Четвертая лунка расположилась за поворотом дороги, справа от которой раскинулся живописный парк. Опытный игрок легко справится с этой лункой, однако новичка здесь поджидает немало опасностей. Лихой гольфист попробует исполнить удар с отклонением вправо, в то время как более осторожный игрок довольствуется тем, что преодолеет бункер на фервее, послав мяч влево, а уж оттуда — на грин. Питер и Джеймс объединили обе стратегии. Питер целился левее бункера и срезал мяч вправо, а Джеймс, также взяв влево, отправил мяч прямиком в бункер. Питер, благодаря жизненному опыту осознавший тщетность попыток найти мяч в лесу, достал следующий, который вслед за первым скрылся в кустарнике, та же участь постигла и третий. Некоторое время спустя шестой мяч присоединился к мячу Джеймса в бункере.
Очарование гольфа во многом объясняется его непредсказуемостью. Казалось бы, мячи Питера и Джеймса лежат рядышком в бункере, хотя Питер потратил на пять ударов больше. Поверхностный наблюдатель недальновидно заключил бы, что шансы Джеймса выглядят предпочтительнее. Пожалуй, он оказался бы прав, не потрать Джеймс семь ударов на освобождение из бункера, в то время как благодаря какому-то чуду природы уже вторая попытка Питера выбраться на фервей оказалась успешной. Итак, оба миновали бункер за восемь ударов, а дальше все пошло просто. Исключительное мастерство обращения с клюшкой позволило Питеру выйти на грин четырнадцатым ударом. Джеймс, прибегнув к помощи айрона, изготовленного по патенту Брейда, оказался на грине после двенадцатого удара. Питер закончил лунку семнадцатым. Джеймс умудрился свести розыгрыш к ничьей. Лишь по пути к следующей лунке Джеймс заметил, что бил последние патты нибликом, а это, конечно же, не могло не сказаться на его игре самым печальным образом. Такие досадные оплошности нередко случаются с гольфистами, когда нервы напряжены до предела.
Пятая и шестая лунки сюрпризов не преподнесли. Пятую с одиннадцатью ударами выиграл Питер, шестую с десятью — Джеймс. Короткую седьмую лунку оба преодолели за девять. Затем отдали должное коварной восьмой лунке: Джеймс завершил розыгрыш длинным паттом, который стал для него двадцать третьим ударом, и добился ничьей. В напряженной равной борьбе поднимались соперники по фервею девятой лунки, но у самого флажка Джеймс опередил Питера. Половина раунда закончилась с минимальным преимуществом Джеймса.
Уходя с грина, Джеймс, в глазах которого мелькнул огонек лукавства, осторожно покосился на Питера и сказал:
— Иди пока к десятой, а я сбегаю в магазин за мячами. Да и клюшку надо подлатать. Я быстро.
— Я с тобой, — отозвался Питер.
— Не стоит. Лучше посторожи поле, чтобы не заняли.
С величайшим сожалением вынужден признать, что Джеймс лгал. Клюшка была в превосходном состоянии, а в сумке оставалась по меньшей мере дюжина мячей, поскольку предусмотрительный Джеймс всегда выходил на поле минимум с восемнадцатью. Увы! Он обманул друга. На самом деле Джеймс хотел подсмотреть пару приемов в самоучителе по гольфу, заблаговременно спрятанном в шкафчике. Джеймс не сомневался, что еще раз взглянув на драйв мистера Макбина, он в совершенстве овладеет техникой удара и сможет выиграть матч. Впрочем, тут он, пожалуй, несколько переоценил свои силы. Основная рекомендация Сэнди Макбина начинающим гольфистам заключалась в том, что мяч должен все время располагаться на одной линии с некой воображаемой точкой на затылке игрока. До сих пор все усилия Джеймса одновременно смотреть на мяч и на собственный затылок не принесли сколько-нибудь удовлетворительных результатов.
Вернувшись на поле, Джеймс присоединился к Питеру рядом с десятой лункой. Тот вел себя странно, был неестественно бледен, а на Джеймса смотрел как-то не так.
— Джеймс, старина, — сказал Питер.
— Что?
— Я тут подумал, пока ты ходил за мячами. Джеймс, старина, ты и правда ее любишь?
Джеймс уставился на друга. Гримаса боли исказила лицо Питера.
— А что если, — тихо сказал Питер, — она вовсе не такая, как ты… как мы думали?
— О чем ты?
— Нет-нет, ни о чем.
— Мисс Форестер — ангел!
— Да-да, конечно.
— Ясно! — вскинулся Джеймс. — Ты, верно, надумал сбить мой настрой. Знаешь ведь, как вывести меня из себя.
— Вовсе нет!
— Решил, что размечтаюсь и не смогу собраться, а ты выиграешь?
— Напротив, — сказал Питер. — Я выхожу из игры.
— Что?! — воскликнул Джеймс, не веря своим ушам.
— Я сдаюсь.
— Но… но ведь… — Джеймс охрип от волнения. — А! Понятно! Ты начитался книжек и отказываешься, потому что я — твой друг. Знаю, видел такое в кино. Это благородно, Питер, но я не могу принять твою жертву.
— Ты должен!
— Ни за что!
— Прошу тебя!
— Уверен?
— Я отказываюсь от нее, старина. И… надеюсь, вы будете счастливы.
— Не знаю, что и сказать. Как тебя благодарить?
— Не стоит.
— Но, Питер, подумай, что ты делаешь. Ну да, я веду в счете, но впереди еще девять лунок, а моя игра далека от совершенства. Ты ведь запросто можешь меня победить. Неужели забыл, как я однажды накатал сорок семь на двенадцатой? Вдруг мне и сегодня не повезет? Ты понимаешь, что, если сдашься, я вечером пойду к мисс Форестер и сделаю предложение?
— Да.
— И все равно отступаешься?
— Именно. Кстати, необязательно ждать вечера. Я только что видел мисс Форестер у теннисного корта, она была одна.
Джеймс залился румянцем.
— Тогда я… наверное…
— Тебе лучше поторопиться.
— Точно. — Джеймс протянул руку. — Питер, старина, я никогда этого не забуду.
— Да ладно, иди.
— А как же ты?
— В каком смысле? А, ну попробую доиграть оставшиеся девять лунок. Захочешь — присоединяйся.
— Ты придешь на свадьбу? — нерешительно спросил Джеймс.
— Непременно, — отозвался Питер. — Удачи.
Голос его звучал ободряюще, но друга Питер проводил сочувственным взглядом и тяжело вздохнул.
Сердце Джеймса, когда он подошел к мисс Форестер, учащенно билось. Девушкой невозможно было не залюбоваться: она стояла в лучах солнца, одна рука — на поясе, в другой — теннисная ракетка.
— Как поживаете? — поздоровался Джеймс.
— Добрый день, мистер Тодд. Вы, что же, играли в гольф?
— Да.
— С мистером Уиллардом?
— Да. Мы играли матч.
— Гольф, — продолжала Грейс Форестер, — по-видимому, заставляет людей забывать о манерах. Мистер Уиллард счел возможным оборвать наш разговор на полуслове и покинуть меня.
Джеймс был потрясен.
— Вы разговаривали с Питером?
— Да. Сию минуту. Не понимаю, что с ним приключилось. Вот так запросто взял, махнул рукой, развернулся и ушел.
— Нельзя разворачиваться во время маха, — изумился Джеймс, — только при завершении удара.
— Простите, что вы сказали?
— Нет-нет, ничего. Это я так, задумался о своем. Я, видите ли, в последнее время много думаю. И Питер тоже. Вы уж на него зла не держите. Мы сейчас играли очень важный матч, и он, наверное, переволновался. Вы, кстати, совершенно случайно, не наблюдали за нами?
— Нет.
— Жаль! Видели бы вы меня на лунке у озера. Я сыграл на единицу ниже пара.
— Пара? Не знаю такого. Вы часто с ним играете?
— Нет, вы не поняли. Я хочу сказать, что сыграл лунку лучше, чем можно было ожидать от самого прекрасного игрока. Там, знаете ли, все дело в первом ударе. Слишком мягко бить нельзя, потому что мяч упадет в озеро; но и слишком сильно — тоже нельзя, а то можно перелететь через лунку прямо в лес. Этот удар требует очень тонкого чувства мяча и дистанции, в точности, как у меня. Возможно, еще целый год никому не удастся сыграть эту лунку вторым ударом. Едва ли даже у местного профессионала это так уж часто выходит. Представляете, мы еще только подходили к лунке, а я про себя уже решил, что сегодня никаких ошибок не будет. Легкость, изящество и умение не напрягаться — вот в чем секрет любого удара. Многие думают, что важнее всего хорошая техника…
— Это же снобизм! Мне, например, совершенно безразлично, у кого какая техника. Не автомобиль красит человека.
— Нет, вы не совсем поняли. Я говорю о стойке и прицеливании во время удара по мячу. Многие игроки только и думают о том, под какими углами к линии удара расположены руки, ноги и рукоятка клюшки. В большинстве случаев именно желание сохранять все эти углы неизменными приводит к нежелательным поворотам головы и напряжению в мышцах, что мешает свободному исполнению свинга. Однако, по существу, качество удара зависит лишь оттого, насколько четко игрок видит мяч, и только по этой причине нужно следить за неподвижностью одной-единственной точки, которая находится сзади у основания шеи. Линия, проведенная от этой точки к мячу, должна составлять прямой угол с линией удара.
Джеймс сделал небольшую паузу, чтобы набрать воздуха, и тут заговорила мисс Форестер:
— По-моему, все это вздор.
— Вздор?! — ужаснулся Джеймс. — Да я практически дословно цитирую одного из ведущих знатоков игры!
Мисс Форестер раздраженно взмахнула теннисной ракеткой.
— Гольф, — сказала она, — скука смертная. Вот уж не могли выдумать игры глупее.
Когда рассказываешь историю, невольно осознаешь недостаток жанра, ведь слова — очень скудное выразительное средство для описания судьбоносных моментов. В этом неоспоримое превосходство художника над летописцем. Будь я художником, непременно изобразил бы, как Джеймс падает навзничь, а траекторию его полета отметил бы пунктирной дугой, не забыв пририсовать вокруг головы несколько звездочек, подчеркивающих глубину душевной травмы. Нет слов, что могли бы передать тот неподдельный всепоглощающий ужас, охвативший Джеймса, когда леденящие кровь слова мисс Форестер зазвенели в его ушах.
До сих пор Джеймсу не приходило в голову справиться о религиозных воззрениях мисс Форестер, так как он всегда полагал их здравыми. И вот она стоит перед ним и оскверняет волшебный летний день самым настоящим злокозненным богохульством. Нельзя сказать, что в этот миг любовь Джеймса превратилась в ненависть. Он не возненавидел Грейс. Отвращение, которое он испытал, было куда глубже ненависти. Чувство, возникшее в его душе, нельзя однозначно назвать ни брезгливостью, ни жалостью, хотя и того, и другого в нем хватало с лихвой.
Наступила напряженная тишина. Весь мир словно замер в ожидании развязки. Затем, не произнеся ни слова, Джеймс Тодд развернулся и побрел восвояси.
Когда Джеймс вернулся на поле, Питер меланхолично ковырялся в бункере у двенадцатой лунки. Заслышав шаги, он вздрогнул и поднял голову. Поняв, что Джеймс пришел один, он нерешительно подошел к нему и спросил:
— Ну, что? Тебя можно поздравить?
— Еще как! — ответил Джеймс, глубоко вздохнув. — С избавлением.
— Она тебе отказала?
— Не дал ей такой возможности. Скажи мне, дружище, случалось ли тебе послать мяч к бункеру перед седьмым грином, так чтобы он остановился на самом-самом краю и все-таки не упал?
— Не припоминаю.
— А мне как-то довелось. Бил второй удар легким айроном из прекрасного положения, хорошо так клюшку довел, вот разве что показалось чуть сильнее, чем нужно. И что же? Подхожу к бункеру и вижу мой мяч у самого края, причем лежал он на таком удобном пригорочке, что мне не составило труда отправить его на грин и закончить лунку шестым ударом. Я это к тому, что теперь, как и тогда, у меня такое чувство, будто некие невидимые высшие силы уберегли меня от страшного несчастья.
— Прекрасно тебя понимаю, — мрачно сказал Питер.
— Питер, представь себе, эта девчонка говорит, что гольф, мол, скука смертная. Дескать, глупее игры не могли выдумать. — Он сделал театральную паузу, чтобы слова возымели должный эффект, однако Питер лишь вымученно улыбнулся.
— Тебя это, кажется, ничуть не задевает, — насупился Джеймс.
— Задевает, но я не удивлен. Видишь ли, несколькими минутами раньше она сказала мне то же самое.
— Да ну?!
— Да, практически слово в слово. Я рассказывал ей, как сыграл лунку у озера двумя ударами, а она заявила, что, по ее мнению, гольф — игра для умственно отсталых детей, которые недостаточно физически развиты, чтобы строить башни из кубиков. Питер и Джеймс поежились.
— Наверное, здесь что-то не так с наследственностью. Не было ли у нее в семье сумасшедших? — наконец произнес Джеймс.
— Пожалуй, — откликнулся Питер, — это многое объясняет.
— Повезло нам, что мы вовремя это выяснили.
— Еще как повезло!
— Больше так рисковать нельзя!
— Ни в коем случае!
— Думаю, нам нужно как следует заняться гольфом. Уж гольф-то оградит нас от беды.
— Ты прав. Мы должны играть не меньше четырех раундов в день.
— Весной, летом и осенью. А зимой благоразумнее всего будет тренироваться в каком-нибудь крытом зале.
— Да уж. Так безопаснее.
— Питер, дружище, — спохватился Джеймс, — давно хотел тебе сказать. Мне тут привезли книгу Сэнди Макбина. Тебе стоит ее почитать. Там столько всего полезного!
— Джеймс!
— Питер!
Друзья молча обменялись рукопожатиями. Джеймс Тодд и Питер Уиллард вновь стали прежними.
Таким образом, — подвел итог Старейшина, — мы возвращаемся к тому, с чего начали. А именно к любви, про которую, конечно, ничего определенно плохого не скажешь, и все же молодые гольфисты в этом деле должны быть крайне осмотрительны. Любовь может благотворно сказаться на игре, а может — и нет. Однако если уж выясняется, что все-таки нет — то есть, если девушка явно не готова понять и подбодрить любимого, когда тот долгими вечерами в мельчайших подробностях рассказывает ей о только что сыгранном раунде, демонстрируя хват, стойку и мах при помощи попавшейся под руку кочерги, — то мой вам совет, даже не думайте о такой девушке. Любовь испокон веков превозносят до небес в печати, однако есть нечто более высокое, нечто более благородное, чем любовь. Как сказал поэт:
Коробку мячей открою,
подумаю в сотый раз,
Друзья, зачем мне женитьба,
коль я останусь без вас?
На свете женщин немало,
что впрячься в ярмо хотят;
Но к чему влюбляться гольфисту?
Пусть тренирует патт.[28]
ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ ДЖОРДЖА МАКИНТОША
В бар гольф-клуба вошел молодой человек. Выглядел он против обыкновения хмурым, а лимонад заказал таким тоном, каким древние греки, должно быть, просили палача принести яду.[29]
Старейшина, удобно расположившись в любимом кресле, сочувственно наблюдал за ним.
— Как сыграли? — поинтересовался Старейшина.
— Отвратительно.
Старейшина кивнул убеленной сединами головой.
— Полагаю, вам пришлось несладко. Ничего удивительного. Вы ведь с Побели играли? Многие достойные юноши уходили на матчи с Гербертом Побели бодрыми и веселыми, а возвращались сломленными и раздавленными. Он что, разговаривал?
— Все время, черт бы его побрал! Старейшина вздохнул.
— Не в меру разговорчивый гольфист — вне всяких сомнений, худшее из зол, порожденных современной цивилизацией. Никакого сладу с ним нет. Печально, что столь вопиющее безобразие появилось на свет именно в благороднейшей из игр. Не раз доводилось мне наблюдать Герберта Побели во всей красе — потрескивает, словно терновый хворост под котлом.[30] Пожалуй, он почти так же несносен, как Джордж Макинтош в худшие времена. Я не рассказывал о Джордже Макинтоше?
— Не припоминаю.
— Единственный случай на моей памяти, — пояснил Старейшина, — когда излишне словоохотливый гольфист полностью исцелился. Хотите узнать, как это случилось?