Я стер это воспоминание из своей памяти и закрыл окно.
Рано утром в среду появился американец, который привез меня вместе с Полем в Кемп Кинг.
— Поедем в город, — сказал он. — Возьмем ваши вещи из пансиона.
Он выписал мне пропуск на выход из лагеря и мы поехали с ним вдвоем во Франкфурт. Мой новый «знакомый» оказался разговорчивым собеседником. Я окрестил его мысленно «американским Карасевым». Он владел немецким языком неплохо, но говорил так же, как Карасев, отдельными короткими фразами, придавая своему рассказу оттенок особой доверительности. Кроме того, он, по-видимому, занимал в системе разведки положение аналогичное своему советскому прототипу. Мне не хотелось верить, что сердечный и простой тон «американского Карасева» был лишь искусственным приемом. Тем более, что он тоже не верил в мою версию о советской разведке и операции «Рейн». Но обосновывал он это более деликатно и более умно, чем Леонард:
— Судите сами. Ваше поведение слишком уж нелогично. Мы же знаем, что офицерам советской разведки живется совсем неплохо. И репрессии в связи с делом Берии, как вы сами говорите, вам не грозили. Если далее и было какое-то неприятное задание, вы могли от него отказаться. Ну, имели бы осложнения по службе. Только и всего. Конечно, бывали случаи перехода людей из советской разведки на Запад, но эти люди иначе себя ведут и другого требуют. Не можем же мы серьезно относиться к вашим утверждениям об НТС. Кому опасны эти русские эмигранты и их организация? Советскому правительству? Ни в коем случае. Против танков и пулеметов с голыми руками не ходят, если даже и предположить, что в России есть массовое недовольство правительством. С какой бы стороны ни посмотреть на вашу историю, можно лишь придти к выводу, что выгодны такие сказки только самому НТС. В вашей истории есть, конечно, одно сбивающее с толку обстоятельство: свежие новости из Советского Союза. Нам неясно, откуда НТС могло их заполучить, но с соответствующим терпением и выдержкой мы выясним и это странное обстоятельство. Скажем прямо, что поведение НТС нам не нравится. Нельзя делать политический капитал на мистификациях. Жаль, что вы лично не хотите понять бессмысленность затеянного фарса. У вас неплохое знание советской действительности. По линии фактов, конечно, а не фантастической версии о революционных настроениях. Но все же… Интересно, откуда у вас такие знания?
Он покосился в мою сторону, но я молчал. «Карасев» ловко провел машину через запутанные извилины дороги, прорезающей небольшой городок, и, когда мы снова вылетели на шоссе, продолжал:
— Я бы на вашем месте бросил работу с НТС. Кого они представляют собой? Кучку эмигрантов, которые цепляются за прошлое. Мне кажется, что моя служба нашла бы применение вашим способностям. Как-никак, мы представляем государство. Большое и сильное государство. И действуем во всяком случае умнее и ближе к реальной жизни, чем ваши работодатели.
Я понимал, что спорить с ним бесполезно. Пожалуй, его разговор со мной, при всей возможной искренности его размышлений, отражал не столько личную точку зрения «Карасева», сколько косность и слепоту ведомства, в котором он служил. Да, дистанция между нами слишком большого размера… Но хоть что-то становится понятно. Значит, не поверили не только мне. Не поверили, в основном, НТС. Поведение Леонарда стало более ясным.
Мы зашли в пансион, где я жил до злополучного понедельника. Я расплатился с хозяйкой из денег, которые у меня были в чемодане и сказал, что уезжаю из Германии. Потом «Карасев» повез меня обратно в лагерь. По дороге я подумал, что, может быть, есть смысл поговорить с ним, как с разведчиком и обратить внимание на некоторые элементарные истины. Теперь уже я произносил монолог:
— Давайте предположим, что вы правы и все рассказанное мной — мистификация, подстроенная НТС. Но не правильнее ли тогда стараться разоблачить меня при первой возможности? Вот я заявил, что у меня встреча с двумя агентами. Речь идет о Франкфурте, От лагеря пятнадцать минут на автомобиле. Я утверждаю, что они должны были сегодня придти и принести квитанцию из вокзальной камеры хранения. Я рассказываю вам фантастические сказки об электрическом оружии, запрятанном в аккумуляторе и лежащем в этой вокзальной камере. Не проще ли немедленно доказать мне, что я лгу? Послать каких-то наблюдателей к месту встречи или даже привезти меня туда, чтобы я сам увидел, что никаких агентов нет?
«Карасев» задумался, а потом спросил неуверенно:
— Когда, вы утверждаете, должна быть эта встреча?
— Сегодняшняя встреча уже пропущена. Она намечалась в двенадцать часов дня, на отрезке улицы Фридрих Эберт. Но агенты обязаны придти и завтра. На то же место и в тот же час.
«Карасев» задумался и потом сказал:
— Хорошо. Может быть, есть смысл попробовать. Я доложу начальству. Когда мы приедем в лагерь, дайте мне описание этих людей и условия встречи.
— Я это сделаю с одним условием. Вы предупредите ваше начальство, что если эти люди будут арестованы, советская разведка немедленно поймет, что произошел провал. А ведь, если агенты действительно существуют, то возникает возможность, что и остальное, рассказанное мною — правда. Вашей службе стоит над этим подумать. Я гарантирую, что агенты придут на место встречи и послезавтра. Я мог бы встретиться с ними под вашим наблюдением. Незаметным, конечно. Вы получите оружие и доказательства, что ваши специалисты по Советскому Союзу не стоят ломаного гроша.
Последние слова заставили «Карасева» улыбнуться. Остаток дороги он о чем-то напряженно думал, а когда мы приехали в лагерь, сразу попросил продиктовать ему описание агентов и условия встречи. Потом уехал, обещав дать ответ вечером. Вечером он, действительно, появился, но лицо его было расстроенным:
— Мои коллеги отказываются вам верить. Говорят, что все — выдумка НТС. Я один ничего не могу сделать. Есть только одна небольшая надежда. Я попробую попасть на прием к большому начальнику. Ничего не обещаю, но попробую…
Такие действия не были уже похожи на «карасевых». Я подумал, что моя аналогия может быть и не была особенно удачной. Тут же, как бы угадав мои мысли, американец сообщил мне, что его зовут Биллем.
Билл оказался настойчивым и более дальновидным, чем его коллеги. Он добился приема у начальства и торжествующе заявил мне в четверг утром:
— Ура! Едем на встречу с вашими агентами. Но смотрите, если вы меня обманываете, скажите лучше сейчас. Иначе я здорово на этом деле погорю…
Я мог ответить ему только одно:
— Если с агентами ничего не случилось, они будут там.
Ровно в двенадцать часов я подошел к афишной колонке на Фридрих Эберт штрассе. Отсюда начинался кусок улицы, намеченный мною несколько дней тому назад для встречи. В трех метрах от меня маячила фигура незнакомого человека. Я понял, что он — «наблюдатель» из американской разведки. Достаточно было посмотреть на его костюм и манеру держаться. Это было плохо. Американец не отставал от меня и агенты могли заметить, что я не один. Я пошел побыстрее, чтобы оторваться от «наблюдателя», но получилось как раз наоборот. Он удлинил шаги и подошел совсем близко. Единственное спасение было наверное в том, чтобы не обращать на него внимания. Я подошел уже к середине квартала. Агентов не было. Пять минут первого, четверть, двадцать минут. Ни Франца, ни Феликса не было видно. В половине первого я повернул обратно и зашагал к машине Билля. Столько горечи и злости подступило вдруг к моему горлу, что, сев в машину, я высказал Биллу в кратких, но бесцеремонных фразах мое откровенное мнение об американской разведке. Он растеряно молчал. Наверное, не столько грубость и резкость моих слов поразили его, сколько сам факт, что агенты не появились. Очевидно, втайне он мне уже успел поверить и теперь раскаивался. Мы молча сидели в машине еще минут десять. Билл чего-то ждал. Кто-то открыл дверь и сказал Биллу несколько слов по-английски. Он расцвел и радостно обратился ко мне:
— Ваших людей задержали. Они смотрели за вами с другой стороны улицы и не решились подойти. Но мы узнали их по приметам и взяли в нашу машину. Они на квартире у нас.
Так… Случилось как раз то, чего, я опасался. Франц и Феликс вышли из игры. Теперь я обязан был хотя бы выполнить свою элементарную обязанность по отношению к ним.
— Везите меня на квартиру, — потребовал я. — Я должен с ними поговорить прежде, чем они начнут отпираться. Мне кажется, что они перейдут на Запад добровольно. Вы получите от них сведения, которые вам нужны, а они избегнут тюремного наказания.
— Подождите, — остановил меня Билл. — Зачем вам открывать свою роль агентам? Мало ли что бывает. Вы отдаете им в руки свою жизнь.
— Ну, о своей жизни я уж сам позабочусь. Я требую, чтобы меня немедленно отвезли к агентам…
Франца допрашивали в той же самой комнате, где несколько дней назад Леонард старался мне внушить, что никаких агентов не существует. В передней квартиры толпились люди. Среди них мелькнуло лицо Леонарда. Все головы повернулись к Биллу и ко мне. Я инстинктивно почувствовал, что баланс обстановки склонился в мою сторону и спросил по-немецки, ни к кому не обращаясь:
— Что они говорят?
Я понимал, что нельзя терять ни секунды, если хочу дать агентам возможность заявить о своем добровольном переходе на Запад. Я помнил Янины слова о том, что наказывать или осуждать обоих агентов мы сами не имеем права. Кто-то постучал в дверь комнаты и оттуда вышел незнакомый мне человек в сером костюме с усталым, бледным лицом.
— Что они говорят? — повторил я свой вопрос.
Незнакомец ответил по-русски. Значит он знал, кто я.
— Мы говорим сейчас только с одним вашим человеком. Второй сидит пока в другой комнате. Этот же, кто сейчас с нами, по документам Ляйтнер, рассказывает то, что у него написано в бумагах. Вы хотите его видеть?
— Да. Обязательно. Один только вопрос. Если они согласятся сами все рассказать и попросят политическое убежище, вы гарантируете, что они не будут отданы под суд?
— Думаю, что можно дать такое обещание. Вопрос только в фальшивых документах. Это уже будет решать немецкое правительство.
Я шагнул вперед и толкнул дверь.
Штора на окне была поднята. Яркий солнечный свет рвался в комнату. Стол был выдвинут в середину. На нем лежали паспорт Франца, его бумажник и пачка банкнот. Это были, очевидно, деньги, присланные с курьером. Значит, они все же вынули их из чемодана. У стола сидел на стуле Франц. Слева расположилось несколько человек. Мне было знакомо только лицо Поля. Услышав звук открывшейся двери, Франц поднял голову и увидел меня. Он вздрогнул всем телом и судорожно глотнул воздух. Потом опомнился и отвел глаза в сторону. Я подошел к столу и взял его бумажник.
Найдя квитанцию камеры хранения, я протянул ее человеку в сером костюме. Он передал ее одному из своих коллег и тот исчез. Я повернулся к Францу:
— Послушайте, Курт…
Он упрямо мотнул головой и заговорил с наигранным недоумением:
— Кто вы такой? Я вас не знаю и никогда не видел…
Голос его звучал неуверенно. Похоже было, что говорил он это не столько для иностранцев, сколько для меня. Может быть, он продолжал по инерции видеть во мне офицера советской разведки. Я попытался вложить в свои слова максимум искренности:
— Не надо, Курт… Это все лишнее. Если уж я здесь, то вам скрывать нечего. Я разрешаю вам говорить правду. За все последствия несу ответственность я один. Представители западных властей обещали мне, что если вы заявите о своем желании перейти на Запад и немедленно все расскажете, то они не будут возбуждать против вас судебного дела.
Я вопросительно посмотрел на человека в сером. Он кивнул:
— Да. Мы это можем обещать.
— Поговорите с Гансом, — вернулся я к Францу. Объясните ему положение. Это самое лучшее, что вы можете теперь сделать…
Франц поднял голову. Мне показалось, что в глазах его мелькнуло что-то похожее на облегчение. Он сказал тихо:
— Хорошо… Я поговорю с Гансом… Вы правы…
Я задержался еще на секунду, думая: «Сказать ему до свиданья? — Прозвучит фальшиво…» Я молча повернулся и вышел.
Только теперь я рассмотрел, что соседняя комната была спальней. На широкой кровати лежала раскрытая телефонная книга. Подошел Билл.
— Знаете, мы нашли телефон на вашу фамилию. В московской телефонной книге. К-0–47–57. Правильно?
— Нет, неправильно, — сказал я. Телефон уже давно переменили. Ваша книга старая. И потом, разве не мог НТС подобрать для меня фамилию по той же московской телефонной книге?
Билл смущенно улыбнулся и, ничего не ответив, ушел в переднюю. Все куда-то исчезли. Остался один охранник в углу спальни, около открытой двери в ванную комнату. Вошел Франц и кто-то незнакомый с ним. Незнакомец бросил мне по-русски:
— Он побудет здесь, пока мы приведем через другую дверь второго.
Я усмехнулся про себя: «теперь мне даже дают отчет в том, что происходит…» Мы остались с Францем наедине, не считая охранника. Франц прислонился к выступу стены и избегал моего взгляда.
— Как же так случилось, что вы не подошли ко мне на сегодняшней встрече? — спросил я его.
Он, видимо, не мог еще оправиться от полученного шока и отвечал неловко, как бы нехотя:
— Вас вчера не было. Да еще кто-то, довольно странной наружности, вертелся около вас. Мы решили подождать до завтра. Пошли прочь. Тут эти люди и подошли. Спросили документы. Очень вежливо. А мы как-то по-дурацки ничего не поняли. Ну, и все. Никакого джиу-джитсу даже не успели. Не подумали просто… Сообрази я побыстрее, не взяли бы нас так легко…
— Ну, а потом что? — спросил я. — Взяли бы вас на границе. Или вернулись вы домой и наша разведка ликвидировала вас, как лишних свидетелей. Или послала с новым заданием на Запад. Так, как случилось, гораздо лучше для вас обоих. Вы действовали по моим приказам. Отказаться от задания не могли. Я думаю, что вы легко вернетесь к нормальной жизни. Если найдете в себе сейчас смелость окончательно порвать с прошлым…
Курт, вероятно, понял, что впервые за несколько лет я говорю с ним, как человек с человеком. Глаза его оживились и он хотел что-то сказать, но вернулся американец:
— Ваш друг уже в этой комнате. Пойдемте, — обратился он к Францу.
Франц ушел. Через несколько минут американец снова появился и бросил мне на ходу:
— Все в порядке. Оба переходят на нашу сторону.
«Ну, и прекрасно, — подумал я про себя. — Хотя бы их судьба не ляжет грузом на мою совесть».
В передней послышался шум. Кто-то волочил по полу тяжелый предмет. Показалась группа людей. Двое из них подняли аккумулятор в воздух и бухнули его на кровать. Наступила пауза. Все смотрели на меня. Я снял пиджак и засучил рукава:
— Достаньте мне молоток и зубило. Можно отвертку.
Снять крышку аккумулятора было нелегким делом. Американцы расселись кто на кровати, кто на стульях и сосредоточенно наблюдали за тем, как я откалывал куски смолы и расковыривал отверткой эбонит. Потом крышка вынулась вместе со свинцовыми аккумуляторными пластинками. Я положил ее на пол и заглянул в коробку, наполненную серной кислотой. Там ничего не было видно. Сердце у меня екнуло. Неужели в Вене уже знают о провале операции и нарочно не прислали оружия? Не долго думая, я опустил руки в кислоту и стал шарить по стенкам коробки. Руки жгло, как огнем, но на внутренней стороне стенок я нащупал две выпуклости.
— Здесь, — сказал я. — Выливайте кислоту.
Пока я мыл руки и натирал обожженные места мылом, один из охранников вылил кислоту. Внутри коробки оказалось два пакета из пластической массы. Они были окрашены в черный цвет и плотно приклеены к стенкам. Я оторвал один из них. В нем был двухзарядный портсигар и пистолет. Отдельно были завернуты батарейки. Когда я снял обертку с пистолета, кто-то протяжно свистнул и чей-то голос сказал: «Уэлл, уэлл!» Я поднял пистолет, чтобы посмотреть, есть ли в нем батарея. Все находившиеся в комнате пригнулись. Кое-кто даже бросился на пол. Я засмеялся и кинул пистолет на кровать:
— Остальное открывайте сами. Я пойду руки мыть. Опять все в кислоте…
В ванную комнату до меня доносились возгласы американцев, рассматривающих оружие. Потом на пороге появился Билл.