Эбнех долго смотрел на Шизумаата, а потом проговорил:
— В таком случае скажи, Шизумаат, должны ли мы подчиняться желаниям Ааквы, передаваемым его жрецами?
— Если это добрый закон, то им нужно пользоваться; если нет, то его следует отвергнуть, как поступил Ухе с Законом Мира.
Эбнех сузил глаза; соседи Шизумаата отодвинулись от него, чтобы их не задел гнев, который вот-вот обрушится на дитя Кадуаха. Жрец угрожающе спросил:
— Не хочешь ли ты сказать, Шизумаат, что законы Ааквы могут быть ложью?
Я зажмурился. Эбнех принуждал Шизумаата к богохульству. Я пытался предостеречь Шизумаата взглядом, но он не обращал на меня внимания. Я знал, куда клонит Эбнех, Шизумаат был достаточно разумен, чтобы тоже это понять; тем не менее он был слишком упрям, чтобы испугаться боли, которую испытает, принимая от жрецов наказание за богохульство.
— Если законы исходят от жрецов, — молвил Шизумаат, — то это значит, что они порождены смертными, обреченными ошибаться, то есть могут оказаться ложными.
Эбнех выпрямился.
— А если законы исходят от Ааквы?
— Тогда или Ааква небезупречен, или Ааквы вообще не существует. Вот что я вижу в Предании о Ухе.
В храме повисла зловещая тишина. Я подбежал к Шизумаату и схватил его за руку.
— Думай, Шизумаат! Думай, что говоришь!
Шизумаат вырвал у меня руку.
— Я подумал, Намндас, потому и дал такой ответ.
Эбнех оттолкнул меня от ученика.
— Лучше отойди, Намндас, если не хочешь навсегда застрять у стены Мадаха.
Жрец так разгневался, что мне в лицо полетела его слюна. Я испугался и не смел утереться. Он медленно обернулся к Шизумаату:
— Известно ли тебе, как ты поплатишься за свои слова?
— Да, Эбнех, я знаком с правилами, — ответил ему Шизумаат с улыбкой.
— Зная их, ты все равно издеваешься над ними?
— Не издеваюсь, а ставлю их под сомнение; я сомневаюсь в их происхождении; мне сомнительна их действенность. Знаю, жрецы выпорют меня за мои слова; но вот какой вопрос я вам задаю: докажет ли порка существование Ааквы и истинность его законов?
Жрец издал странный звук, словно его душили, и убежал от стены Мадаха, выкрикивая на бегу злые приказания. Шизумаата ждала кара Бога Дневного Света.
Утром, Когда Прародитель Всего осветил восточные колонны храма, я поднялся по ступеням и обнаружил Шизумаата на коленях среди колонн. Шизумаат прижимался щекой к камням пола. Камни были забрызганы темно-желтой ученической кровью. Глаза Шизумаата были зажмурены, грудь вздымалась. Позади него стояли двое жрецов с розгами. Сбоку стоял Эбнех и повторял:
— Подними голову, Шизумаат. Подними голову!
Шизумаат уперся ладонями в окровавленные камни, оттолкнулся и оказался на корточках; утренний свет Ааквы озарил его серое лицо.
— Поднял.
— Что же ты видишь?
Шизумаат поколебался, прищурился, глубоко вздохнул.
— Я вижу прекрасный утренний свет, который мы именуем Ааквой.
Эбнех наклонился над ним и прошипел в самое ухо:
— Является ли свет богом?
— Не знаю. Что ты подразумеваешь, говоря «бог»?
— Бог! Бог — это Бог! Уж не безумен ли ты?
— Чрезвычайно своевременный вопрос, Эбнех!
Одной рукой Эбнех схватил Шизумаата за плечо, другой указал на Аакву.
— Не есть ли это Прародитель Всего?
Шизумаат опустил плечи и медленно покачал головой.
— Я не знаю.
— А о чем говорит тебе твоя спина, Шизумаат?
— Моя спина говорит мне о многом, Эбнех. Она говорит, что ты недоволен мной; она говорит, что если усердно хлестать по живому мясу, из него брызнет кровь; она говорит, что это больно. — Шизумаат поднял глаза на Эбнеха. — Но она не говорит мне, что Ааква — бог; она не говорит мне, что законы жрецов — священная истина.
Эбнех поманил двоих с розгами.
— Секите его до тех пор, пока спина не расскажет ему об Аакве.
Один из слуг в ответ бросил розгу, развернулся и ушел в храм. Другой некоторое время смотрел на Шизумаата, а потом отдал розгу Эбнеху.
— Спина уже рассказала Шизумаату все, чему может научить розга. Возможно, ты сам придумаешь довод поубедительнее, Эбнех.
И второй слуга развернулся и удалился в храм.
Эбнех смотрел вслед обоим слугам; потом он отбросил розгу и посмотрел на Шизумаата.
— Почему ты восстаешь против Ааквы? Почему сопротивляешься мне?
— Я не восстаю ни против него, ни против тебя. Я только говорю правду, которую вижу; или ты предпочел бы, чтобы я тебе лгал? Послужило бы это на благо истине?
Эбнех покачал головой.
— Ты позоришь своего родителя.
Шизумаат уронил голову и так сидел до тех пор, пока Эбнех не отвернулся и не убежал в храм. Тогда Шизумаат взглянул на меня:
— Отведи меня к себе, Намндас. Сам я не дойду.
Я поставил ученика на ноги.
— Хочешь, я отведу тебя в твой дом?
Шизумаат усмехнулся, превозмогая боль.
— Одно дело — когда меня бьют за то, что я понимаю правду, и совсем другое — когда родитель побьет меня за то, что я уже побит. Это получится уже перебор.
Шизумаат закрыл глаза и упал мне на руки. И я потащил ученика из храма в мою келью за площадью.
Поправившись, Шизумаат опять присоединился к своему классу у стены Мадах. Я с удивлением увидел его там снова и еще больше удивился тому, что остался в классе старостой. Единственная перемена состояла в том, что учеников слушал теперь не Эбнех, а сменивший его жрец по имени Варрах. И выслушал Варрах чтение Шизумаата и его собственные рассуждения о законах Ааквы и смысле Предания об Ухе.
Порка совсем не повлияла на мнение Шизумаата, однако Варрах ничего не сказал, а просто выслушал и его, и других учеников, а потом похвалил меня за блестящие знания моих подопечных и их энергичные размышления.
Ужас от незнания безопасного пути — вот что я чувствовал. Под вопросом была моя жизнь, мое будущее. Если мне каким-то чудом удастся добраться до центра храма, то в преклонные годы у меня по крайней мере будет пища и место для ночлега. Если же жрецы меня прогонят, то меня ждут пески Мадаха. Мое будущее представлялось мне именно таким. Шизумаат обязательно поставит меня между собой и жрецами, и мне после этого уже не отмыться. Но одно я знал твердо: сердце не позволит мне допустить новую порку Шизумаата.
Шли дни, Шизумаат продолжал задавать вопросы и приходить к выводам, радовавшим Варраха и ужасавшим меня и моих подопечных. Варрах же поощрял Шизумаата размышлять и сомневаться, и вскоре все мы стали по-новому думать и говорить о новых для себя вещах. Однажды я сказал своим подопечным, что, по моему убеждению, когда-нибудь поменяется даже имя, коим жрецы именуют Бога Дневного Света.
— Все это происходит благодаря Варраху, а не мне, Намндас, — ответил на мои слова Шизумаат. — Вопросы, новые мысли — все это приходит естественно. Варрах позволяет этому происходить, просто не запрещая.
Совсем другим я приходил теперь к стене Мадаха, потому что с замиранием сердца ждал каждое утро нового познания радовался тому, что принадлежу к храму Ухе, хотел постигать будущее. Еще до осенних дождей Варрах выслушал от всех нас изложение выученного и увел наш класс от стены Мадах, к первому ряду колонн. Старостой класса Варрах оставил меня хоть и был я таким же учеником, как остальные.
Но впереди меня ждал самый главный урок, испытание, прибереженное судьбой и устроенное в самый неожиданный момент. Мне еще только предстояло узнать, что все на свете изменяется. Что верх становится низом, свет — тьмой, счастье сменяется горем, добро уничтожается. Но, еще не получив этого урока, мы испытывали судьбу, бросали ей вызов, постигали премудрость. И, как всегда, нашим предводителем был Шизумаат.
Теперь, когда наш класс пересел на новое, более достойное место, Варрах объявил, что пришло время попытаться найти применение тому, что мы узнали, за пределами храма.
— Испытайте свои знания, подтвердите или опровергните их, попытайтесь заменить чем-нибудь лучшим.
Некоторых учеников отправили в денведах, учиться воевать, некоторых — на фермы, учиться земледелию, некоторых — к ремесленникам, на рынки, к ростовщикам, учиться мастерить покупать и продавать. А нас с Шизумаатом отправили к последним из кочевников, учиться охоте.
Я пожаловался Шизумаату, что выпавшая нам доля таит меньше всего возможностей. Ведь времена кочевников ушли в прошлое. Во всем мире теперь возделывают землю, откармливают скот, покупают на рынках изделия ремесленников. Кочевники же ничего не созидают, ничего не изучают, не создают знаний, на основании которых можно было создать новые знания. Потому, заключил я, старые племена и оставались неизменными тысячи лет, пока Ухе не изменил правила тогдашнего мира.
И Шизумаат ответил мне на это:
— Намндас, каждый живущий, каждое место, каждая вещь может быть поучительной, надо только уметь учиться.
А потом пошли мы к престарелому родителю Шизумаата. Кадуах был польщен, что Варрах придерживается высокого мнения о классе Шизумаата и о нем самом. Простились мы с Кадуахом и отправились в страну куведах, где последние кочевые племена все еще преследовали стада даргатов.
Через десять дней мы взобрались по крутой тропе на северную стену Великого Разрыва и оказались над великой равниной Кудах. Она была плоской, как лепешка, поросла травой до пояса; кое-где на равнине высились огромные деревья менозы. И направились мы с Шизумаатом на юг, ночуя под деревьями.
В темноте, пока я готовил пищу, Шизумаат изучал детей Ааквы, разбросанных над нами на одеяле ночи. Однажды воротился Шизумаат к стоянке, вынул из костра головню и сказал мне:
— Намндас, я пойду с этим факелом на север. Когда свет факела станет таким же, как свет детей Ааквы, подними над головой две головни и помаши ими. И выкрикни мое имя.
— Что ты хочешь разглядеть? — спросил я. Мой соученик только улыбнулся и ответил:
— Давай сперва поглядим, а потом я тебе расскажу, что увидел.
И ушел Шизумаат, держа над головой пылающую головню, и зашагал на север. Я следил за его факелом, ни на мгновение не упуская его из виду. Но вот ушел он так далеко, что я уже не мог отличить огонек факела от света детей Ааквы низко над горизонтом. Я поднял головни, как условились, помахал ими, выкрикнул имя Шизумаата. И он, вернувшись к костру, принес с собой захватывающую, невероятную, богохульную идею.
— Подумай вот над чем, Намндас. Если Ааква есть великий огонь, кружащий по вселенной, а дети Ааквы — иные огни, полыхающие вдали, то разве нельзя предположить, что они кружат по иным вселенным? И нет ли в тех, иных вселенных собственных обитателей? — Шизумаат опять посмотрел на ночное небо. — Ради ответов на эти вопросы я готов много страдать. Ради встречи с этими обитателями, ради того, чтобы увидеть их и прочесть их мысли, я отдал бы жизнь.
Я тоже задрал голову и стал любоваться детьми Ааквы, Думая о том, как много Синдие потеряет, если Шизумаат окажется прав. Ведь если он прав, то дитя, которое я считаю помешенным Ааквой на небе, на самом деле было помещено там не Ааквой и не для меня... Я перевел взгляд на Шизумаата и спросил:
— Как ты станешь доказывать это жрецам? Каким доказательством воспользуешься?
— Я не могу отрастить крылья и добраться до Ааквы и его детей. Не знаю. Буду размышлять об этом.
После девятнадцати дней пути на юг повстречали мы отряд охотников куведах. Жрец из куведах, Гату, показал нам, где разбито стойбище племени и где в нем палатка Буны, главного жреца. Еще Гату сказал, что вождь племени, Кангар, старейшина старейшин, находится при смерти, так что за него теперь правит Буна.
Достигнув стойбища, мы увидели рощу меноз, сквозь которую текла река, и палатки из шкур на обоих берегах. Нас провели в палатку к Буне, встретили с почестями и пригласили внутрь.
Буна был очень стар и одет в шкуры вместо одежд. Голова его была накрыта капюшоном из шкур, как будто он не мог согреться. Главный жрец выслушал задание, которое нам дал Варрах.
— Ваш учитель очень мудр, — изрек он. — Знание, приобретаемое с помощью рук, содержит больше истины, чем знание, приобретенное копанием в собственной голове.
Нам показали, где разместиться на ночлег. Настал вечер, и мы стали ждать вместе с остальными возвращения охотников. Стоя рядом с нами, Буна тихо объяснял значение того, что мы наблюдаем.
— Высокий охотник с длинным шрамом на левой руке — Харуда, предводитель охотников и величайший охотник в племени куведах.
— Харуда не несет добычи, — заметил Шизумаат.
— Это потому, что Харуда добыл дичь. Те, кто ничего не добыл, несут добычу Харуды.
— Скажи, Буна, почему Харуда добыл нынче на охоте гораздо больше, чем другие?
— Так же происходит и в другие дни, Шизумаат. Харуда — великий охотник.
— Что делает Харуду таким удачливым? — спросил я.
Буна сдвинул с головы капюшон и посмотрел на меня.
— Друг Намндас, у Харуды божий дар.
— Как у него это получается? — настаивал я. Старый главный жрец отвечал с улыбкой:
— Для этого вы к нам и пожаловали? — И с этими словами Буна удалился в рощу, чтобы поразмышлять и возблагодарить Аакву за успешную охоту Харуды.
Шизумаат потянул меня за край шкур и сказал:
— Идем, Намндас. Попробуем сами ответить на твой вопрос.
Мы последовали за Харудой и увидели, как он отрывисто отдает приказания менее удачливым охотникам и управляет раздачей дичи костровым и коптильщикам. Покончив с этим, уселся Харуда перед своим жилищем и принялся чистить свое оружие и проверять, не затупились ли каменные наконечники. Увидев нас, он сказал:
— Читаю в ваших глазах вопросы, чужестранцы.
— Верно, — отвечал ему Шизумаат.
Узнав от него наши имена, Харуда предложил нам сесть с ним рядом и сказал:
— Задавайте свой первый вопрос.
И задал мой друг вопрос, сильно меня удививший:
— Харуда, каждый день ты приносишь с охоты столько добычи, что легко мог бы стать главным среди старейшин племенных кланов. Ты способен утолить голод куведах, потому мог бы взять себе власть над ними. Тем не менее ты остаешься охотником. Почему ты не вождь куведах?
Посмотрев на Шизумаата, Харуда рассмеялся.
— Полагаешь, мой успех в охоте означает, что я мог бы так же успешно предводительствовать куведах?
Подумав, Шизумаат отвечал:
— Нет, это еще не сделало бы тебя сильным вождем. И все же обычно тот, кто что-то умеет хорошо делать, превращает это в средство принудить других к тому, что они умеют делать хуже его, за вознаграждение.
Охотник покачал головой.
— Я этим не занимаюсь.
— Но ты бы смог навязать племени свою власть, если бы захотел. Наверное, просто не хочешь властвовать?
Великий охотник оторвал взгляд от наконечника копья, которое натачивал, и хмуро уставился на Шизумаата.
— Я тот, кем хочу быть, юноша. Мой путь к счастью не пересекается с путями Кангара или Буны. У меня нет желания править.
Шизумаат еще поразмыслил.
— Не считаешь ли ты, Харуда, что тот, у кого есть божий дар, обязан править, а не заниматься добыванием пищи?
Я посмотрел на друга. В своем ли Шизумаат уме? Зачем он дразнит великого охотника?
Харуда встал, и лицо его утратило желтизну, став буро-красным.
— Я охочусь, юный любитель задавать вопросы, а не добываю пищу. Свое умение охотиться я приобрел долгим опытом. Это не божий дар.
— Еще один вопрос, Харуда. — Я разрывался между желаниями удрать от охотника без оглядки и придушить лучшего друга.
— Задавай быстрее! — приказал Харуда.
— Если твое охотничье мастерство — не дар, почему же это получается у тебя лучше, чем у других? Почему другие охотники приносят домой гораздо меньше добычи?
— У них свои способы, у меня — свои. Мои лучше.
И охотник, устав от расспросов, ушел в свою палатку.