И отключается. А автобуса все нет и нет!..
И никого около остановки. Только двое черных мальчишек лет по четырнадцати и смуглый высокий парень года на два постарше тех двух подходят к скамейке, где лежит Шура.
Смуглый стоит, смотрит по сторонам, а двое черных пацанов выворачивают все Шурины карманы — деньги, документы, все, все, все!..
И улетучиваются. Будто их никогда и не было...
А Шура лежит недвижимый, и я не могу ему ничем помочь, потому что, наверное, Я ЕЩЕ В МОРЕ, ТОЛЬКО НА ПОДХОДЕ К НЬЮ-ЙОРКУ.
Но тут я вижу, как к остановке подходит автобус и из него вылезают Люди. Некоторые считают Шуру пьяненьким, усмехаются и расходятся. А несколько пожилых Человеков убеждаются, что от Шуры не пахнет спиртным (хорошо, что он с вечера «на грудь» не принял, думаю я...), и бегут куда-то звонить. А две старушки остаются с Шурой...
Вижу, через несколько секунд подкатывает что-то типа нашей «скорой помощи», выскакивают врачи, минуту колдуют над лежащим на скамейке Шурой — уколы, капельница, кислород...
А потом грузят Шуру в машину и увозят.
И старики, гордые своим выполненным Человеческим долгом, говорят друг другу:
— К «Маймонидесу» повезли...
— Это прекрасно! «Маймонидес» — это, я вам скажу, то, что надо!
— Если за больного человека берется «Маймонидес» — так уже можно быть спокойным!
— Но почему он без всяких документов?! Ни «сошиал секюрити», ни «медикейда», ни «велферной карточки»?.. Что за манера выходить из дому без документов? А если что-нибудь? Вот как сейчас!..
— Ну вы же видели — это молодой человек. Тридцать, от силы тридцать пять! Откуда ему быть серьезным?! Я дико извиняюсь, но в таком возрасте, как говорится, «в поле — ветер, в жопе — дым»...
— Странно, такой молодой и уже, пожалуйста вам, — сердце...
А мимо этой брайтонско-бруклинской автобусной остановки, мимо той милой компании американских стариков, говорящих по-русски с неистребимым южным акцентом и вовремя отправивших моего Шуру в больницу к старику Маймонидесу, мимо шли...
Ну вот кто бы вы подумали?!
ПИЛИПЕНКО И ВАСЬКА!!! В смокингах, почему-то босиком, с закатанными по колени брюками, с огромными сачками для отлова Котов!..
Они шли и на ходу жевали длинные зажженные свечи из Банкетного зала Белого дома. Откусывали они эти свечи с зажженного конца, сжирали откусанное вместе с пламенем свечи, но как только остаток свечи отнимали ото рта, так свечи сами вспыхивали вновь каким-то адским синим пламенем!..
Когда же они прошли мимо, я увидел у них на спинах большие квадратные плакаты. И вот что дивно — я ведь совершенно не умею читать, но во сне я точно знал, что на этих плакатах было написано: «ТРЕБУЕМ ЗАЩИТЫ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА ОТ ПОПРАНИЯ ИХ ДОМАШНИМИ ЖИВОТНЫМИ!!!»
* * *
—... Мартын! Марты-ы-ын... Кыся, черт бы тебя побрал! Да проснись ты!.. Новостей, как ты сам говоришь, — «хоть жопой ешь»!
И тут же сквозь сон слышу возмущенный голос Челси:
— Сокс! Ты совсем обнаглел! Как ты смеешь так разговаривать!
— Челси, я всего лишь цитирую Кысю...
— Может быть, в России так и принято говорить, но ты на это не имеешь никакого права! Смотри, как нужно будить настоящих Котов...
Я чувствую, как сильные, тренированные руки Челси поднимают меня, прижимают к себе, как Челси зарывается носом мне в шерсть где-то в районе моего рваного уха и шепчет:
— Просыпайтесь, мистер Плоткин... Вас ждет масса народа и приятных новостей. Папа и мама ждут не дождутся, когда ты откроешь глаза. Буквально «на ушах стоят»!..
— «На ушах стоят» — это лучше, чем то, что сказал я? — саркастически замечает Сокс.
— Да, лучше! — безапелляционно возражает ему Челси. — Кстати, это тоже — Кысино.
Спросонок, еще открывая глаз, я втягиваю в себя все обворожительные запахи шестнадцатилетней Челси, пытаюсь лизнуть ее в щеку пересохшим от сна языком и окончательно просыпаюсь.
— Опусти меня, Челси, — прошу я. — Во мне весу...
— Ты действительно тяжеловат, приятель. Но настоящий Кот, наверное, и должен быть таким, — говорит Челси и опускает меня на пол.
— Челси! Ты уже второй раз говоришь про «настоящих Котов» только о Кысе! — жутко обиделся Сокс и возмущенно добавил: — А я — КТО ЖЕ?! Да будет тебе известно, что ТЕПЕРЬ Я...
— Сокс, заткнись! И пожалуйста, не развивай ЭТУ ТЕМУ! Если ты думаешь, что я еще не в курсе твоих неожиданных сексуальных подвигов — ты глубоко ошибаешься. Во-первых, в Белом доме, как тебе известно, все становится явным через пять минут. А во-вторых, существует вездесущая пресса и наша собственная специализированная «утечка информации». Новостями как о твоих внезапно возникших Котово-Мужских достоинствах, так и о вчерашнем скандале на приеме в Банкетном зале, АВТОРОМ которого по праву является наш замечательный друг Мартын-Кыся Плоткин, уже полны все утренние газеты и каналы телевидения!..
* * *
В свой первый и печальный раз в жизни я летел вертолетом в конце осени прошлого года.
Тогда мы летели от места нашего боя и катастрофы на автобане Гамбург — Мюнхен на специализированном реанимационно-докторском ярко-оранжевом вертолете в Мюнхен, в Нойе-Перлахский кранкенхауз.
То есть — в больницу Нойе-Перлаха. Это такой район Мюнхена.
Я лежал под неподвижной рукой умирающего, переломанного и простреленного моего друга Водилы и молил Господа Бога, чтобы он продлил жизнь Водилы хотя бы до прилета в больницу.
Я помогал Боженьке, как мог!..
Мы с Господом делали все, чтобы Водила дотянул до больницы живым, и нам это удалось. К счастью, в больнице Водила попал в руки одного из лучших нейрохирургов Германии — к профессору Фолькмару фон Дейну и его ассистенту — русско-казахстанской немке — доктору Тане Кох, впоследствии ставшей моей приятельницей...
Сегодня я летел на вертолете второй раз в своей жизни! В отличие от того, оранжевого, напичканного всякими аппаратами искусственного дыхания, переливания крови, кардиографами и еще кучей разных спасательных штук, — этот вертолет, на котором я летел сейчас, был совершенно иным.
Ну, начнем с того, что этот вертолет, был личным ВЕРТОЛЕТОМ ПРЕЗИДЕНТА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ БИЛЛА КЛИНТОНА.
* * *
— Кыся! — обратился ко мне Клинтон еще до вылета, замечательно выговаривая нашу букву «ы».
Видимо, сказалось частое общение с многонациональными русскими Президентами бывшего Советского Союза.
— Кыся!.. — сказал Клинтон. — Главную новость я решил сообщить тебе сам. Приготовься... НАЙДЕН МИСТЕР ШУРА ПЛОТКИН!
Вот тут я, неожиданно для всех и, кстати, для самого себя, взлетел в воздух до самой люстры!!!
Я не прыгнул — меня будто взрывом подбросило!.. Далеко внизу под собой я увидел задранные ко мне растерянные лица Клинтона, Челси, Хиллари, Ларри Брауна, ошеломленную морду Сокса и с десяток изумленных физиономий президентской свиты, присутствовавших при этом разговоре в Овальном кабинете!..
Так высоко я еще никогда не взлетал, хотя что-то подобное и было в моем репертуаре. Но тогда, пугая кого-нибудь или, наоборот, желая понравиться, — я прыгал, используя мощь своих собственных лап...
А тут меня будто что-то само скатапультировало!
Звякнули подвески хрустальной люстры, ненароком задетые моим хвостом, и я стремительно и мягко приземлился перед президентским ликом.
— Где?! — хриплым, срывающимся голосом спросил я.
— В Нью-Йорке. В Бруклине. В прекрасной сердечно-сосудистой клинике больницы имени Маймонидеса! — торжественно сказал Билли.
— Тэк-с, тэк-с... — забормотал я, не очень соображая, что происходит и что я говорю. — Что же он мне сразу-то не сказал?..
— Кто? — удивленно спросил Клинтон.
— Да Маймонидес этот... — бормочу я, а где-то понимаю, что порю хреновину, но остановиться уже не могу. — Тогда я пошел... В Нью-Йорк... Как говорится, спасибо за компанию, извините, если что не так... Прошу простить, я очень спешу! До свидания.
И намыливаюсь к дверям кабинета...
— Стой, Кыся! — вопит Сокс и бросается мне наперерез.
— Мартин, дорогой!.. Успокойся, умоляю тебя, — просит меня Хиллари. — Доктор, вы же видите, мистер Мартин не в себе! Сделайте же что-нибудь!..
Доктор рванулся было ко мне, но я только прижал уши, показал ему один левый клык и тихохонько сказал:
— Вы, доктор, сейчас ко мне лучше не подходите. И пожалуйста, не пытайтесь меня задержать. Мне сейчас же нужно быть в Нью-Йорке!.. И я не потерплю никаких задержек. Ясно?!
— Возьми себя в лапы, дубина! — рявкнул на меня Сокс. — Через час ты вылетаешь в свой Нью-Йорк, где тебя будут встречать ВСЕ, ВСЕ, ВСЕ!..
— И Шура...
— Я же сказал — ВСЕ!
— Кто его нашел, Билли? — слабым голосом спросил я у Клинтона.
— Лейтенант полиции Рут Истлейк.
— Она — сержант... — поправил я Клинтона. — Рядовой инспектор по работе с бухарскими евреями своего участка в Квинсе.
— Уже с девяти часов утра она — лейтенант, начальник всего этого отдела, — сказала Хиллари Клинтон.
— А Шурик еще в больнице? — спросил я. — У Маймонидеса?..
— Нет, Рут его забрала пока к себе, — сказала мне Челси. — Ты прилетишь в Нью-Йорк — все увидишь сам...
— А где этот говнюк Пилипенко?..
Рожи у президентской свиты стали такими, будто все они сейчас хряпнули по стакану неразбавленного уксуса и закусили незрелым лимоном без сахара.
Клинтон же рассмеялся, посмотрел на часы, что-то прикинул в уме и сказал мне:
— Я думаю, что он уже подлетает к Москве. У вас в России когда-то была очень неплохо налажена работа психиатрических лечебниц как исправительных учреждений. Думаю, что там еще осталось несколько толковых специалистов из бывших сотрудников. Наверное, они и займутся лечением этого... Как ты его назвал?
— Пилипенко...
— Плюнули и забыли. О’кей, Кыся?
— О’кей, Билли.
— До Нью-Йорка с тобой полетит Ларри Браун. Надеюсь, ты не возражаешь?
— Нет, что вы, мистер Президент! — Мало-помалу я начал немного приходить в себя.
— И вообще с тобой летит куча народа, — подсказал мне Сокс. — Ты уж там постарайся выглядеть. Это я тебе по своему опыту...
* * *
Компаха была действительно великовата!
Я плохо помню обстановку внутри президентского вертолета. Голова у меня шла кругом, и ни о чем другом, кроме того, что через полтора часа я увижу ШУРУ, я и думать не мог...
Помню только, что внутри вертолет был очень большой и напоминал просторный уютный салон с мягкими креслами лицом друг к другу, со столиками, баром и еще с чем-то, что меня отнюдь не поразило в тот момент. Летел бы я сейчас просто на какую-нибудь загородную прогулку — я восхитился бы и еще чем-нибудь. А сейчас...
А сейчас я вел себя несколько необычно даже для самого себя: то я прижимался к Ларри Брауну и замирал, зажмурив глаза и обхватив голову лапами, то начинал нервно мотаться по салону, заскакивал к летчикам в кабину (мне это разрешили еще на земле...), вглядывался в серую пелену близкого неба, нервно крутил башкой, всматривался в сопровождающие нас два военных, как сказал Ларри, «пентагоновских», вертолета охраны, а потом снова выскакивал в салон и через каждые пять минут спрашивал у бедного Ларри Брауна — сколько нам осталось лететь до Нью-Йорка?..
Как меня и предупреждал Сокс, компания с нами летела большая. Газетные журналисты, телевизионные операторы, снимавшие нас для дневных и вечерних «Новостей», а один Телетип вел прямой репортаж о нашем полете на какой-то жутко мощный канал «Мирового Телевидения»!
Еще пара типов с микрофонами безостановочно молотили для радио — в «Детскую передачу», в «Досуг домашней хозяйки», в «Новости животного мира Америки» и почему-то в «Час ветерана»!..
Несли они чудовищную и беспардонную ахинею, были поразительно безграмотны и наглы, и если бы не Ларри Браун, вполне вероятно, что уж одному-то из них я бы обязательно вцепился в рожу! Так они меня достали!..
Правда, об этом меня еще на земле предупреждал Сокс, что такое может произойти и чтобы я постарался не обращать ни на что внимания...
... Помню, когда все Клинтоны провожали меня — вертолет сел тут же, у Белого дома, на одну маленькую часть из тех восемнадцати и семи десятых акра (кто бы мне объяснил, что это такое?), и мы с Соксом отошли в сторонку пописать.
На нервной почве на меня обрушились частые позывы, но несмотря на уверения Сокса, что в вертолете есть превосходный туалет, я, согласно своим принципам и многолетним привычкам, решил закончить все ЭТИ ДЕЛА перед вылетом, на земле.