— Я ее ненавижу.
— Кого?
— Мать!
— А отца?
— Ну, отец… Если бы он был жив, — с неожиданной тоской вдруг произнес Горелов.
— Если бы он был жив, то проклял бы сейчас своего сына, — убежденно сказал Зотов. — При обыске мы нашли у вас его письма. Это был честный боевой офицер.
— Все было бы по-другому, — покачал головой Горелов.
— Но вы забыли отца.
— Нет!… — воскликнул Горелов и тут же осекся. — Забыл. Вы верно сказали — забыл…
Зотов внимательно посмотрел на него и продолжал:
— Через два года вы вернулись в Москву. Окончили школу. Поступили в институт. Какой институт?
Горелов ответил.
«И Лена там», — мелькнуло вдруг в голове у Сергея.
— Ваша тетка говорит, что вы неплохо учились. Но потом…
— Тетка, тетка… — с раздражением перебил его Горелов. — Что она понимает! В институте узнали о моей судимости, и все отвернулись от меня, почти все. А я не пошел к ним на поклон! Плевал я на них!
— Нашлись новые друзья?
Горелов в ответ лишь кивнул головой. Он сидел высокий, угловатый, с искаженным лицом, в помятом модном костюме, спутанные волосы падали ему на лоб. В больших черных глазах его давно потух вызывающий блеск.
— Да, рядом с вами не было уже отца, — с неподдельной горечью продолжал Зотов. — Но у вас были его письма, надо сказать, замечательные письма. Я тут обратил внимание на одно место. — Он надел очки и, вынув из пачки исписанную страницу, не спеша прочел отчеркнутые красным карандашом строки: — «…Помни, сынок, мы ведем сейчас страшный, смертельный бой, ведем его за Родину, за светлое будущее, за счастье и свободу. А мое будущее — это ты, ближе и дороже нет у меня теперь человека. Я хочу видеть тебя здоровым и счастливым. Учись, сынок, учись хорошо, будь смелым, правдивым и сильным. Я хочу рассказать тебе…» Дальше идет один поучительный боевой эпизод, — сказал Зотов, откладывая письмо в сторону и снимая очки. — Вот что завещал вам отец.
Он посмотрел на Горелова. Тот сидел сгорбившись, низко опустив голову, и беззвучно плакал.
Сергей слушал и думал о том, как сложна жизнь, как порой нелегко выбрать в ней прямой и ясный путь, и еще думал он, как много надо знать, самому пережить и передумать, чтобы вот так, как Зотов, разговаривать с людьми, уметь заглянуть им в душу.
— Нам все-таки необходимо знать, Горелов, что за девушка была с вами в машине, — тихо, но твердо произнес Зотов.
— Она ничего не знает, она не причастна к делу, — ответил Горелов, не поднимая головы.
— Это она? — спросил Зотов, показывая фотографию Валентины Амосовой.
Сергей, не дыша, впился глазами в лицо Горелова. Ему казалось, что сейчас решится и его судьба.
Горелов поднял голову, усмехнулся и сказал:
— Ее фото в вашей коллекции нет и не будет. С нами была Варя Белова из моего института. Пригласил покататься на машине, для отвода глаз Кольке.
Допрос продолжался. Горелов отвечал на все вопросы, и чувствовалось, что он говорит правду: злая воля его была сломлена.
Но каждый раз, когда Зотов касался Папаши, лицо Горелова покрывалось красными пятнами, и он грубо, почти истерично отказывался отвечать.
Когда его, наконец, увели, Зотов устало откинулся на спинку кресла и, закурив последнюю за день папиросу (он давно берег ее для этой минуты), сказал:
— Дело закончено, друзья. Преступление раскрыто.
— Но ловок этот барыга, — заметил Сергей усмехаясь. — До чего запугал парня. И вещички получил.
Он был подавлен своей неудачей и не знал, как скрыть это от окружающих.
Зотов исподлобья взглянул на Сергея и резко, с ударением произнес:
— В разговоре с товарищами по работе, Коршунов, а тем более в других местах, не прибегайте к жаргону преступников. Чтобы я больше не слышал от вас этих словечек. Ясно?
— Ясно, товарищ майор, — краснея, ответил Сергей.
— А что касается этого Папаши, — задумчиво продолжал Зотов, — дело тут обстоит не так просто. Как думаете, Гаранин?
— Так и думаю, — пробасил Костя. — Интересный тип.
— Интересный — не то слово, — многозначительным тоном поправил его Зотов.
Поздно вечером Сергей вызвал на последний допрос Валентину Амосову. Он уже собирался приступить к нему, когда в комнату вошел Сандлер. Сергей встал.
— Допрашивайте, Коршунов. Я послушаю, — сказал Сандлер, усаживаясь за стол Гаранина.
Сергей сел, придвинул к себе протокол допроса и строго посмотрел на заплаканное, чуть бледное лицо Валентины.
— Действительные преступники установлены и разоблачены, Амосова, — сказал он. — Объясните, почему вы лгали и мешали следствию.
Валентина в ответ всхлипнула и опустила голову.
— Почему вы солгали, указав мнимых спутников во время поездки в Москву?
— Чтобы вы легче поверили, — тихо ответила Амосова.
— Почему лгали Голиковой насчет ее находки?
— Я этот платок сразу потеряла и боялась признаться.
— Так. А почему лгали насчет вашего зимнего пальто?
— Я его действительно собралась продать. А когда произошло убийство, я подумала, что дяде станет меня жалко и он купит мне новое.
— Вы кругом изолгались, Амосова, — вступил в разговор Сандлер. — Скажите, вы, наверное, и раньше лгали всегда и всем?
Валентина повернулась и вдруг, встретившись с ним глазами, сказала устало и горько:
— Мне всегда казалось, что когда лжешь — легче жить. Я получила хороший урок, на всю жизнь.
— Посмотрим, пойдет ли он вам на пользу, — задумчиво сказал Сандлер и прибавил, обращаясь к Сергею: — Выпишите ей пропуск, Коршунов. Пусть отправляется домой.
Когда Амосова вышла, Сандлер посмотрел на огорченное лицо Сергея и рассмеялся:
— Не унывайте, Коршунов. Вам еще просто недостает опыта. Но у вас есть главное, что нужно людям нашей профессии. И это мне нравится.
Сандлер на минуту умолк, потом уже совсем другим, озабоченным тоном произнес:
— Имейте в виду. Дело это не закончилось арестом Горелова. У нас на горизонте появилась другая, куда более опасная фигура — Папаша. Понимаете? Так запугать этого мерзавца Горелова и толкнуть на убийство — это не шутка. И никаких подходов к нему пока нет. Папаша… — задумчиво повторил он. — Нет, не знаю такой клички. А странно! Ведь преступник он, кажется, старый. Да, очень странно.
ГЛАВА 3
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С СОФРОНОМ ЛОЖКИНЫМ
Москва задыхалась от зноя. Под палящими лучами солнца расплавлялся асфальт. С утра до вечера на центральных улицах были видны голубые автополивщики, в веере их хрустальных струй мелькали обрывки радуг. Но ничто не приносило облегчения. Вода, падая на раскаленный асфальт, почти мгновенно превращалась в теплые струйки пара. Около киосков и вагончиков с газированной водой стояли длинные очереди.
Вечер не принес прохлады. Душный и горячий воздух, казалось, еще больше сгустился, нечем было дышать.
Сергей, Гаранин и Лобанов устроились в самом далеком и глухом уголке Нескучного сада. Они разлеглись на траве и лениво переговаривались.
— Ох, — простонал Сергей, переворачиваясь на бок, — все мышцы болят!
— Самбо — великая вещь, — нравоучительно произнес Лобанов, жуя травинку. — В нашем деле абсолютно необходимая. Вот, помню, у Воронцова был случай.
При упоминании о Воронцове Сергей невольно нахмурился. За последнее время их отношения еще больше испортились. Сергей болезненно переживал свою первую неудачу. И именно потому, что Воронцов больше других посмеивался в свое время над его версией и в результате оказался прав, Сергей невзлюбил его еще больше. Но главное в этой взаимной неприязни было презрительное мнение Воронцова о новом сотруднике. Поэтому Воронцов в присутствии Сергея становился ядовитым, задиристым и самоуверенным и тем неизменно вызывал негодование у Сергея.
— Ничего хорошего в вашем Воронцове не вижу, — раздраженно произнес он.
— Ну, это ты напрасно, — безмятежным тоном возразил Лобанов. — Виктор в общем неплохой парень, ей-богу!
— Склочник он! Мелкая душонка! — вскипел Сергей. — А вы просто языка его боитесь.
— Ха-ха-ха! — залился Лобанов. — Слыхал, Костька? Склочник… Это Витька-то!…
Молчавший до сих пор Гаранин при последних словах Сергея повернулся со спины на бок и, обращаясь к Лобанову, сердито спросил:
— Чего ты веселишься? — и со сдержанной силой произнес: — Клевета это! В своей личной обиде слишком далеко зашли, Коршунов.
Минуту все молчали. Гаранин тяжело перевалился через плечо я больше не смотрел на Сергея. Лобанов перестал смеяться, лицо его стало серьезным.
От их единодушного отпора Сергею стало не по себе. «Личная обида». Эти слова глубоко задели его, я задели потому, что были правильны. Сергей тут же признался себе в этом. Он привык к крепкой, открытой дружбе, к честным и прямым отношениям с людьми. И ему стало стыдно за свою вспышку, за явную несправедливость своих слов. К этому прибавилось ощущение своей вины перед людьми, которых он считал своими друзьями и которые действительно были его друзьями.
Сергей встал, прошелся по полянке и остановился перед Гараниным.
— Ну, согласен. Погорячился, — негромко сказал он. — Беру свои слова обратно.
— Вот это другой разговор, — повернулся Костя, с земли протягивая ему руку. — В таких случаях, брат, самолюбие — в карман.
— Похвально, весьма похвально, — с шутливой торжественностью произнес Саша. — А теперь могу рассказать нашему молодому сотруднику еще один случай, в назидание. Из моей практики.
— До чего же ты хвастать любишь, — с досадой произнес Гаранин.
— Ничего подобного, просто люблю рассказывать, — обиделся Лобанов.
Помолчали.
Потом Гаранин встал, отряхнулся и, взглянув на светящийся циферблат часов, сказал:
— Пошли, братцы, а то я все бока уже пролежал. Они прошли парк, и у выхода Костя простился с друзьями.
Сергею вдруг стало грустно.
Интересно, что сейчас делает Лена? У нее теперь каникулы. Уехала, наверное, из Москвы. А может быть, нет?
— Слушай, Саша, — неожиданно обратился он к Лобанову. — Хочешь, и тебя познакомлю с одной очень красивой девушкой?
— А ради чего? — насторожился Лобанов. — Тебе самому хочется ее видеть?
— Нет, так просто, — растерялся Сергей, не ожидавший такой проницательности от своего друга.
— Что ж, можно, — согласился Лобанов.
Они разыскали телефон-автомат и вместе пошли в стеклянную будку, Сергей набрал номер, услышал длинный гудок и вдруг решительно повесил трубку.
— Не буду я ей звонить, — мрачно объявил он.
Лобанов удивленно посмотрел на Сергея и, видно поняв, что творится у него в душе, убежденно сказал:
— И не звони. Чувства, знаешь, не склеивают.
На следующий день около семи часов вечера дежурный по МУРу доложил Зотову:
— В вашей зоне крупная квартирная кража. Запишите адрес. Машина у подъезда.
…В передней большой, хорошо обставленной квартиры в новом доме на Песчаной улице оперативную группу МУРа встретил сотрудник районного отделения милиции. Он отозвал Зотова в сторону и коротко доложил:
— Обстановка сохранена полностью. Хозяин квартиры — ответственный работник Комитета по делам строительства, крупный инженер Шубинский. Ему сейчас плохо, лежит в столовой на диване. Я вызвал врача. Кроме того, — понизив голос, добавил он, — по его требованию я вызвал сотрудников Комитета госбезопасности. У него, оказывается, какие-то секретные бумаги хранились.
— Из комитета еще не приехали?
— Нет, сейчас будут.
— В каком состоянии Шубинский?
— По-моему, плох.
Зотов приказал своим спутникам приступить к осмотру квартиры, но в столовую пока не заходить, чтобы не тревожить больного.
В этот момент в парадную дверь позвонили. Вошли два незнакомых человека в штатских костюмах и спросили, кто начальник группы. Им указали на Зотова.
— Капитан госбезопасности Фролов, — представился Зотову один из прибывших, протягивая удостоверение. — С кем я говорю?
— Майор милиции Зотов. Прошу вас сюда, в столовую, капитан. Выясним у потерпевшего, что похищено и кому из нас, собственно, придется вести дело.
Войдя в столовую, Зотов увидел лежащего на диване Шубинского — полного человека с седыми волосами и аккуратно подстриженной седой бородкой. Рядом с ним на стуле сидела женщина в белом халате. Она держала его обессиленную руку и следила за часами, как видно, считая пульс. Увидев вошедших, женщина бережно положила руку Шубинского и бодрым тоном сказала:
— Ну вот. Все в порядке, Антон Захарович. Непосредственной опасности больше нет. Но два-три дня надо вылежать. Строгий постельный режим. И без всяких волнений.
— Но это же абсолютно невозможно! Мне на доклад к министру надо, — растерянно произнес Шубинский.
— Ничего знать не хочу. Ваше здоровье дороже.
— Ну, хорошо, хорошо, — морщась от боли, покорно вздохнул Шубинский.
Женщина с озабоченным видом обратилась к вошедшим:
— Прошу вас, товарищи, не утомлять больного. Для него главное сейчас — покой.
— Постараемся, доктор, постараемся, — ответил Зотов, подходя к дивану, и, обращаясь к Шубинскому, сказал: — Моя фамилия Зотов, я из Московского уголовного розыска. А это капитан Фролов, из Комитета госбезопасности. Прошу вас, товарищ Шубинский, скажите нам прежде всего, что взяли преступники.
— Садитесь, друзья мои, — ответил Шубинский.
Слабым движением руки он указал на стулья, потом взглянул на врача. Та поняла значение этого взгляда.
— Только без волнений и лишних разговоров, — внушительно, как заклинание, произнесла она и вышла из комнаты.
Шубинский повернулся на бок, при этом лицо его снова исказилось от боли.
— Вот сердце сдавать стало, — ворчливо пожаловался он. — Поволновался — и на тебе, чуть инфаркта не нажил. Но «чуть», как говорится, не в счет, — слабо улыбнулся он, нервно теребя бородку. — Дело вот в чем. Я, видите ли, только на днях с Урала прилетел. Консультирую там строительство одного… гм… ну, важного, что ли, объекта и привез, видите ли, документы. То есть главные-то отправили без меня, однако кое-что я и сам захватил. А кроме того, я там уже по своей, так сказать, научной линии кое-какие заметки сделал. И вот эти самые заметки для будущих работ в столе у себя и запер. А сегодня вхожу я в квартиру и вижу: буфет — вон тот — открыт, посуда вверх дном. В спальне шкафы открыты, многих вещей нет. Ну, я уже сам не свой — в кабинет. Стол мой взломан, ящики выдвинуты, все перерыто. Вот тут у меня сердце и сдало. Еле дотащился до кресла. Стал смотреть, а перед глазами все плывет, плывет…
Шубинский устало откинул голову на подушку и на секунду закрыл глаза. Фролов и Зотов молча переглянулись.
— Но все-таки собрался с силами, — продолжал Шубинский, — заглянул в ящик. Вижу, целы мои записки. Тут уж я сумел только в милицию позвонить и свалился. А вас, друг мой, — обратился он к Фролову и опустил руку на лежавший рядом портфель, — я хочу попросить: возьмите мои записки и отошлите на сто тринадцатый объект. Я их потом там разберу. Как видно, все происшедшее, слава богу, не по вашей части.
— А где ваша семья, Антон Захарович? — участливо спросил Зотов.
— На даче.
— Какие же вещи у вас украли, можете сейчас сказать?
— Увольте, дружок. Вечером жена приедет, тогда…
— И последний вопрос: можете хотя бы приблизительно определить время, когда произошла кража?
Помолчав, Шубинский неуверенно сказал:
— Соседка наша, — она обед мне эти дни готовила, — говорит, что заходила около часу дня. А я приехал в четыре. Вот, значит, в этот промежуток.
— Как зовут вашу соседку?
— Зовут Варвара Ильинична. Она живет в двадцатой квартире, на нашем этаже.
— Ну, спасибо, Антон Захарович, — сказал Зотов вставая, — простите, что утомили вас. Больше ни о чем спрашивать не буду. Разрешите только нашим сотрудникам осмотреть столовую.
— Да ради бога, — развел руками Шубинский. — В конце концов из-за меня же хлопочете.
Он снова прикрыл глаза.