18
Между тем подали нумидийских кур и в карбункуловых бокалах испанское вино с горячим медом. Феликс пригубил вино и отщипнул полоску белого мяса.
Рядом с ним сидели римский легат Проперций и греческий философ Агафон.
— Нерон — истинный демократ, он любит Грецию, — рассуждал Агафон. — Ах, как он играл Эдипа!
— Но не в Афинах. Демократия нужна, чтобы сильнее держать в руках тех, кто должен повиноваться, — отвечал Проперций. — Народу нужна не демократия, а крепкая рука…
Агафон привстал и процитировал чьи-то стихи:
О, народ! Как же может другой гражданин тебя жарче любить и сильнее?
Ведь с тех пор как сижу я в совете, казну я деньгами наполнил доверху.
Я одних заморил, а других задушил, запугал, обобрал и опутал,
Никого не жалел я из граждан, тебе одному угодить помышляя.
Последние слова Агафон произнес почти шепотом. Стихоплет. Отъелся и разжирел, как вавилонский павлин. А поди же, и этот с намеками полез к римскому легату. И этого надо прикончить. Этой же ночью. В храме иудейском. И пусть иудеи на него свалят вину за убийство Иннотана. Пусть греков пощипают, как этих нумидийских кур.
В серебряных чашках подали рубленые кишки с яйцами и орехами, а в горшочках — печенку с волчьими бобами в византийском соусе. Эфиопские девочки принесли горячий хлеб-самопек и тающий во рту козий сыр.
Феликс прислушался к сидящим слева.
— Заткни свою блеялку, лягушка дохлая! — шипел начальник когорты Месип. — Если бы мы не подоспели, эти проклятые иудеи и тебя бы сожгли вместе с твоим гнусным поместьем.
— Ох, лучше бы сожгли, чтоб глаза мои не видели, как погибло все мое богатство. Я кормил сто ртов, не считая восьми собак, и все они разбежались! О горе мне, я теперь, как коршун с перебитой лапой и со сломанным крылом, злюсь, а ничего не могу поделать с собой!
— Да что ты суетишься, как мышь в ночном горшке, тыква волосатая, найдем мы твоих рабов и собак отыщем, и заставим этих вонючих иудеев возместить тебе убытки. Так распорядился наш великий прокуратор Феликс Марк Антоний!
— Да здравствует наш великий прокуратор! — заорал вдруг погорелец Дамид. — О великий прокуратор, ведомо тебе мое горе? Я потерял все, чтобы наказать этих проклятых иудеев.
— Пусть тебя потери не слишком огорчают, — успокоил Дамида Феликс. — Сейчас как никогда хранить нам надо единство. Город кишит заговорщиками и разбойниками. Но мы загоним их в расставленные сети. Поверьте мне. Они замутили воду на свою голову. Нам легче отловить рыбку покрупнее в мутной воде…
— Отлично сказано! — рявкнул начальник когорты.
В это время рабы убрали столы и внесли в триклиний новые, уже накрытые столы. На этот раз пикантность превзошла ожидания: на блюде с изображением эротических сцен были свиные матки, бараньи яйца, рядом красовались жареные улитки и в греческих старых амфорах хорошо запечатанное вино со знаками, свидетельствующими о его почтенном возрасте. Александрийские рабы облили руки гостей ароматной водой и вытерли светлыми полотняными полотенцами. Затем прибежали македонские рабыни и поставили у ног каждого серебряные тазы. Девушки натерли благовониями ноги каждого, затем обтерли конечности всех пирующих шерстяными тонкими простынями.
— Все дозволенное — противно, — начал спор Агафон. — Все дозволенное утратило чистоту и первозданную свежесть. Эти юные девочки, чьи руки с такой нежностью растирают мои лапы, мне сию минуту дороже моего Отечества, и я хотел бы до конца испить чашу моего прекрасного ощущения.
19
— Сегодня в гостях у нас, — объявил конферансье, — знаменитый наш режиссер Цезарь Агенобарбов. — Как вы знаете, часть имени не менее знаменитого императора Нерона была Агенобарб. Для римлян будет особенно интересно узнать, что нынешний Агенобарбов находится в дальнем родстве с родом императора, и, может быть, поэтому, а он сам об этом скажет, его новая пьеса называется "Нерон вчера, сегодня, завтра". Прошу, маэстро!
На сцену вышли Агенобарбов, Шурочка в роли Поппеи, жены императора, Любаша в роли Лигии; их сопровождали восемнадцать очаровательнейших весталок, пятьдесят фракийских рабынь, сто нежнейших эфиопок и пятнадцать современных представительниц красоты и доброжелательности, не уступавших по степени обнаженности своим древним подругам.
Погас свет, и рой очаровательных созданий, помахивая воздушными крылышками, впорхнул в зал, и не было ни одного гостя, который бы остался равнодушным к очаровательным движениям юных созданий, кружившихся рядом, — и тихая волшебная музыка лилась откуда-то сверху, и робкий голос Агенобарбова, а затем Шурочки, а затем и Любаши возвестил о том, что особенность спектакля — это полное слияние искусства и жизни, о чем так страстно мечтал великий император Нерон…
20
— Ох, уж эти пылкие греки! — сказала Друзилла и хлопнула в ладоши. — У нас игра, и прелюбопытная. Она придумана нашими рабами. Феликс, не сердись, мы поиграем в Дафниса и Хлою.
Феликс улыбнулся.
Вошла девочка шести-семи лет.
— Ее на самом деле зовут Хлоей. Не правда ли, очаровательный ребенок? — на Хлое был прозрачный хитон из белых роз. Если бы не маленький рост, ей можно было дать и все двенадцать. Она была изящна и тонка. — А вот и Дафнис.
В триклиний вбежал стройный эфиоп, мальчик лет шестнадцати. Рабыня накинула на Хлою небесного цвета фату. Два раба, одетые в доспехи греческих воинов, зажгли факелы. Девушки-рабыни, подруги Хлои, несли непристойное брачное покрывало. Свадебная процессия двинулась в приготовленные комнаты. Агафон был, однако, возмущен, когда дверь перед его носом закрылась.
— Согласно обычаю древних греков таинство совершается при закрытых дверях, — сказала Друзилла.
— Ну, немножко приоткрыть дверь можно все-таки, — пропела Сабина, жена начальника когорты.
— Ну хоть чуть-чуть, — присоединилась к ней Дорида, подруга Агафона.
— Одно мгновение! — крикнула Друзилла. Дверь на секунду приоткрылась, и тут же громадный стражник захлопнул ее. Однако гости успели увидеть те интимные подробности, которые привели их в бешеный восторг. И когда закрылась дверь, долго еще слышен был ласковый нежный голос Хлои и тяжелое всхлипывание мальчика-эфиопа.
— И все-таки Хлоя — совсем ребенок.
— Не скажите. Признаюсь, в шесть лет я уж точно не была девушкой.
— Клянусь Юноной, я не помню, чтобы я была девушкой.
— Кто поднимал теленка, тот поднимет и быка.
— Я не любила путаться с ровесниками, всегда предпочитала мужчин.
— Старый бык борозды никогда не испортит, — это Друзилла рассмеялась, целуя Феликса в его седые виски. — А теперь вторая часть игры. Станьте парами. Неважно, кто с кем. Каждой паре придется выбрать из двух слов одно. Агафон с Сабиной? Прекрасно. Огонь и вода.
— Я — огонь, — сказал Агафон.
— А я — вода, — сказала Сабина.
Раздался звук трубы, и в комнату вошли девочка и мальчик. Им было по тринадцать лет, и они должны были сделать выбор. Мальчик сказал:
— Вода, — и под дружные рукоплескания отправился в брачные комнаты вместе с Сабиной.
— Огонь, — сказала девочка и отправилась с Агафоном, на ходу целуя и обнимая старого философа.
Когда в триклинии никого не осталось, Феликс сказал мрачно:
— Друзилла, у меня из головы не выходит этот Савл. Мне только что передали письмо от тысяченачальника Клавдия Лисия. Послушай, что пишет Лисий: "Сего человека иудеи схватили и готовы были убить. Я пришел с воинами и отнял его, узнав, что он римлянин. Потом, желая узнать, в чем его обвиняли, я привел его в их синедрион и нашел, что его обвиняют в спорных мнениях, касающихся их закона, но что нет в нем никакой вины, достойной смерти или оков. А как до меня дошло, что иудеи злоумышляют на этого человека, я немедленно послал его к тебе, приказав и обвинителям говорить на него пред тобою. Будь здоров, достопочтенный наш правитель Феликс".
— Я поговорю с ним по-еврейски. Надо узнать, чем он дышит, — сказала Друзилла. — А пока разреши мне отправить ему фрукты, сыр и вот эти лепешки.
Друзилла вызвала рабыню и сказала Фиолине по-еврейски:
— Отнесешь это пленнику Савлу. Дверь к нему не заперта. Скажешь стражнику, что это воля Феликса. И скажешь ему, госпожа помнит о нем.
Фиолина удалилась. Через несколько минут она возвратилась.
— Он молится и к еде не притронулся, — сказала Фиолина.
— Что он тебе сказал?
— Он сказал, что будет молиться за тебя, госпожа, и за нашего господина. И еще он сказал, что осталось ждать не так уж много.
— Чего ждать?
— Этого он не сказал. Он стал писать, и ему некогда было со мной болтать.
— Чего она там говорит? — спросил Феликс.
— Он молится, чтобы с нами не случилось беды, — ответила Друзилла.
Феликс вытянулся на ложе и сладко зевнул.
— Что-то наша Фемида не торопится убегать, — сказал Феликс.
В это время как раз и раздался грохот за дверьми, где находился Проперций с Фемидой. С диким визгом Фемида, растрепанная и с разорванным хитоном, выскочила в коридор, за нею выбежал полуголый Проперций.
— Что случилось, милая Хлоя? — спросила Друзилла.
Фемида молчала, искоса поглядывая на растерявшегося патриция.
— Это не Хлоя, это натуральная Немезида, — сказал Проперций.
— Хлои бывают разные, — улыбнулась Друзилла. — Это же игра, Проперций. Я ее накажу, Проперций. Ста ударами плетьми. Вот это будет та игра, которая из любой Немезиды сделает настоящую Хлою.
— Я не хотел бы, чтобы ее так жестоко наказали из-за меня, — сказал Проперций. — А потом у нее такая прекрасная кожа.
— Кожу мы не испортим. Я прикажу ее хлестать через покрывало.
— А что по этому поводу напишет ваш друг, сатирик Петроний? — съязвила Друзилла. — А если Нерон скажет, что Проперций это тот патриций, от которого бегут женщины и не соглашаются с ним быть даже под страхом смертной казни?…
Феликс улыбнулся. Он был отомщен. Он сказал:
— Ладно. Пусть эта дикая ослица убирается вон. И отправить ее из моего дворца немедленно. Пусть трудится под палящим солнцем в самом дальнем моем поместье! Сейчас два моих массажиста снимут с твоей души тяжкий груз неутоленной похоти, а мы тем временем побеседуем с тобой.
В триклиний вошли массажисты. Проперций подчинился воле хозяина.
— На каждую казнь иудеи отвечают новым мятежом, говоришь? — сказал Проперций. — А что делали наши древние предки? Они расставляли кресты с казненными рабами на тысячи километров. И после этого все стихало.
— У римских рабов не было такой веры, какая есть у этих проклятых иудеев. В Иудее сегодня нет ни одного холма, на котором бы не красовался казненный мятежник. А это еще больше злит.
21
— У председателя тайной полиции срочное донесение, — сказал Прахову Барбаев. — Он просит ваших указаний.
— Пусть войдет. Только тихо…
Вошел начальник тайной полиции Кабулов.
— Ну что там у тебя? — нервным шепотом спросил Прахов.
— В Кагалии бастуют все заводы, все шахты и все химические предприятия. Бастующие захватили склады с оружием. Угрожают выступить против Центра…
— Пусть только попробуют!
— Может быть, схватить зачинщиков?
— Ни в коем случае. Надо оцепить Кагалию. Блокировать ее экономически. На сколько дней у них запасов продуктов?
— На две недели.
— Вот и хорошо. Оцепление держать два месяца. Пусть половина передохнет, а остальная спустится тогда в шахты и пойдет на заводы.
— Туда отправился хоботовский представитель Зиновий Шифлер. Он пообещал бастующим всяческую поддержку.
— Что нужно этому еврею?
— Он отработал с бастующим стачкомом новую программу. Теперь они требуют отставки правительства, отставки президента и немедленного наказания виновников атомной катастрофы, требуют очищения Кагалии от цезия и стронция, а это невозможно…
— Надо с Хоботом попробовать договориться.
— Он готов к переговорам.
— Просит вашего внимания государственный секретарь Заокеании, — сказал Барбаев.
— Проси его.
Вошел Джеймс Куг.
— Обстоятельства так складываются, дорогой господин Прахов, что мы вынуждены помочь беззащитным евреям. Арабы все больше и больше притесняют израильтян, мы вынуждены ввести коалиционные войска…
— Мы всегда готовы поддержать избранный народ, — улыбнулся Прахов. — Не хотел бы господин посол взглянуть на мое собрание живописи? Мне недавно удалось приобрести две замечательные работы Караваджо, право, прелестные вещички. Я не поклонник обнаженной натуры, но эти две вещички просто очаровательные…
К Прахову снова подбежал Барбаев:
— Ваш сын просится…
— Гони его в три шеи.
— На него дело завели, опять поймали мертвецки пьяного. Весь побит. Синяки под глазом.
— Запереть в шестую палату и держать, пока не образумится!
— Сказать ему, что он под домашним арестом?
— Именно так и скажи.
— Мистер Куг, — обратился с улыбкой Прахов к государственному секретарю Заокеании. — У нас ходят упорные слухи, что вы хорошо финансируете израильских евреев, а те в свою очередь поддерживают наших возмутителей спокойствия. Я в это не верю, но хотелось бы знать ваше мнение по этому вопросу.
— У Израиля сейчас, господин Прахов, другие заботы. Они ждут нового Мессию.
— Есть кандидаты на эту роль?
— Господин Прахов, я человек глубоко верующий и в этих вопросах чрезвычайно щепетилен… Скажу вам, ваш Караваджо восхитителен. Поздравляю вас с прекрасным приобретением!
Когда Куг ушел, Прахов заорал на Барбаева:
— Немедленно ко мне Шубкина, Ханыгина и Шмутцика!
Когда ответственные лица вбежали в комнату, Прахов сказал уже спокойно:
— Где этот ваш Сечкин? Еще раз тщательнейшим образом проверьте все, что связано с его мессианской ролью. Евреи уже готовят своего кандидата. Предстоит серьезное и неслыханное по своим размерам идеологическое состязание. Мы должны выиграть в этой борьбе!
22
Прокуратор Феликс сбросил плащ с красным подбоем и прилег на ложе.
— А что эти христианские евреи? — спросил Проперций.
— Они со дня на день ждут нового Мессию. Должен тебе сказать, что только за пятьдесят седьмой год нами казнено более полуста новоявленных пророков.
— Поверь мне, мессианство — это тот ключ, который не нашли ни Рим, ни Афины. Рим не сумел дать миру ни одного Мессии из числа императоров. Казалось бы, все делали, чтобы Клавдий стал Божественным Цезарем, а он, шут и размазня, стал всего лишь обожествленной тыквой.
— Нерон стал уже Божественным Августом, но римской знати опять не угодил. Пойдем, мой друг, в мою пинакотеку, я покажу тебе новые мои полотна.
Они вошли в пинакотеку.
— О, эта великолепная эротика придется по вкусу Нерону, если он к тебе пожалует, — сказал Проперций, рассматривая холст, на котором были изображены нимфы, сопровождавшие прекрасного юношу. Юноша смахивал на императора. По этому поводу Проперций заметил: "Прекрасные девы благословляют божественного императора на удачливые дела".
На следующем холсте прелестная нимфа ласкала двух мальчиков, один был несколько старше, с венком на голове, веселый и сильный, другой, который поменьше, грустил, и на его головке не было венка.
— А эту картину я бы не осмелился показывать императору. Она может напоминать ему смерть его любимого брата Германика.
— Болтают, что сам Нерон отправил братца на тот свет, как и свою мать, — сказала Друзилла шепотом.
Проперций сделал вид, что не расслышал реплики жены Феликса.
— А вот это совсем чудо. Плачу тебе за этот холст пять тысяч сестерциев, — воскликнул Проперций, рассматривая полотно, на котором была изображена прекрасная царская дочь Психея в объятиях своего жениха Амура.
— Друг мой, Проперций, я буду счастливее Бога, если ты примешь от меня этот скромный подарок. Ты даже не представляешь, насколько мне приятно доставить тебе радость, если это полотно действительно пришлось тебе по душе.