— На государыню только дивиться нужно, на ее к нему милости. Стоит он того, чтобы наказать его примерно за все его продерзости и кривляния. Шутка ли — на глазах у всех он около года ведь эту роль играл. Болен, вишь ты, скучно, тяжко… А вон Захар сказывал: три тысячи душ жалуется, в Москве дом ему будут строить.
— Ах, что-то теперь будет? Что-то и там происходит? — говорили, мигая по направлению роскошного дворцового флигеля, занимаемого Мамоновым.
Но никто не мог знать подробностей обручения графа: кроме государыни, Нарышкиной и Салтыкова никого там не было. Однако на другой день говорили, что государыня была чрезвычайно милостива к жениху и невесте. Они стали перед ней на колени, просили у нее прощения, и она их простила…
Сергей все ждал возможности увидеть Екатерину и лично передать ей просьбу об отпуске.
На следующий день после обручения Мамонова он присутствовал на вечернем выходе. Императрица появилась спокойная и величавая, но все ясно заметили ее бледность, признаки утомления. Она по своему обычаю милостиво подходила то к тому, то к другому, несколько минут разговаривала с графом Безбородко. Все жадно прислушивались к каждому ее слову.
Сергей стоял в нескольких шагах и, вовсе даже не прислушиваясь, слушал, что говорила императрица графу.
— Я уж изготовила письмо, — сказала она, — нужно принять решительные меры, я не хочу, чтобы на меня возлагали такие надежды, которых осуществить я не в силах. Симолин должен объясниться ясно и прямо, высказать, что я не могу одобрить ни одну из принимаемых мер… Страшная, фатальная слабость, чрезмерные уступки, которым конца не будет!.. Приговор этому несчастному правительству подписан… Приготовь, граф, все бумаги, завтра доложи мне, и мы отправим надежного человека…
Безбородко молча поклонился.
Екатерина, проходя мимо Сергея, почти не остановившись, сказала ему:
— Господин Горбатов, прошу вас ко мне через час — у меня до вас дело.
Сергей вспыхнул, а затем побледнел. Он ждал случая говорить с нею, и вот она сама зовет его. Но это дело, какое дело? Чего ему ждать? Что будет? А ждать целый час.
Этот час оказался для него еще мучительнее, чем он ожидал.
Придворные решительно не дали ему покоя. Он наслушался столько любезностей, увидал столько утонченного внимания к себе, выслушал столько выражений преданности и сердечного к нему влечения, которое все эти господа почувствовали, как только его увидали, что, несмотря на привычную свою сдержанность, он едва воздержался от резких ответов. Ему было невыносимо среди этих людей, он спешил уйти, хотел пробраться в сад и скоротать там остающееся время ожидания, но его не пускали. К нему то и дело подходили новые лица.
Он был предметом всеобщего внимания. Все слышали слова, сказанные ему императрицей, и выводили из этих слов свои заключения.
Конечно, он получит какое-нибудь новое назначение.
Наконец час прошел. С замирающим сердцем, с холодеющими руками Сергей направился в покои государыни. Он опять столкнулся с дежурным офицером Зубовым. Хорошенький мальчик и на этот раз предупредительно с ним поздоровался. Но Сергей, даже несмотря на все свои волнения, заметил в нем какую-то перемену. Лицо его так и сияло, великолепные глаза так и искрились.
— Пожалуйте, пожалуйте, Сергей Борисыч! — сказал он. — Государыня ждет вас, мне нечего й докладывать.
Сергей молча кивнул ему головой и прошел.
Войдя в кабинет императрицы, он увидел ее перед письменным столом; она что-то писала и, по-видимому, была погружена в свою работу, так что не слышала скрипа двери, не заметила его появления. Он остановился в недоумении и кашлянул.
Императрица продолжала писать.
Он сделал несколько шагов к письменному столу.
Наконец Екатерина обернулась, кивнула ему головой и, указывая на кресло рядом с собою, проговорила:
— Присядьте здесь, я сейчас кончу.
Он исполнил ее приказание и сидел, рассеянно глядя на быстрое движение ее пера по бумаге, на ее строгий профиль с выдающимся подбородком и резкой чертой между бровями.
Он чувствовал, что чем ближе минута объяснения и выхода из неизвестности, тем сильнее и сильнее его волнение. Да и кроме того, у него вдруг явилось совсем иное, неожиданное ощущение. Он по чему-то, по чему-то совсем неуловимому, но для него достаточному и ясному, теперь уже знал наверное, что должно совершиться что-то особенное. Императрица так же, как и всегда, милостиво кивнула и улыбнулась; она пригласила его сесть и подождать своим обычным и ласковым голосом. Но ведь она не та, совсем не та, он не узнает ее, она производит на него новое впечатление, не имеющее ничего общего ни с тем, когда он только что узнал ее, ни с тем, когда она, допустив его в свой интимный кружок, оказывала ему знаки своего внимания… Она не та… не та!.. Но что же случилось, что теперь будет?..
Екатерина положила перо, открыла табакерку, понюхала и обратилась к Сергею. Он встретился со взглядом ее светлых глаз, но ничего не прочел в этом взгляде, к тому же это было одно лишь мгновение.
Она опустила глаза, будто рассматривая крышку табакерки.
— Сергей Борисыч, — сказала она, — назначив вас на службу к графу Безбородко, я не ошиблась в ваших способностях: вы доказали их и вашему начальнику, и мне. В короткое время вы сумели заслужить мое доверие, сейчас я представлю доказательства в этом.
Что значило это вступление? Сергей хотел что-то сказать и не мог. Он только слушал, и сердце его то замирало, то принималось ожесточенно биться.
— Я намерена возложить на вас такое поручение, какое могу дать только человеку, в способностях которого, скромности и разумности я вполне уверена. Я получила очень серьезные депеши и письма Симолина, и мой ответ должен заключать в себе подробную программу дальнейшего способа наших действий относительно Франции. Мне нужен верный человек, который передал бы Симолину письмо и некоторые документы, и который бы, кроме того, знал мои взгляды, мог бы быть ему полезным помощником в такое трудное время. Готовы ли вы служить мне?
Сергей начал теряться. Он не совсем даже понимал, что ему говорили и, почти машинально встав и отдавая глубокий поклон, проговорил, что служить императрице и исполнять ее приказания — его прямая и священная обязанность.
Екатерина подняла на него свои спокойные, блестящие глаза и сказала:
— В таком случае, мой друг, отправляйтесь сейчас же в Петербург, соберитесь в дорогу; на это, сударь, я могу вам дать только сутки времени. Завтра к вечеру в этот же час я буду ждать вас… Ты найдешь у меня и графа, мы передадим тебе, что нужно, а послезавтра утром и в дорогу — нельзя ни одного дня терять, дело спешное и крайней важности…
Сергей побледнел и все сразу понял. От такого поручения, выраженного в крайне лестной для него форме, отказаться немыслимо. Послезавтра он будет на дороге к Парижу. Мечта долгих лет так нежданно осуществляется; но ведь обстоятельства изменились. Он жадно ухватился бы за поездку во Францию, но теперь ему нужно быть в Горбатовском, там ждет не дождется его Таня. Да и с матерью хотелось бы увидаться перед долгой разлукой. Он побледнел еще больше. На выразительном его лице ясно изобразились его чувства. Императрица внимательно на него взглянула.
— Вы смущены поручением, мною на вас возложенным, вам оно не нравится? Скажите прямо!
— Я горжусь доверием вашего величества, — смущенно выговорил Сергей. — Но есть одно обстоятельство, которое смущает меня — семейные дела зовут меня теперь в деревню!..
— Что такое, не больна ли ваша матушка?
— Нет, она здорова, ваше величество.
— В таком случае, друг мой, я намерена поступить тиранически — вы должны ехать в Париж. Я извинюсь перед вашей матушкой за то, что лишаю ее удовольствия видеть вас… Но служба прежде всего. Поезжайте же в Петербург, готовьтесь к отъезду и прошу до завтрашнего вечера никому не говорить об этом деле.
Она протянула ему руку. Он наклонился, молча поцеловал эту руку и взглянул на Екатерину.
Но она на него не глядела, она озабоченно пересматривала бумаги на письменном столе.
«Другая, совсем другая!..» — невольно подумал Сергей.
Он вышел. У двери Платон Зубов с улыбкой ему поклонился.
— Сергей Борисыч, верно, можно поздравить с какой-нибудь новой милостью государыни? — шепнул он ему, все продолжая улыбаться.
«И этот вот совсем другой, — подумалось Сергею, — и чего ему нужно? Зачем он пристает ко мне?»
Он прошел дальше, ни слова не ответив на вопрос Зубова. К нему подходили, его спрашивали, стараясь всячески добиться от него хоть намека относительно того, что происходило в кабинете государыни.
Но он не мог и не хотел ни с кем говорить, он спешил скорее из дворца, ему надо было пользоваться временем.
XXX. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
Моська все еще находился в Царском. Он отлично знал все обстоятельства своего господина и теперь с нетерпением дожидался Сергея в маленькой комнатке надворного дворцового флигеля.
«Эх, дитя неразумное! — думал он. — Так ведь и рвется в Горбатовское, а о том не думает, что может, вернувшись, уж не наверстает потерянного времени! Ведь так оно во всем мире водится… Помню, на моих глазах бывало еще и при Елизавете Петровне: уедет человек из Питера на короткое время, уедет себе в силе, в почете, а вернется — ничего прежнего нету… Добрые люди не упустили времени — наговорили… Государыня и глядеть не хочет, и приходится опять уезжать из Питера, только уж не по своей доброй воле, а неволею: делать-то здесь уже нечего… Ох, боюсь — того вот и жди, что и с нашим то же будет!..»
Но эти неясные опасения скоро уступили место другому чувству. Моське самому неудержимо, хоть на несколько деньков, хотелось теперь в Горбатовское, хотелось ему повидать и Марью Никитишну, и всех своих старинных приятелей; хотелось повидать княжну Татьяну Владимировну Пересветову, которую он в своих мыслях считал суженой «батюшки Сереженьки» и которую любил горячей отцовской любовью.
Хотелось ему и помолиться на могиле Бориса Григорьевича, хотелось подышать воздухом горбатовского дома, горбатовского парка… Совсем ему здесь не нравилось, в этом Царском Селе, где знойной летней порою так людно, и шумно, и пыльно…
И вот он мечтал о милом Горбатовском, когда в комнату поспешно вошел Сергей. Едва взглянув на взволнованное и смущенное лицо Сереженьки, карлик понял, что это неспроста, что решение принято, но какое? Здесь ли оставаться или ехать в Горбатовское?
— Собирайся, Степаныч, мигом собирайся… Уложи все вещи… Сейчас едем! — взволнованно сказал Сергей.
— Уж и сейчас! Что так скоро? Куда мы на ночь глядя поедем?! — изумленно запищал карлик. — Раньше двух ден никак нам, батюшка, в Горбатовское не выбраться, ведь кабы знать заранее, ну так оно, конечно, все бы подготовить можно было, а теперь и то, и другое, и третье надобно…
— Да не в Горбатовское! Не в Горбатовское, Степаныч — совсем другое!.. — перебил его Сергей. — Не отпускают меня в Горбатовское. А вишь ты, в один день я должен собраться и послезавтра утром заграницу еду… В Париж!..
Карлик всплеснул руками, вытаращил глаза да так и остался.
— Что же это?! — наконец, завопил он. — Что за напасти?! Зачем такое — заграницу?! Зачем к басурманам?! И как же теперь матушка?! И опять, княжна наша? Что же это, Сереженька, али ты путаешь меня, голубчик?.. Не томи, скажи правду!..
— Правду и говорю, Степаныч, сам не рад, да что же делать… Дорогою расскажу, а теперь ступай скорее, распорядись лошадьми да призови камер-лакея, чтобы вещи укладывал!
Но карлик не слышал приказания господина. Он все еще стоял, состроив самую жалкую, испуганную мину, и никак не мог примириться с этим нежданным и возмутительным для него известием.
«В Париж! В Париж-таки! Басурманская трещотка, французишка треклятый торжествовать будет! В Париж, это на погибель-то! Господи не попусти! Господи помилуй!..»
— Да очнись, Степаныч, что с тобой?! — говорил Сергей. — Слышишь, нечего терять времени, мне еще столько дела… Не знаю, как и справлюсь. Да уж и ты не ленись — отдохнешь в Горбатовском, когда меня проводишь.
— Что?! — завизжал карлик, — в Горбатовском?! — Это чтобы я отпустил тебя к басурманам одного-то? Нет, уж это как твоей милости угодно, а такого дела не будет. Да и Марья Никитишна как собаку меня из Горбатовского выгонит, коли узнает, что я отпустил тебя!..
— Неужто ты и заграницу со мной? — улыбаясь сказал Сергей. — Я так думал, сам не поедешь… И ты хорошенько об этом подумай, ведь это не то, что в Питере: и жизни не рад будешь!..
— Нечего мне тут и думать! Коли ты в пекло лезешь, так и я за тобою! — проворчал карлик и, наконец, пошел распоряжаться лошадьми.
Дорогой были решены все вопросы.
Из откровенного рассказа Сергея карлик убедился, что Сереженьку винить нечего, что эта ужасная поездка решилась не по его воле, а сама судьба подшутила. Но хотя и понимал карлик, что винить некого, а все ж таки винил одного человека.
«Добился своего, анафемская трещотка, — шептал он про себя, съежившись как маленькая обезьянка в углу кареты. — Добился-таки, понадобилась, видно, тебе погибель дитяти… Ну, да посмотрим еще… Глаз с него теперь спускать не буду… Ох, тяжкие времена!..»
И он то и дело ерзал на своем месте, не в силах будучи подавить волнения и злобного чувства, которое поднимала в нем мысль о том, что вот теперь Рено торжествовать будет.
По приезде в Петербург он поскорее прошел в свою комнатку, чтобы не быть свидетелем радости и торжества француза.
И он был прав.
Рено, узнав от Сергея о внезапном решении и их предстоящей скорой поездке в Париж, чуть с ума не сошел от радости, даже позабыл свою сильную головную боль, которая его мучила в последние дни. Он бросился обнимать Сергея, смеялся, хлопал в ладоши. Ведь он уже совсем отказался от своих заветных планов и томился в тоске и бездействии, с каждым днем убеждаясь, что Сергея ожидает непредвиденная им и опасная карьера, что он надолго связан с Петербургом. И вдруг такое счастье!..
Он внимательно выслушал рассказ Сергея, понял все и с невольными слезами на глазах крепко обнял своего воспитанника. Он был им очень доволен. Но, придя несколько в себя, после первых минут восторга он заметил, что Сергей сумрачен и печален.
— Ах, дорогой Serge, — сказал он, — не время сегодня печалиться и смущаться чем-либо. Конечно, очень жаль, что мы не можем заехать в Горбатовское, но было бы уж чересчур требовать от судьбы полнейшего исполнения наших желаний. Поймите, лучше того, что случилось с вами, не могло случиться… И как хорошо, что эту зиму вы прожили здесь, она принесла вам большую пользу. Теперь вы появитесь на великой арене европейской деятельности уже человеком с некоторым опытом, с некоторым знанием… О! Как хорошо! Когда же мы едем — завтра?!
— Послезавтра утром, — отвечал Сергей. — И я прошу вас, Рено, вместе с Иваном Иванычем все здесь приготовить к отъезду. У меня не будет времени ни о чем думать… Я должен еще съездить в Гатчину, проститься с цесаревичем.
— О да, конечно! — согласился Рено.
— Если сейчас выеду, — продолжал Сергей, — то все равно, пока доеду до Гатчины, уже будет поздно — великий князь рано ложится. Я выеду ночью, с тем чтобы застать его при его пробуждении — это самое удобное время…
Сергей так и сделал. Но как он ни торопился, а все же раньше шести часов утра не успел добраться до гатчинского дворца.
Зная теперь более или менее ходы и выходы, он обратился к Кутайсову и узнал от него, что Павел Петрович уже с час как встал и гуляет в парке.
— Не могу терять ни минуты времени, — сказал Сергей, — и мне остается только одно: отправиться сейчас же в парк и постараться найти там его высочество.
Кутайсов задумался.
— Да у вас какое-такое спешное дело? — спросил он. — Я боюсь, как бы вы не растревожили великого князя. Я ваших дел, сударь, не знаю; но по двум-трем словам великого князя должен был заключить, что он будто бы вами не совсем доволен.