— На полную полосу! — прокричала Лиза.
— Да, один раз на полную. Ты повысишь нам тираж газеты на пять миллионов рублей. Некорректно будет с твоей стороны не согласиться. Скажу по секрету, у тебя есть шанс. Сам Хобот наложил свою лапу на эту акцию. Так и сказал нам: "Докладывайте по этому вопросу ежедневно". Кстати, его именно первый век интересует, всякие там Флавии, Ироды, Апостолы, Евреи, Греки, Армяне, кто кого резал, душил, распинал, а у тебя же на эту тему горы написаны… Итак, я ставлю тебя в план.
Через две недели ко мне приехал сам Колдобин.
— Где очерк?
— Нет очерка. Я занят!
— Ты с ума сошел. Сам Хобот спрашивает, где очерк об историческом ошкуривании.
— Ты ему сказал, что очерк заказан мне?
— С какой стати я буду ему говорить, а вдруг ты окажешься таким болваном, что не напишешь. Тогда я за одну ночь напишу, и представь себе — о тебе напишу, и напишу такое, что тебе во веки веков не отмыться, и никакой тебе дачи, никакой надписи о захоронении, никакой премии, а ошкурят тебя, как последнего кролика, как гнусную вонючую лису, как старого шелудивого волка, и отвезут на свалку, а кожу сдадут в дубильный комбинат и сошьют моей Лизке сафьяновые сапожки, и будет она всем говорить, задирая свои прелестные лапки: "А это, представьте, из сечкинской кожи сапожки…"
Мысль о том, что Колдобин может сам написать о моем ошкуривании, взволновала меня. Ведь возьмет и напишет. И тогда взорвется Хобот.
— Ладно, напишу. Тут у меня есть кое-какие заготовки. Посмотри. Но это лишь подходы к теме. Но о первом веке предостаточно.
Колдобин взглянул на мои наброски и захлопал в ладоши:
— Да это же как раз то, что нам нужно. Хобот, товарищ Хобот, будет без ума от нашей акции. "Вояж в первый век!", или "Вояжи и миражи", или "Вояж, мираж, тираж!"
Колдобин ушел, а я тихонько набрал телефон Друзиллы и ласковым проникновенным голосом сказал ей:
— А что, если я вам сделаю сюрприз?
— Какой?
— Тогда это будет уже не сюр…
— Я люблю сюрпризы.
— Я немного вам скажу, а вы должны будете подготовить Феликса Трофимовича. Я хочу ко дню вашего рождения или к пасхальному празднику опубликовать в нашей центральной прессе, где именно — воздержусь пока говорить — один из набросков по первому веку. Как бы вы к этому отнеслись?
— Прекрасно!
— А Феликс Трофимович?
— Я его подготовлю. Скажу, что сама вас просила сделать ему такой блестящий подарок.
34
В седьмом часу вечера ко мне постучали. Вошел человек в штатском.
— Одевайтесь. Срочно к товарищу Хоботу, — сказал он любезно.
— Что случилось?
— Этого я не знаю. Машина внизу. Товарищ Хобот ждет вас.
Через двадцать минут я стоял перед Хоботом. Он не предложил мне сесть. Начал с места в карьер:
— Если будешь за моей спиной вести шашни с моей женой, то ошкурим значительно раньше.
— Можно уходить?
— А ты еще с гонором! Гусь! Что там у тебя получается?
— Материал чрезвычайно интересный. Просматривается механизм власти. Впервые поставлена проблема создания Общеевропейского Дома. Империя с чистым империализмом и с грязной демократией.
— Кто наиболее интересен как политик?
— Домициан и Иосиф Флавий.
— Иосиф — это тот еврей, которого прокляли иудеи?
— Да.
— О нем как можно подробнее и как можно быстрее. А Колдобину скажи — пусть печатает, если ты согласишься с его редакцией.
— Слушаюсь, — ответил я верноподданнически. Мне подумалось, что он поступал предельно благородно. Больше того, мне показалось, что он зачислил меня в свой штат.
Я направился к выходу, меня никто не сопровождал, и я не торопился. Коридор был длинным, и из одной комнаты слышны были крики и какая-то возня. Голос мне показался знакомым. Я толкнул дверь и увидел в безобразной позе Ксавия. Рядом стоял Горбунов. Он застегивал штаны и ехидно улыбался. Увидев меня, он шмыгнул в боковую дверь, а Ксавий, едва не плача (впрочем, потом его голос окреп), сказал:
— Неважно, как кто выигрывает. Главное выиграть!
— Расскажи мне про свои средства, и я скажу, какова твоя цель…
— Все средства хороши, если они идут на пользу тебе и твоему народу.
— Ты думаешь, твой народ тебя поймет?
— Он меня поймет и одобрит мои действия, как одобрил все поступки Иосифа Флавия.
— А моя бабушка Мария и Роза Зитцер не одобрили бы…
— Потому они и погибли…
35
20 июля 67 года по Рождеству Христову главнокомандующий иудейскими войсками и будущий еврейский историк Иосиф бен Маттафий, окруженный со всех сторон римлянами, решил сдаться. Он сказал об этом своим сподвижникам. И их ответ был таков:
— Мы хотим умереть здесь…
И тогда Иосиф принял решение бежать. Постыдный его поступок был разгадан иудеями.
И теперь он стоял у сторожевой башни осажденной крепости Иотапаты, и слезы текли по его лицу. Позади сорок семь дней ожесточенной защиты. Никто не мог уличить его в трусости. А теперь душу его сковал страх: спастись любой ценой. Он видел, как римские воины во главе с трибуном Домицием Сабином уже взошли на крепостную стену, он видел у горных дорог кресты с распятыми иудеями. У римлян не было времени вколачивать гвозди во все конечности, поэтому некоторых кое-как привязывали веревками к столбам. Если казненный умирал, его тут же стаскивали, а на освободившееся место втаскивали новых пленников. Он видел, как иудеи несли кресты, как римляне заставляли их вбивать гвозди в руки своих товарищей. Иосиф видел, как стаи птиц кружились над умершими. Карканье черных воронов долетало до сторожевой башни. Доносились и голоса мучеников:
— Слушай, Израиль, Ягве, Бог наш, Ягве един!
Видя неминуемую гибель, Иосиф назначил богослужение. Со слезами на глазах он, Иосиф бен Маттафий, священник первой череды, стал читать молитву покаяния.
Кто-то негодующе крикнул:
— Да заткнись же ты! Сдохнем мы и без твоего благословения.
Ринулись смельчаки в последний бой. Недолго он длился, этот бой. Иосиф приоткрыл люк водопровода. Прелестная Сара Лашез отошла от стены и поманила Иосифа к себе:
— Все готово, мой господин.
Иосиф бен Маттафий с юной Сарой Лашез и отрядом в сорок человек, приближенных к нему, укрылся в цистерне городского водопровода. В убежище было достаточно и питьевой воды, и съестных припасов. Расчет был прост: переждать сумятицу и, улучив момент, бежать из осажденного города. Иосиф не верил в удачу: крепость оцеплена со всех сторон. В убежище было темно. Иосиф прижал к груди своей юную Сару, а затем слегка оттолкнул ее от себя:
— Иди…
Сара благополучно выбралась из засады. Она сказала римлянам, где прячутся остатки иудеев во главе со своим генералом Иосифом бен Маттафием. Но с нее все равно сорвали платье и отправили к пленницам, приговоренным на невольничий рынок.
— Сколько тебе лет? — спросил у Сары трибун Никанор по-арамейски.
— Четырнадцать, — ответила Сара.
— Я тебя, пожалуй, возьму к себе, — сказал трибун, рассматривая грудь и бедра юной красавицы.
— Только после нашего главнокомандующего Веспасиана. Он любит именно такие узкие бедра, — рассмеялся трибун Луцилий.
— Ладно, — пробурчал Никанор. — Можно и после Веспасиана.
Никанор подошел к цистерне и крикнул осажденным:
— Предлагаю сдаться. Обещаем пощадить.
— Мы скорее умрем, чем сдадимся, — отвечали иудеи. — Лучше умереть здесь, чем на кресте или на арене цирка.
— Даем вам один час на размышление. Потом выкурим вас оттуда.
Иосиф видел, как солдаты подтаскивали дрова и хворост. И тогда Иосиф бен Маттафий, иудейский священник первой череды, главнокомандующий иудейскими войсками, сказал:
— Великий грех самому лишать себя жизни. Будет меньше греха, если каждый убьет не себя, а товарища. — Иосиф достал из-за пояса игральные кости и предложил всем испытать свой жребий. На каждой из четырех костей были свои знаки. — Кому знак «шин», тот должен быть убит, а кому выпадет знак «гимель», тот должен убить товарища. Кто вытащит знак «нун», тот умрет в последнюю очередь.
— А знак «хэ» что будет означать? — спросил его друг и помощник Авраам Каула.
— Смерть, — ответил Иосиф.
Семь раз бросал кости Иосиф и семь раз ему выпадал знак "нун".
Без единого звука один за другим умирали соратники священника первой череды Иосифа бен Маттафия. Просили товарищей:
— Да не дрогнет твоя рука… — и негромкие слова молитвы. И благословляющий жест священника.
Когда в цистерне остались только двое — Иосиф и Авраам — и последний стал на колени и произнес слова молитвы, Иосиф бросил меч и направился к выходу.
— Убей же меня! — кричал Авраам вслед уходящему военачальнику.
Иосиф не ответил. Авраам вонзил кинжал в свое горло и резко повернул лезвие ножа. Не знал Авраам, да и никто не знал, что игральные кости Иосифа бен Маттафия, первосвященника первой череды и будущего историка Иосифа Флавия, были мечеными.
36
Проклятье тебе, Иосиф бен Маттафий, великий сын великого народа! Сам Бог Ягве покарает тебя и за предательство доверившихся тебе людей, и за юную Сару, и за глумление твое над верою иудейскою. И самое страшное, может быть, даже не в том, что ты так безжалостно предал, а в том, что ты всю жизнь гордился своим предательством: как же нашел ход в абсолютно безвыходном положении. Когда трибун Никанор швырнул тебя, закованного в цепи, к ногам главнокомандующего Веспасиана, молнией озарила твое сердце гениальная догадка, и ты сказал повелителю и палачу твоему:
— Вели, мой повелитель и владыка, облачить меня в отшельнические одежды, и я предскажу тебе твое будущее.
Веспасиан осушил бокал фалернского вина, надкусил зажаренного дрозда и расхохотался:
— Какой же смысл тебе, мой еврей, перед своей собственной смертью предсказывать мое будущее?
— Мое единственное предназначение в этой жизни — передать тебе то, что вложил в мой бедный разум великий наш Бог Ягве…
— Я так тебя понял, мой еврей, что ты имеешь ко мне поручение от самого Ягве. Клянусь Юпитером, но с этим господином мне не хотелось бы ссориться, пока мы не взяли Иерусалим.
И Веспасиан велел нарядить Иосифа в одежды отшельника.
— Вели удалить всех присутствующих, — тихо сказал Иосиф по-гречески. И когда в палатке они остались вдвоем, Иосиф сказал шепотом: — Еврейский народ, ты знаешь об этом, ждет Мессию. Фарисеи и саддуккеи говорят, что Мессия должен быть непременно евреем. А мне вчера Ягве сказал, что Мессия явится в облике римлянина. И этим Мессией будешь ты, Веспасиан. Ты будешь Владыкой и Богом Вселенной.
Как ни дерзок был Иосиф, Веспасиан, однако, не был удивлен: ему предсказание пришлось по душе.
— Я так понял тебя, мой еврей, Бог Ягве сказал тебе, что я буду императором. Когда это произойдет?
— Этого я не могу сказать. Но готов ходить в этих цепях, пока ты не станешь властелином всей земли. Мое сердце подсказывает: это случится не позже чем через три зимы.
— Ну что ж, мой еврей, ты мне нравишься. Но запомни, хитрая лиса, я тебя распну на кресте, если твое предсказание не сбудется. А теперь скажи мне, мой пророк, что ждет меня этой ночью?
— Тебя ждут радости плоти, покой и отдохновение, — быстро и уверенно сказал Иосиф.
— Да ты и впрямь пророк, мой еврей. Пойдем же, выберем ту, кто даст мне эти радости, покой и отдохновение…
Веспасиан сразу остановился у ног юной Сары. Девушка сидела на корточках, сложив на груди руки.
— Пусть встанет, — сказал Веспасиан по-латыни.
— Встань, Сара, — сказал Иосиф по-еврейски.
— Слушаю вас, мой господин, — отвечала Сара.
— Какая же аппетитная дроздиха! — захлопал в ладоши Веспасиан. И крикнул: — Фортуната, приведи мне эту Юнону в надлежащий вид. Я лопаюсь от счастья, мой еврей, какая же это прекрасная дроздиха! Веселитесь сегодня, солдаты мои, — крикнул он сопровождавшим его воинам, выбирайте себе женщин, а мой выбор уже завершен, и сам Ягве руководил мною. Не так ли, мой еврей? Значит, и боги подвластны страсти, мой еврей, у меня поджилки дрожат, когда я вижу ее узкие мраморные бедра. Скажи-ка ты ей, чтобы она не ревела. И скажи ей, что я дам ей десять сестерциев, если она будет весела и ласкова…
— Будь ласкова с владыкой нашим, Сара Лашез, — робко попросил Иосиф.
Сара улыбнулась и ушла с Фортунатой в свободную палатку.
Утром Веспасиан сказал Иосифу, которого привязали на цепь, как сторожевого пса у палатки главнокомандующего:
— Она прекраснее Дианы, лучше всех нимф, вместе взятых. Ты настоящий пророк, мой еврей!
37
Слава тебе, Иосиф бен Маттафий, великий сын великого народа, восставшего против язычников и против христиан восставшего, и против веры восточной, и против всех нравоучений восставшего!
Слава тебе, Единственный, чье терпение и мудрая изворотливость так легко соединились с высокомерием и непомерным честолюбием: все ты готов принести в жертву, лишь бы свою шкуру спасти и через все века пронести эту утоленную спасительность и дать тайный пример всем коленам еврейским, чтобы терпение всегда было начеку в творении всех дел праведных и всех бед неправедных, чтобы всегда все предавалось, когда есть на это нужда, предавались любовь, товарищество, мужество, отвага — все прочие добродетели, ибо все в этом подлунном мире изменчиво и двусмысленно, и никакой язычник никогда не постигнет эту великую диалектику иудейской веры, когда всякое «да» включает в себя миллионы «нет», когда радость плоти есть величайшая ступень к еще большей радости и когда последняя человеческая радость обращается по Божьему велению в последнюю беду, в крах, в пепел, в дуновение жаркого ветра в знойной пустыне, населенной лишь скорпионами и тарантулами.
Слава тебе, великий еврейский историк Иосиф Флавий, извлекший из своих предательств четверть века безбедной жизни в Риме, утопавший в роскоши, будучи приближенным первого доступа у трех римских императоров, и получивший для жизни своей жилище императора Веспасиана. Слава тебе, служившему великой Иудее, носившему в сердце высшую привязанность к Богу Ягве, во имя которого ты шел на грех, на отречение, на искупительство, на самоистязание, которое, может быть, иной раз было для тебя тяжелее креста и прочих пыток! Кто измерит твое страдание, когда возлюбленная твоя Сара Лашез стала любовницей ненасытного, алчного и ненавистного тебе Веспасиана, который, насытившись юной девой, сказал однажды:
— А я женю тебя на Саре.
И свадьба была сыграна по всем римским и иудейским канонам: и фата, и целование, и пир на весь мир, и брачное ложе, и ты, священник первой череды Иосиф бен Маттафий, закованный в цепи, оказался мужем солдатской блудницы Сары Лашез, чье тело осквернено было и проклято, а потому и твое тело через нее было осквернено и проклято, и Сара, понимая твои муки, целовала ночью твои цепи и горько плакала, причитая:
— Лиши меня жизни, мой господин. Или я лишу себя жизни, мой господин.
— Выкинь эти мысли из глупой своей головы, Сара, — сказал ты. — Что скажет наш Владыка и Бог, когда тебя не станет?
А Сара действительно нужна была Богу и Владыке, и всякий раз, когда все прочие наложницы, и пленницы, и свободные женщины надоедали Веспасиану, он говорил Иосифу:
— А пусть-ка сегодня, мой еврей, придет ко мне Сара…
И Сара одевала свои лучшие наряды и обувала свои стройные ноги в пахнущие благовониями сандалии, и просил ее Иосиф:
— Будь поласковее и понежнее, ласточка ты моя. От него зависит и наша жизнь, и жизнь всего еврейского народа.
И не мог натешиться прекрасной Сарой Веспасиан, и все повторял слова из рассказанной Сарой легенды:
— Прекрасная ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами… Стан твой похож на пальму и груди твои — на виноградные гроздья. Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее, и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблок.
И говорил еще Веспасиан мерзкие слова, от которых тошнило Сару: