— Ведь собираются же они иногда по вечерам. На праздники, например. Или для совещаний каких-нибудь там, неофициальных. Вот, подобное собрание этих молодчиков и накрыть бы. Всех сразу. Осколочными гранатами. А?
— Ну, а если на вечеринке кроме кандидатов будут и посторонние люди? Осколкам ведь не прикажешь.
— Конечно, — миролюбиво согласился Студников, — посторонние могут быть. А мы, чем виноваты? Зачем эти посторонние с таким народом якшаются? Посторонние, как раз, не проблема. Разногласия с руководством будут по другим вопросам. Я уже вчера почувствовал, в чем дело. Только поднял этот вопрос, как шум начался. Риску, мол, много, люди наши не сумеют уйти. Не зря, дескать, бесшумным оружием приказано действовать. Нельзя, мол, разбрасываться. За двумя зайцами погонишься… И так далее и тому подобное. В общем, то же слабоволие из-за которого Бюро номер один столько лет в одних бумажных проектах копалось.
Болтливость Студникова начала действовать мне на нервы.
— Я вас поддерживать не стану, Лев Александрович. Ваши оппоненты правы. Конечно, нельзя разбрасываться. Да и нереален ваш проект. Мы ломаем себе голову, как добраться до Околовича, опознать его и подойти поближе. Честно говоря, все эти вопросы моей группе придется решать самостоятельно уже на той стороне. Многого от центра мы не получим. А вы еще хотите, чтобы мои люди ждали пока у Околовича соберутся гости. Совсем ни к чему. Вообще, мне не нравится излишняя суматоха вокруг операции. До меня дошли даже слухи, что одновременно с моей группой готовится какая-то вторая, для этого же самого дела. А я слышу об этом чуть ли не последним. В чем дело? В полуслепую работать я не буду. Знать, что никто не будет путаться у моей группы под ногами, мое элементарное право.
Студников почесал за ухом и примирительно улыбнулся.
— Ну, чего вы раскипятились? Да, есть вторая группа. Не такая же, как у вас, но по сходной линии. Не сказали вам о ней. Ну и что же? Они и готовиться еще не качали. Пока выяснится, что к чему, пройдут, наверное, месяцы. Чего ж мы будем вам голову забивать всякими планами, которые может сбудутся, может нет.
По тону Студникова можно было понять, что он врет. Но прерывать его я не стал. Он продолжал, как бы подбирая доводы на ходу:
— Вы поймите, что мы, как руководители, обязаны учитывать все. Ваша группа самый первый кандидат на успех. Конечно, мы на вас концентрируем все усилия. Но вдруг сорветесь. Всякое же бывает… Зачем нам давать другим службам возможность сразу перетянуть задание к себе? Пусть будет запасной вариант. Да и вообще, работы нам всегда хватает. Сами же видите, сколько там типов нашей опеки ждут.
Студников махнул рукой на оперативные дела по НТС. Я молчал и ему это не нравилось. Он поднялся с дивана и подошел поближе к столу.
— Вот, например, посудите сами. Есть у нас возможность вытащить Околовича в Вену и организовать встречу с нашим человеком. Не будем же мы от такого дела отказываться. Ведь, если его живым взять и вывезти, то могут и Героев Советского Союза дать. Есть у Околовича один друг. Знают они друг друга давно. Лет восемнадцать. Перед войной пошел этот друг к нам через границу с заданием от Околовича осесть здесь и работать на НТС. А мы как раз явку эту раскололи. Дружка и приняли тепленького. Перевербовали. Он, ничего, и стал работать. Но, тут война. Мы его трогать не стали, поселили в глубокий тыл и даже разрешили семью завести. И вот, недавно этот человек списался с Околовичем. Тот, представьте, поверил и отозвался. Наш человек его приглашает на встречу и он соглашается. Представляете себе, какая картинка? Есть, правда, небольшое разногласие. Наш человек зовет его в Вену, а Околович настаивает на Западном Берлине. По мы надежды не теряем. Вдруг, вытянем в Вену?! Его же там как птенчика взять можно. А вы говорите, не разбрасываться. Какой же это разброс. Это рациональный подход к делу. И не смущайтесь, что параллельно работа идет. Вам это не должно мешать. Все равно, если первым дело сделаете, то все лавры вам. Я от своих слов никогда не отказываюсь. Ни в коем случае темпа не сбавляйте. Знаете, как говорят, кому синица в руки, а кому журавль в небе. Вы над синицей работайте, а мы по долгу службы обязаны за журавлями в небе посматривать. И не кипятитесь. Вам нервы на той стороне понадобятся. Очень понадобятся. Ну, ладно. Мне пора. Побежал… Вы не зарывайтесь особенно в работу. Отдыхать тоже полагается.
— Да, Я скоро уйду. Мне еще немцев вести к Станиславскому на балет.
— Балет? Это им понравится. Иностранцы любят наш балет. Так, бывайте здоровы…
И Студников, очень довольный собой, выкатился из комнаты.
Когда закрылась дверь за ним, я вытащил из бокового ящика полоску тонкой бумаги. Она была приготовлена мной для записи нужных мне сведений об НТС. Эту полоску бумаги я намеревался прочитать потом вместе с Околовичем. На ней еще ничего не было отмечено. Я взял ручку и черными, не смывающимися чернилами стал записывать первую историю. Записывал я своим шифром, которым я пользовался когда-то во время войны. Значки, которые ложились на бумагу, рассказывали о друге Околовича, которого он знал восемнадцать лет и послал перед войной на нелегальную работу в Советский Союз. О перевербовке и приглашении в Вену. Если Студников не привирал, вариант с этим человеком казался осуществимым и для Околовича опасным. Обновить им мою бумажную полоску было совсем неплохо.
Глава тринадцатая
В начале декабря 1953 года милиционер-орудовец, дежуривший на отрезке магистрали напротив метро «Сокол», решил задержать две подозрительные машины. Эти два желтых близнеца марки «Победа» уже несколько дней совершали какие-то странные маневры. Они появлялись по утрам со стороны Речного Порта и начинали ездить наперегонки, прижимать друг друга к тротуару или просто блокировать партнеру дорогу. Вчера, например, они съехались крылом к крылу наискосок и не могли разъехаться. Из машин вышла группа людей и начала что-то горячо обсуждать. Натренированное око орудовца выхватило из этой группы двоих, особенно подозрительных. Один был повыше ростом, другой пониже. У обоих на головах были одинаковые полувоенные шапки-ушанки из голубоватого пушка. Однако одеты они были в демисезонные пальто заграничного покроя, слишком легкие для московской зимы. Машины кое-как расцепились. Странные типы сели за руль и уехали. Милиционер понимал, что настоящие шпионы так себя не ведут и одеваются иначе, но во имя служебного долга, или просто в силу человеческого любопытства, он поднял в это утро свою палочку и преградил обоим машинам дорогу со словами: «Отъезжайте к тротуару и предъявите ваши документы».
Машины послушно свернули к обочине дороги и из первой вышел человек в меховой куртке, отороченной по-пилотски белым барашком. Орудовец видел, что за рулем этой машины сидел один из подозрительных типов в ушанке и сером пальто в елочку. Тип дружелюбно улыбнулся милиционеру. Это не повлияло на служебную серьезность дежурного. Он еще раз повторил свое требование предъявить документы, но, возможно из уважения к сияющей улыбке ушанки, прибавил: «граждане».
Человек в куртке вынул из бокового кармана красную книжечку 7 управления МВД СССР. Орудовец хорошо знал это удостоверение: оно выдавалось обычно машинам контрразведки и давало право, в случае необходимости, даже нарушать правила уличного движения, — проезжать, например, красный свет. Такие машины вели, в основном, наблюдение за автомобилями дипломатического корпуса. Ни проверять, ни задерживать их ОРУД не имел права. Милиционер отсалютовал и вернулся на свой пост. Человек в куртке показал ушанке подвинуться и сел за руль сам. Дело в том, что тип в ушанке был не кем иным, как Францем. Он правил неважно. Борис, инструктор в кожаной куртке, считал, наверное, что под внимательными взглядами орудовцев и заинтересовавшихся прохожих лучше тронуть машину с места по всем правилам водительского искусства.
Во второй машине за рулем сидел Феликс. Он правил очень хорошо. Сказывалась многолетняя тренировка и особенности его характера: решительность, быстрая реакция, легкость с которой он шел на риск. Феликс ловко вывернул нашу машину и прижал ее к машине Бориса в тот самый момент, когда светофор был перекрыт. Я смог открыть окно и спросить: «Все в порядке?»
— Конечно, — отозвался Борис. — Чего ж… Документы железные. Недаром я их так добивался. Куда теперь едем?
Я махнул рукой по направлению к центру города.
— Давайте к дому на Покровке. К тому, что вчера подобрали. Помните, с воротами и проходным двором?
Светофор открыли. Задерживаться было нельзя.
— Помню, — крикнул Борис и рванул машину вперед. — Поезжайте за мной.
Я откинулся вглубь машины. На переднем сиденье рядом с Феликсом сидел шофер. Как бы хорошо наш человек ни правил, опытный шофер обязан был сидеть рядом с ним и держать ноги на педалях двойного управления.
Дом на Покровке, к которому мы ехали, был кое-чем похож: на дом Околовича во Франкфурте. Такая же арка ворот с одной стороны, два подъезда и небольшой внутренний двор со вторым выходом на боковую улицу. Мы решили использовать его для репетиций по блокированию машины Околовича в момент ее выезда из ворот на улицу. По сведениям Пильца, в глубине двора за франкфуртским домом находились небольшие гаражи. Можно было предположить, что в одном из них Околович держал свою машину.
Борис свернул с Покровки в переулок и остановился напротив выбранного нами дома. Я вылез из машины и стал наблюдать за тем, как разворачивается «репетиция». План действий был намечен уже вчера и обоим исполнителям предстояло только отшлифовать свои действия и отработать систему сигнализации между собой. Борис заехал в ворота и увел машину в невидимый для нас угол двора. Через пятнадцать минут он должен был снова появиться в арке ворот, изображая машину Околовича, выезжающую утром из гаража на улицу.
Феликс отъехал за квартал, высадил Франца, развернулся и приглушил мотор. Теперь он ждал, пока Франц дойдет пешком до дерева напротив намеченного дома и займет там свой пост наблюдения.
Когда Франц устроился у дерева, Феликс завел мотор и подъехал к подъезду, ближнему к воротам. Тут он остановился, делая вид, что кого-то поджидает. Мотора он не выключал. Через несколько минут машина Бориса показалась в воротах. По сигналу Франца Феликс подал свою машину назад, как бы намереваясь развернуться и заблокировал выезд. Франц уже шел через улицу к воротам. В следующий момент он должен был по плану поравняться с машиной Околовича и целясь в окно нажать четыре раза потайную кнопку. Боевого портсигара у него в руках пока не было, а всего лишь обычный, безобидный, из которого он вынул на ходу папиросу. Держать для маскировки в пальцах папиросу Франц должен был и в боевой обстановке. Но, прежде чем он поравнялся с машиной Бориса, тот открыл дверь, пошел к Феликсу и помахал мне, спрашивая помощи в разговоре.
— Неправильно, — начал он объяснять, показывая на багажник машины Феликса. — Заехал слишком далеко назад. Сразу понятно, что блокирует дорогу. Решено ведь было несколько сантиметров. Пусть наметит точку на тротуаре и по ней равняется.
Репетиция началась снова. Пока агенты отрабатывали точность сигналов и движений, я присел невдалеке на чугунную тумбу. Жители дома и редкие прохожие не обращали особенного внимания на нашу группу. За несколько кварталов от этой улицы помещалось Управление автоинспекции Москвы. Инспекторы, принимавшие экзамены на шоферские права, ездили с новичками по одним и тем же местам. Преподаватели шоферских школ, знавшие эти маршруты, тренировали своих учеников на тех же улицах. Почти все ворота этого района были исцарапаны боками учебных машин. И, конечно, никто из москвичей, проходивших мимо, не мог подозревать, что наша группа тренирует людей не для сдачи экзаменов на вождение машины, а для убийства.
Я подумал, что вообще руководство Девятого отдела уделило большое внимание подготовке будущих убийц. Учили их за прошедший месяц много и интенсивно. И на подбор преподавателей они не могли пожаловаться. Например, физическую тренировку и обучение приемам джиу-джитсу проводил с ними чемпион Советского Союза Михаил Рурак. У Михаила Рурака было мальчишеское открытое лицо и рост в потолок. Лет ему было немного. Что-то за двадцать. Он уже три года держал первенство СССР по джиу-джитсу и, судя по его намекам, не собирался это первенство никому отдавать. Рурак не любил слово «джиу-джитсу». Он всегда поправлял: «не джиу-джитсу, а самбо, то есть, самооборона». Но учил обоих немцев не столько обороне, сколько нападению. В комнате, выстланной спортивными матами, Рурак показывал им как, по собственному его выражению, «психологически опережать противника». Дело не столько в самой технике приема, объяснял он, сколько в умении применить его неожиданно и решительно. Нужно было посмотреть на лицо самого Рурака, когда он проводил прием, чтобы понять, сколько «злости» он вкладывал в этот спорт. Свои захваты и выверты Рурак никогда не доводил до конца, чтобы не искалечить учеников, но, объясняя заключительную точку приема, ударяя по воздуху ребром ладони или выбрасывая в ударе ногу, он так сжимал зубы и по лицу его мелькало выражение такой жестокости, что можно было не сомневаться в его больших шансах остаться чемпионом СССР и в следующем сезоне. В остальное же время Рурак был милым, далее немного застенчивым молодым человеком, умевшим обаятельно улыбаться по поводу мельчайшей шутки. В первое время на занятиях по «самбо» присутствовали переводчики — Окунь, Иванова и, иногда, я. Потом Рурак выработал технику объяснений одними знаками и стал тренировать своих учеников один. Как-то он спросил меня:
— Что это такое «кнохенбрехер»? В последнее время, как прихожу, так они сейчас же: а, кнохенбрехер… Что за слово?
— Костолом, Миша. Они тебя костоломом называют. Ты, случайно, не тренируешься на них к чемпионату?
Он улыбнулся от скулы до скулы:
— Да, нет, Я с ними потихоньку. Но в этом деле надо трудиться как следует. Иначе ничего не выйдет.
Немцы трудились. Трудились прилежно и много. Расписание их дня было загруженным и нелегким. Утро начиналось пятнадцатиминутной зарядкой по специальной программе, выработанной «костоломом». После такой зарядки они накидывались с волчьим аппетитом на завтрак. Настя кормила их плотно и старалась подбирать настоящие русские блюда. Однако оба тренируемых не толстели. Они крепли и, по замечанию Студникова, «набирали веры в свои силы».
Первая половина дня обычно была занята практикой вождения автомашины. Агенты учились править и ориентироваться в напряженном городском движении.
Через день, оба немца тренировались в Кучине по стрельбе из боевого оружия. Ехать нужно было через город. От Новогорска до центра Москвы километров тридцать. Потом через Красную площадь, мимо высотного дома на Котельнической набережной, они выбирались на Горьковское шоссе и вели машину еще километров тридцать до поселка Кучино. Туда и обратно — в день это составляло сто двадцать километров. Большую часть пути они вели машину сами. Когда общая техника вождения была у них отшлифована, Борис перешел к конкретным заданиям. По дороге в город он выбирал какую-нибудь случайную машину и приказывал преследовать ее. Преследование шло по всей Москве, причем ни инструктор, ни ученики не знали, куда свернет машина на следующем перекрестке. Это наблюдение немцы обязаны были вести по всем правилам: так, чтобы преследуемый не мог ничего заметить, оставаясь от него на расстоянии одной-двух машин и не нарушая правил уличного движения. Задание было нелегким и Франц с ним обычно не справлялся. Зато Феликс так наловчился, что стал постепенно угадывать основные направления городского движения и заранее чувствовать, куда может свернуть та или иная машина. Тем более, что тренировка происходила на одних и тех же участках Ленинградского и Горьковского шоссе. На Садовом кольце Борис давал немцам задания иного характера. Появилась вторая машина и Франц и Феликс разделились. Один разыгрывал роль преследуемого, второй — наблюдающего. Первый старался уйти, второй — не упустить. Потом начались репетиции по выполнению задания на машине. Они проводились частично на Садовом кольце, частично около метро «Сокол». Феликс и Франц «работали» в одной машине вместе с Борисом. Шофер другой машины изображал условную жертву. По очереди агенты догоняли вторую машину, блокировали ее и производили «выстрел в окно». Репетировались также варианты с обгоном на перекрестке, прижимание к тротуару и, наконец, с симулированием аварии.