожу в передней. Я тогда подумала, – добавила она и удвоила внимание, – что госпожа возвращается из сада с прогулки. Вчера вечером после грозы была такая чудесная погода! Приятно прогуляться ночью: свежий воздух, аромат цветов, не так ли, госпожа?
– Ты прекрасно знаешь, что я боюсь выходить по ночам, – с улыбкой возразила Андре, – я такая трусиха!
– Можно гулять не одной, – подхватила Николь, – тогда и бояться нечего.
– С кем же прикажешь мне гулять? – спросила Андре, не подозревая, что камеристка задавала все эти вопросы неспроста.
Николь решила не продолжать дознание. Хладнокровие Андре казалось ей верхом лицемерия и обескураживало ее.
Она сочла за благо перевести разговор на другую тему.
– Госпожа говорит, что плохо себя чувствует? –» – спросила она.
– Да, мне очень плохо, – отвечала Андре. – Я совершенно разбита, я чувствую себя очень уставшей без всякой на то причины. Вчера вечером я не делала ничего особенного. Уж не заболеваю ли я?
– Может, госпожа чем-нибудь огорчена? – продолжала Николь.
– И что же? – воскликнула Андре.
– А то, что огорчения производят нередко такое же действие, что и усталость. Уж я-то знаю!
– Так ты чем-то опечалена, Николь? Слова эти прозвучали с такой пренебрежительной небрежностью, что Николь не сдержалась.
– Да, госпожа, у меня неприятности, – опустив глаза, проговорила она.
Андре лениво поднялась с постели, собираясь переодеться.
– Расскажи! – приказала она.
– Я как раз шла к госпоже, чтобы сказать… Она замолчала.
– Чтобы сказать что? Боже, какой у тебя растерянный вид, Николь!
– Я растеряна, а госпожа утомлена; должно быть, мы обе страдаем.
Это «мы» не понравилось Андре; она нахмурила брови и проронила:
– А!
Николь не было дела до восклицаний, хотя интонация Андре должна была бы навести ее на размышления.
– Раз госпожа настаивает, я позволю себе начать, – продолжала она.
– Ну, ну, послушаем, – отвечала Андре.
– Я хочу выйти замуж, госпожа, – заявила Николь.
– Да? – удивилась Андре. – Не рано ли тебе об этом думать, ведь тебе еще нет семнадцати?
– Госпоже тоже только шестнадцать лет.
– И что же?
– А то, что хотя госпоже только шестнадцать, разве она не подумывает о браке?
– С чего вы взяли? – сухо спросила Андре. Николь раскрыла рот, чтобы сказать дерзость, но она хорошо знала Андре, она понимала, что едва начатому объяснению немедленно будет положен конец, поэтому, она спохватилась.
– Да нет, откуда мне знать, о чем думает госпожа, я простая крестьянка и живу так, как того требует природа.
– Как странно ты изъясняешься! – Странно? Разве не естественно любить кого-нибудь и отдаваться любимому?
– Пожалуй. Так что же?
– Ну вот, я люблю одного человека.
– А этот человек тебя любит?
– Надеюсь, госпожа.
Николь поняла, что сомнение прозвучало слишком вяло, необходимо было отвечать уверенно.
– Я в этом убеждена, – поправилась она.
– Прекрасно! Мадмуазель не теряет времени даром в Таверне, как я вижу!
– Надо же подумать о будущем. Вы – барышня и можете получить наследство от какого-нибудь богатого родственника. А я сирота и могу надеяться только на то, что сама кого-нибудь найду.
Все это казалось Андре настолько естественным, что она мало-помалу забыла о том, что вначале сочла эти разговоры неприличными. Кроме того, врожденная доброта взяла верх.
– Так за кого же ты собираешься замуж? – спросила она.
– Госпожа знает его, – отвечала Николь, не сводя прекрасных глаз с Андре.
– Я его знаю?
– Отлично знаете.
– Кто же это? Ну не томи меня!
– Боюсь, что мой выбор будет неприятен госпоже.
– Неприятен?
– Да!
– Так ты сама находишь его неподходящим?
– Я этого не сказала.
– Тогда смело говори, – ведь господа обязаны интересоваться судьбой тех, кто хорошо им служит, а я тобой довольна.
– Госпожа очень добра.
– Ну так говори скорее и застегни мне корсет. Николь собралась с силами.
– Это… Жильбер, – проговорила она, проницательно глядя на Андре.
К великому удивлению Николь, Андре и бровью не повела.
– Жильбер! А, малыш Жильбер, сын моей кормилицы?
– Он самый, госпожа.
– Как? Ты собираешься выйти за этого мальчика?
– Да, госпожа, за него.
– А он тебя любит?
Николь подумала, что настала решительная минута.
– Да он сто раз мне это говорил! – отвечала она.
– Ну так выходи за него, – спокойно предложила Андре. – Не вижу к тому никаких препятствий. Ты осталась без родителей, он – сирота. Вы оба вольны решать свою судьбу.
– Конечно, – пролепетала Николь, ошеломленная тем, что все произошло не так, как она ожидала. – Как! Госпожа позволяет?..
– Ну разумеется. Правда, вы оба еще очень молоды.
– Значит, мы будем вместе больше времени.
– Вы оба бедны.
– Мы будем работать.
– Что он будет делать? Он ведь ничего не умеет. На этот раз Николь не сдержалась: лицемерие хозяйки вывело ее из себя.
– С позволения госпожи, она несправедлива к бедному Жильберу, – заявила она.
– Вот еще! Я отношусь к нему так, как он того заслуживает, а он бездельник.
– Он много читает, стремится к знанию…
– Он злобен, – продолжала Андре.
– Только не по отношению к вам, – возразила Николь.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Госпожа лучше меня знает: ведь по ее распоряжению он ходит на охоту.
– По моему распоряжению?
– Да. Он готов пройти много миль в поисках дичи.
– Клянусь, я этого не подозревала.
– Не подозревали дичь? – насмешливо спросила Николь.
Андре, возможно, посмеялась бы над этой остротой и в другое время могла бы не заметить желчи в словах камеристки, если бы находилась в привычном расположении духа. Но ее измученные нервы были натянуты, как струна. Малейшее усилие воли или необходимость движения вызывали в ней дрожь. Даже при небольшом напряжении ума она должна была преодолевать сопротивление: говоря современным языком, она нервничала. Удачное словцо – филологическая находка – обозначающее состояние, при котором все дрожит от нетерпения; состояние сродни тому, что мы испытываем, когда едим какой-нибудь терпкий плод или прикасаемся к шероховатой поверхности.
– Чем я обязана твоему остроумию? – оживилась вдруг Андре. Вместе с нетерпимостью к ней вернулась проницательность, которую она из-за недомогания не могла проявить в самом начале разговора.
! – Я не остроумна, госпожа, – возразила Николь. – Остроумие – привилегия знатных дам, а я – простая девушка, я говорю то, что есть.
– Ну и что же ты хочешь сказать?
– Госпожа несправедлива к Жильберу, а он очень внимателен к госпоже. Вот что я хотела сказать.
– Он исполняет свой долг, будучи слугой. Что же дальше?
– Жильбер не слуга, госпожа, он не получает жалованья.
– Он сын нашего бывшего управляющего. Он ест, спит и ничего не платит за стол и угол. Тем хуже для него, – значит он крадет эти деньги. Однако на что ты намекаешь, почему ты так горячо защищаешь мальчишку, на которого никто и не думал нападать?
– О, я знаю, что госпожа на него не нападает, – с ядовитой улыбкой проговорила Николь, – скорее напротив.
– Ничего не понимаю!
– Потому что госпожа не желает понимать.
– Довольно, мадмуазель, – холодно отрезала Андре. – Немедленно объясни, что все это значит!
– Госпоже лучше меня известно, что я хочу сказать.
– Нет, я ничего не знаю и даже не догадываюсь, потому что мне некогда разгадывать твои загадки. Ты просишь Моего согласия на брак, не так ли?
– Да, госпожа. Я прошу госпожу не сердиться на меря за то, что Жильбер меня любит.
– Да мне-то что, любит тебя Жильбер или нет? Послушайте, мадмуазель, вы начинаете мне надоедать.
Николь подскочила, как петушок на шпорах. Долго сдерживаемая злость нашла, наконец, выход.
– Может, госпожа и Жильберу сказала то же самое? – воскликнула она.
– Да разве я хоть однажды разговаривала с вашим Жильбером? Оставьте меня в покое, мадмуазель, вы, верно, не г, своем уме.
– Если госпожа с ним и не разговаривает, то есть больше не разговаривает, то не так уж и давно.
Андре подошла к Николь и смерила ее презрительным взглядом.
– Вы битый час мне дерзите, я требую немедленно Прекратить…
– Но… – взволнованно начала было Николь.
– Вы утверждаете, что я разговаривала с Жильбером?
– Да, госпожа, я в этом уверена. Мысль, которую Андре до сих пор не допускала, показалась ей теперь вероятной.
– Так несчастная девочка ревнует, да простит меня Бог! – рассмеялась она. – Успокойся, Леге, бедняжка, я не смотрю на твоего Жильбера, я даже не знаю, какого цвета у него глаза.
Андре готова была простить то, что уже считала не дерзостью, а глупостью.
Теперь Николь сочла себя оскорбленной и не желала прощения.
– Я вам верю, – отвечала она, – ночью нелегко было рассмотреть.
– Ты о чем? – спросила Андре, начиная понимать, но еще отказываясь верить.
– Я говорю, что если госпожа говорит с Жильбером только по ночам, как это было вчера, то, конечно, трудно при этом рассмотреть черты его лица.
– Если вы не объяснитесь сию минуту, то берегитесь! – сильно побледнев, проговорила Андре.
– О, нет ничего проще, госпожа! – сказала Николь, забывая всякую осторожность. – Сегодня ночью я видела…
– Тише! Меня кто-то зовет, – перебила ее Андре. Снизу в самом деле раздавался голос:
– Андре! Андре!
– Ваш батюшка, госпожа, – сказала Николь, – и с ним вчерашний незнакомец.
– Ступайте вниз. Скажите, что я не могу отвечать, потому что плохо себя чувствую, что я разбита, и немедленно возвращайтесь: я хочу покончить с этим нелепым разговором.
– Андре! – снова послышался голос барона. – Господ дин де Бальзамо хотел бы пожелать вам доброго утра.
– Ступайте, я вам говорю! – приказала Андре, властно указав Николь на дверь.
Николь беспрекословно повиновалась, как все в доме повиновались Андре, когда она приказывала.
Но едва Николь вышла, как Андре почувствовала нечто странное. Несмотря на то, что она твердо решила не выходить, неведомая сила заставила ее подойти к окну, которое оставалось приотворенным из-за Николь.
Она увидала Бальзаме. Он низко ей поклонился и смотрел на нее не отрываясь.
Она покачнулась и ухватилась за ставень.
– Здравствуйте, сударь! – в свою очередь, отвечала она.
Она произнесла эти слова в тот самый момент, когда Николь подошла к барону предупредить его, что его дочь не может отвечать. Открыв рот, Николь в изумлении замерла, ничего не понимая в этом капризе.
Почти тотчас же обессилевшая Андре рухнула в кресло.
Бальзамо не сводил с нее глаз.
Глава 12.
ДНЕВНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Путешественник поднялся засветло, чтобы проверить, на месте ли карета, и справиться о самочувствии Альтотаса.
В замке все еще спали, за исключением Жильбера, притаившегося за оконной решеткой отведенной ему комнаты рядом с входной дверью. Он с любопытством следил за каждым движением Бальзамо.
Притворив за собой дверцу кареты, в которой спал Альтотас, Бальзамо куда-то ушел. Он был уже далеко, когда Жильбер выскользнул из дому.
Поднимаясь в гору, Бальзамо был поражен тем, как при дневном освещении изменился пейзаж, показавшийся ему таким мрачным накануне.
Небольшой замок, сложенный из белого камня и красного кирпича, был окружен непроходимыми зарослями смоковниц и альпийского ракитника. Их душистые ягоды Гроздьями падали на крышу замка и словно венчали его золотой короной.
Перед входом был расположен бассейн, имевший около тридцати футов по периметру. Он был окаймлен широким газоном и кустами цветущей бузины Глаз отдыхал при виде этого великолепного зрелища, особенно при виде высоких каштанов и осин, росших вдоль дороги.
По обеим сторонам замка от флигелей расходились широкие аллеи, состоявшие из кленов, платанов и лип Они поднимались невысоким, но густым лесом В их кронах нашли приют бесчисленные птицы. По утрам они будили своими звонкими трелями обитателей замка. Бальзамо отправился по аллее, отходившей от левого флигеля, и, пройдя шагов двадцать, оказался среди кустов жасмина и роз, которые источали нежный аромат, особенно сильный после прошедшей накануне грозы. Сквозь заросли бирючины пробивались ветви жимолости и жасмина; под ногами расстилался ковер из ирисов вперемешку с дикой земляникой; над головой переплетались цветущая ежевика и розовый боярышник.
Так Бальзамо оказался в самом живописном месте. Его взору открывались развалины, по которым еще можно было судить о былом величии старинного замка. Наполовину уцелевшая башня возвышалась над грудой камней, густо поросших плющом и диким виноградом – верными спутниками разрушения, которых природа поселила в руинах, словно пытаясь доказать, что и в развалинах возможна жизнь.