— И выяснилось, что в Москве нас считают более сильными, чем мы есть на самом деле, — вмешался Георгий Сергеевич. — Но я вот о чем думал… Положение такое, что приходится искать любого выхода… Как бы вы отнеслись к тому, чтобы посоветоваться с иностранцами? У них ведь, наверное, есть такие возможности, которые нам и не снились.
— С властями? Боже упаси! — ответил я. — Они подымут тревогу и могут все погубить. И потом, все, что их будет интересовать, это разведывательные данные в моей голове и покупка меня на иностранную валюту.
Околович поднял руку утихомиривающим меня жестом:
— Я не о властях говорю. Власти, конечно, могут все испортить. Я о других иностранцах. Некоторые наши связи. Больше наши знакомые, чем связи. У этих иностранцев, кажется, есть голова на плечах и чувство порядочности. Во всяком случае, можно посоветоваться, не давая никаких обязательств.
— Ну, что ж:… Если не давая никаких обязательств… Только не говорите им обо мне ничего точного.
Околович улыбнулся:
— А я и сам ничего точного о вас не знаю. Имя ваше может быть выдуманное. Документов ваших я не проверял. Что-же я им могу сказать?
— Ну, я вообще… Приметы мои не надо им давать. Хорошо бы так все рассказать, чтобы они не разобрались, к какой службе я принадлежу. И об агентах не стоит. Если они всполошат мою сеть, мы можем все потерять… А в принципе…
Да… В принципе… Я понимал, что Околович предоставляет мне свободный выбор. Искренность его поведения подсказывала, что захоти я подняться и уйти, никто не будет останавливать меня силой. Но что тогда? Отойти в сторону и допустить убийство Околовича? Невозможно. Это решено нами еще в Москве раз и навсегда. В то же время переход на Запад, к властям, и публикация всей истории для меня тоже неприемлемы. Это могло бы обезопасить Околовича, но в ответ на мой удар последует удар МВД по семье. Не говоря уже о том, что переход на Запад в моем положении равносилен сдаче всех позиций и расписке в собственном бессилии. Что же тогда делать? Может быть, действительно, помощь иностранцев решит вопрос о прикрытии моей семьи? Это не власти, отдельные люди, друзья НТС. Такую связь можно оборвать, если они захотят взять инициативу в свои руки. Переговоры будет вести Околович. Я могу остаться полностью в тени. В конце концов, мало ли семей на территории Советского Союза, которые НТС по тем или иным соображениям хотел бы обезопасить…
Валентина Константиновна собрала чашки и унесла их в кухню. Звяканье посуды заставило меня очнуться и увидеть, что Околович терпеливо ждет. Я ответил ему решительно:
— Хорошо. Другого выхода, видимо, нет. Давайте попробуем… Но очень прошу вас: выдумайте какого-нибудь теоретического советского офицера. Не обязательно разведчика. Вы же можете им объяснить, что я пришел к вашей организации и их помощь нужна только в отношении семьи.
Околович одобрительно кивнул.
— Согласен. Мы тоже не захотим вас потерять. Я, правда, еще раз могу сказать: по-моему, без иностранной помощи в таком деле не обойтись. Но будем вести переговоры пока на теоретической базе. Есть только еще один вопрос… Кого вы предпочитаете: французов, англичан или американцев?
— Англичан не стоит, — попросил я. — Мне кажется, что во имя интересов британской империи они могут нас обмануть или даже выдать… Французы не знаю, справятся ли…
— Тогда, значит, американцы, — не стал спорить Околович. — А как мы с вами будем держать связь? Я ведь не знаю ни где вы живете, ни как вас искать.
— Давайте, назначим встречу, — предложил я. — До понедельника вы успеете что-нибудь выяснить?
— Думаю, что да, — сказал Околович. — В понедельник… Где?
— Назначайте вы. Я Франкфурт плохо знаю.
— Хорошо. Оперу знаете?
— Проходил мимо. Такое полуразрушенное здание и площадь со сквером рядом с ним?
— Да, да. В крайнем случае спросите. Опера здесь одна. Так вот, с правой стороны, если встать лицом к зданию, есть стоянка для автомашин, такие разлинованные полоски асфальта, вы знаете. Я приеду туда на машине, остановлюсь поближе к зданию и буду вас ждать. Машина Опель Олимпия, серая, довольно потрепанного вида. Площадь перед Оперой большая. Вам будет удобно осмотреться как следует и придти прямо в машину. А там поедем куда-нибудь. За город, например. Разговаривать будет удобнее.
— Прекрасно, — согласился я. — А время? Шесть часов вас устраивает?
— Вполне. Как раз после работы. Но тут есть одно обстоятельство…
В первый раз за весь разговор Околович замялся и стал подбирать слова. Однако он тут же взял себя в руки и улыбнулся:
— Да, не буду я вокруг да около. Вы с конспирацией знакомы и поймете меня с полуслова. Конечно, я вам доверяю. Так мне и полагается по профессии. Но я член организации и подчиняюсь дисциплине. Не знаю, имею ли я право ехать совсем один на заранее назначенную встречу с человеком, прибывшим с той стороны при таких драматических обстоятельствах.
— Понимаю, — прервал я его. — Вам придется приехать не одному. Я не буду спрашивать, кому из членов НТС вы расскажете о нашей встрече. Это остается целиком на ваше усмотрение. Но, откровенно говоря, при нашем следующем свидании опасность будет, как минимум, одинакова для нас обоих. Поэтому я должен знать, с кем вы приедете. Не обижайтесь, но иначе к машине я не подойду. У вас организация, а у меня семья.
Околович задумался.
— Наши конспираторы будут меня потом отчаянно ругать, — заговорил он снова, — но обстоятельства столь необычны… Ладно… Мы будем только вдвоем. Я попрошу Поремского приехать со мной.
— Поремский? — переспросил я. — Я слышал о нем в Москве. По мнению моих начальников он следующий кандидат на устранение. Именно поэтому я лично смогу ему полностью довериться.
— Ну, тогда, значит, договорились, — сказал Околович. В понедельник, у Оперы, в шесть часов… Между прочим, я хотел спросить вас…
В передней раздался звонок. Я посмотрел на Околовича и помотал многозначительно головой: — «Никто не должен меня у вас видеть…» Он прикрыл дверь из комнаты в переднюю. Я проскользнул в пространство между боковиной шкафа и углом комнаты. Околович прислушивался к голосам, доносившимся из передней. Мне показалось, что я различаю чей-то баритон, задающий Валентине Константиновне короткие, невнятные для меня вопросы. Тут только я почувствовал, как были все время натянуты мои нервы. Я понимал, что ничего особенного случиться не может. Вряд ли Околович или его жена позвонили тайно в полицию. Это просто не могло быть. Я не мог так обмануться в людях. Нет, это даже просто исключается. Значит, какие-нибудь знакомые или случайные посетители. Если люди из параллельной группы и заметили меня, то на квартиру к Околовичу они не пойдут. Хотя, кто их знает, что они подумают… Скажут себе, что пошел убивать Околовича сам и провалился. Вот и пришли «выручать». Да, нет, глупости все это… Так советская разведка не работает. Если и заметили, будут сначала докладывать. Потом ждать инструкций…
Околович оглянулся и, вероятно, что-то прочитал на моем лице, потому что прошептал успокоительно: — «Ничего страшного. Соседи. Сейчас уйдут. Жена их не пустит в квартиру».
Наружная дверь захлопнулась. Околович вышел в переднюю, перекинулся с женой несколькими словами и вернулся в комнату.
— Все в порядке, — сказал он. — Сосед пришел проведать. У нас это в обычае. Заходим друг к другу время от времени. Так, для проверки. Живем-то на осадном положении.
Равновесие уже вернулось ко мне и я спросил тоном полушутки:
— Кстати об осадном положении. Мы в Москве ломали себе голову, как до вас добраться. Целая разведывательная служба изучала систему вашей охраны, расписание вашей жизни и так далее. А я вот, с первой попытки попал прямо к вам. Да еще застал дома одного. Как же так? А дисциплина организационная? Не ругают вас за такое поведение?
Околович усмехнулся:
— Да вы не иронизируйте. Я вам правду сказал о дисциплине. А насчет вашего прихода… Так знайте, — что вам исключительно повезло. Я редко бываю дома в это время и тем более один. А вообще-то в ваших словах есть доля правды. Москва, наверное, представляет себе не только нашу организацию, но и каждого из нас в особом свете. Тоже миф. И пусть так думают. Пусть думают, что меня, например, охраняют очень сильно. Охраняют, конечно. Но, видите, не так уж, значит, — сильно. А то, что противник так думает, уже хорошо. Тоже метод защиты. Своеобразное психологическое заграждение, если хотите…
— Ну, знаете… Заграждение заграждением, а вас так когда-нибудь действительно убьют.
Околович пожал плечами:
— Убить, конечно, могут. Но и дрожать от этой мысли я не собираюсь. Некогда мне. И потом все зависит как смотреть на такие вещи. Я, например, целиком принадлежу организации. Убьют меня, организация мое дело подхватит. А я, может быть, и мертвый сослужу нашему делу неплохую службу. Знаете, политическое убийство это ведь, в некотором роде, признание врагом. Так, что еще вопрос, бояться ли мне убийства…
Я внимательно посмотрел на него. Текст был похож на браваду, но интонация и сам человек, сидевший напротив меня, отвергали возможность позы.
— Знаете что? — сказал я очень серьезно. — Как бы мне вас попросить убедительнее, чтобы на время, пока я буду здесь, вы на психологическое заграждение чересчур не рассчитывали. Я за вашу жизнь перед своей семьей головой отвечаю. Если вас убьют, то не знаю, как будет с пользой для организации, но мне лично придется такой ответ держать, что не знаю, сумею ли вообще доказать, что я к вашей смерти непричастен. Нет уж, пожалуйста… Я категорически на этом настаиваю из собственных мелких интересов.
Околович засмеялся, но ответить не успел. Пришла Валентина Константиновна. Разговор переключился на Москву, на положение в Советском Союзе и последние новости «оттуда». Мрачные темы операции «Рейн» и планов советской разведки были временно оставлены. Мои рассказы затянулись до половины двенадцатого. Околович уже два раза звонил знакомым, ждавшим его на день рождения и предупреждал, что придет поздно.
Наконец, я спохватился, что могу пропустить последний трамвай.
— Мне ведь придется еще провериться, нет ли слежки, — напомнил я Георгию Сергеевичу. — Лучше уже двигаться. Все равно в один вечер всего не расскажешь. Вы обещали вывести меня черным ходом…
— Да, да, обязательно, — ответил ни минуты не раздумывая Околович.
Он снял наши пальто с вешалки. Я посмотрел еще раз на Валентину Константиновну. Она знала., что сейчас ее муж; поведет меня черным ходом. Поведет совсем один. Как бы правдоподобно ни звучали мои рассказы, конечно, оставалась возможность, что мой приход был особо тонкой комбинацией МВД. И все же в глазах Валентины Константиновны, снова отсвечивавших слезами, была вера в меня и в то, что я принес с собой.
— Спасибо, Валентина Константиновна, — сказал я, крепко пожимая ей руку.
— Дай Бог вам удачи, — ответила она и, помедлив секунду, перекрестила меня неловко и наспех, как бы боясь, что ее жест окажется некстати.
На какое-то мгновение у меня мелькнуло чувство тоски, что через несколько минут я уйду от этих людей в неизвестность, — в одиночество. Валентина Константиновна продолжала негромко:
— Знаете, все случилось так неожиданно… Прямо свалилось на нас… Это вам спасибо… Даже не знаю, — что сказать…
— Я поведу Николая Евгеньевича, Валя, — проговорил Околович. — Ты не хлопай дверью, чтобы не слышали, что мы ушли. Я вернусь быстро…
Перед дверью на лестницу Околович задержался было, чтобы по привычке пропустить гостя вперед и тут же спохватился:
— Я пойду лучше первым. Света ведь не будем зажигать, чтоб с улицы не видели. Вы не споткнетесь в темноте?
Мы вышли на лестницу. Околович спускался в полутемноте, впереди меня на несколько ступенек. Шли мы медленно, осторожно и я думал, какое чувство должно быть сейчас в душе Георгия Сергеевича. Он же не может знать, что у меня с собой нет не только никакого оружия, но даже и просто тяжелого предмета. Наверное, именно сейчас для него решается вопрос: провокатор я или его друг. Это хорошо. Все, что у меня есть дорогого в жизни, держится сейчас на ниточке доверия Георгия Сергеевича ко мне. И чтобы он ни говорил о своей профессии, обязывающей верить людям интуитивно, наш спуск вдвоем по темной лестнице докажет ему многое. Он доказывает и мне кое-что. Что слова Околовича об отношении к своему долгу и к возможности политического убийства не были бравадой.
Мы свернули в боковую дверь и попали на двор. Там было почти так же темно, как и на лестнице. Мы шли рядом друг с другом мимо бетонных гаражей.
— Значит, до понедельника, — сказал негромко Околович. — Через эти ворота вы попадете на бульвар. Я постою здесь немного и проверку не пойдет ли кто за вами…
Мы были уже в каменной арке боковых ворот. Околович протянул мне руку:
— Желаю вам удачи. Будьте осторожны.
— Моя удача или неудача теперь в ваших руках, — сказал я.
— Да, нет, не совсем так, — задумчиво ответил он. — Я попробую, я обязательно попробую. Но дело это далеко не простое. Во всяком случае, держитесь до понедельника. Ни в коем случае не падайте духом. Я сделаю все, что могу.
— До свиданья, — сказал я еще раз.
Он остался стоять в арке; Я начал пересекать улицу быстрыми шагами. Оглядываться не полагалось. Только дойдя до бульвара, я разрешил себе осмотреться. Все было спокойно. Одинокий прохожий показал мне направление к трамвайной остановке.
Сойдя у Гауптвахе, я остановился у кинотеатра. Лампочки рекламы уже погасли. Окошко кассы было закрыто цветной фанеркой. Я побрел по ночным улицам. Похоже, что моя встреча с Околовичем удалась. И все же странное чувство не оставляло меня. Чувство, что в событиях, которые я развязал, моя собственная воля стала второстепенным фактором.
Ночь на пятницу я спал без кошмаров или снов. Сказалось нервное напряжение предыдущих дней. Утром я тщательно проверился, нет ли за мной слежки и переехал в другой пансион. Теперь уже три силы решали нашу судьбу: советская разведка, НТС и какая-то, пока мне неизвестная, американская служба. Осторожность требовалась тройная. Я говорил себе, что Околович прав и без помощи иностранцев не обойтись. Конечно, его предложение застало меня в некотором роде врасплох. Я действительно попал под влияние мифа об НТС. Но все равно… Околовичу я доверяю полностью. И правильно сделал, что пришел к нему. В том, что я затеял, ставка должна быть на людей, а не на технические обстоятельства. Околович уже давно живет заграницей. Ему и НТС, наверное, не в первый раз решать такие вопросы. Взаимоотношения с иностранцами для них должны быть обычной и хорошо знакомой проблемой. Плохо только, что Околович не имеет никакой возможности связаться со мной до понедельника. Вдруг начнутся какие-нибудь осложнения с иностранцами… Околович захочет посоветоваться со мной или просто предупредить об опасности. Мало ли какой поворот могут принять переговоры. Эх… Упустили мы с ним это обстоятельство. Хоть бы какую-нибудь контрольную промежуточную встречу назначили. Но, между прочим, контрольную встречу еще не поздно организовать. Звонить ему на работу нельзя. Околович мог уже встретиться с американцами и телефон могут подслушивать. Надо сделать как-то иначе…
Я иду к телефонной будке и нахожу в книге номер издательства «Посев». Женский голос отвечает по-немецки: «Ферлаг Посев. Гутен таг…» Я спрашиваю по-русски: «Можно Валентину Константиновну?» Голос переходит тоже на русский и звучит вдруг совсем, как ответы московских телефонисток:
— Минутку. Я проверю, у себя ли она.
И через несколько секунд:
— Она сегодня на работе не будет. Позвоните, пожалуйста, завтра. Что-нибудь передать?
— Нет, спасибо. Я позвоню завтра.
Можно подождать и до завтра. Завтра еще только суббота.
Тем временем, согласно плану операции «Рейн», в пятницу днем из Швейцарии во Франкфурт приехал Феликс. В шесть вечера я отправил в Вену две условные открытки, а в восемь Франц, Феликс и я встретились в ресторане на Фридрих Эберт штрассе. Мы заказали ужин.
Чтобы избежать лишних разговоров, я сразу же заявил обоим агентам:
— Интересующего нас человека в городе нет. Он уехал на неделю. Сведения точные.
— Это не так уж плохо — отозвался Франц. Мне показалось, что Франц был даже немного рад отсрочке. Он продолжал:
— Успеем провести подготовку с толком и не спеша. А то ведь люди мы все немного горячие. Был бы объект здесь, могли его случайно поймать где-нибудь в углу и, не долго думая, рискнуть…