Когда Жюстина сидела в палате, ожидая его пробуждения, два раза заходила Томи. Она попросила Жюстину позвонить ей, когда они доберутся домой. Она в ближайшее время навестит их.
Дома Николас сразу же отправился в свой спортзал. С большим усилием, от которого у него в голове застучало, как молотом, он отодвинул в сторону тяжелую, обитую войлоком тумбу, на которой он обычно отрабатывал удары. Под ней оказалась маленькая дверца, края которой были подогнаны встык с досками пола.
Дверца скрывала тайник, который сделал сам Николас, как только они въехали в этот дом. Тайник был надежно укреплен стальной арматурой. В нем хранилась лакированная медная шкатулка, на крышке которой переплелись тела дракона и тигра — прощальный дар Со-Пенга полковнику Деннису Линнеру.
Дрожащими пальцами Николас открыл шкатулку. Ее дно было устлано синим бархатом, с шестнадцатью углублениями для драгоценных камней. Только одно углубление пустовало: на этот изумруд был приобретен дом, в котором семья поселилась, приехав в Японию.
— ПОМНИ, НИКОЛАС, — услышал он слова матери, — ЗДЕСЬ НИКОГДА НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ МЕНЬШЕ ДЕВЯТИ ИЗУМРУДОВ.
— Слава Богу!
В голосе Николаса прозвучало такие облегчение, что Жюстина не выдержала и примчалась.
— Ник, что с тобой? — спрашивала она, — Что случилось?
— Посмотри, они все на месте, все пятнадцать, — чуть дыша, вымолвил Николас. Затем он поднял на нее глаза и закрыл шкатулку. — Жюстина, никогда никому не говоря — даже Нанги — что ты сейчас видела. Эта изумруды не простые, они обладают магической силой. Это наследие моего деда Со-Пенга, и о шкатулке нельзя никому говорить, а камни нельзя никаким образом использовать. — Он закрыл люк, прикрыл его татами и сверху задвинул тумбой. — Обещай мне, Жюстина!
— Обещаю.
Николас поднялся, с некоторым трудом разогнул спину. В ушах прозвучали слова напавшего на него человека:
ЕСЛИ ТЫ УМРЕШЬ СЕЙЧАС, ТО ЭТО БУДЕТ СЛИШКОМ ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ. ТЫ ДАЖЕ НЕ УСПЕЕШЬ ПОНЯТЬ".
«Почему он не убил меня»? — спрашивал себя Николас. — Для какой судьбы пощадил меня?"
Сингапур — полуостров Малайзия
Лето, 1889
Со-Пенг, дед Николаса Линнера, родился в семье небогатых торговцев, трудолюбивых людей, однако, хронически не везло.
Мать его была из совсем иного теста.
Предки Со-Пенга жили на полуострове Малайзия примерно с начала 1400-х годов, торгуя шелкам, слоновой костью, изделиями из панциря черепахи. В начале 1800-х они перебрались в Куала-Лумпур — город на западном побережье полуострова, привлеченные слухами о том, что там, в районе недавно открытого месторождения олова, можно сказочно быстро разбогатеть. Огромные суммы, полученные с рудников, просаживались в карты, терялись из-за неосторожного размещения капитала, перекочевывали в дырявые карманы мошенников.
Но они в аферы не пускались, а трудились честно. По-видимому, упорство и честность были у них в генах, потому что эти черты передались и Со-Пенгу.
Первые годы жизни Со-Пенга прошли вблизи Паханга, — городка на восточном побережье, где его отец имел дело, связанное с импортом шелка и черного чая из Китая. Со-Пенгу, однако, не очень хотелось связывать свою судьбу с торговлей, а тем паче — с хроническим невезением. Он обладал более живым и разносторонним умом, чем его отец и дядья. В этом он пошел в мать, Лианг.
Он вообще был очень похож на нее. Никто не звал ее корней: то ли она была с Хоккайдо, как я отец Со-Пенга, то ли она была чистокровной китаянкой, то ли, так некоторые говорили, она была с Суматры. Лианг никогда не говорила о своем происхождении, а Со-Пенг из деликатности никогда ее об этом не расспрашивал, хотя часто был просто снедаем любопытством.
Лианг была совсем ребенком, когда ее выдали замуж, и в пятнадцать уже родила сына, которого нарекли Со-Пенгом. Она отличалась живым умом и была необычайно общительна. Как только семья переезжала на новое место (а торговцам это часто приходилось делать), уже в первые недели она знала всех и каждого и, что еще более важно, знакомилась с наиболее влиятельными людьми, которые затем оказывали ей покровительство. Со-Пенг знал, что она не раз просто чудом спасала мужа от полного банкротства. Причем делала это так, что он не терял лица.
В 1889 году, когда Со-Пенгу исполнилось 19 лет, он уже многое знал и умел. Например, владел многими восточными и древними языками. Обучаясь в школе в Сингапуре, «Городе Львов», названном так в 1100 году тогдашними правителями, он имел не только счастье учиться в лучших в Малайзии учителей, но и возможность бродить по узким улочкам города, общаясь с хитрыми китайцами, малайцами и выходцами с Суматры.
Ему приходилось работать в доках, на оптовых рынках, в барах, ресторанах и гостиницах. Раз он даже нанялся на пароход и проплавал на нем около шести месяцев. Пароходы тогда были в новинку в тех краях, но с открытием Суэцкого канала, сократившего путь между Европой и Азией, они постепенно вытеснили парусные торговые суда. Со-Пенг уже тогда видел преимущества нового вида транспорта для Сингапура, который начал процветать именно в пору паровых двигателей. До этого город сильно зависел в морской торговле от ветров, а ветры в тех краях всегда были сезонными. В январе и феврале начинали дуть северовосточные муссоны, и это было благоприятно для клиперов и джонок из Китая и Таиланда. Осенью ветры меняли направление, благоприятствуя внутренней торговле полуострова Малайзия. С появлением пароходов появилась возможность освободить Сингапур от капризов погоды и наладить круглосуточную торговлю.
Как видно, Со-Пенг перепробовал множество профессий, но не пожелал связать свою судьбу ни с одной из них. Так что в свои девятнадцать лет, несмотря на разнообразные таланты, он был без гроша за душой.
Самые милые воспоминания детства связаны с теплыми майскими ночами, когда он со своим лучшим другом, малайцем Цзяо Сиа, удирали из дома и забирались в лесную чащу на берегу у залива Рантауабанг.
Черное небо было усыпано звездами — бледно-голубыми, зеленоватыми и красноватыми. Мальчики сидели не шелохнувшись, зачарованные ими не в меньшей степени, чем пением лягушек, ночных птиц, стрекотанием мириадов насекомых, поскрипыванием веток над головой.
Свет звезд — а если повезет, то и луны — освещал пенящуюся линию прибоя, а за ней можно было видеть дрожащие огоньки кораблей, направляющихся на юго-восток, на Борнео, и на северо-запад — в Таиланд.
Но не небом любоваться приходили сюда Со-Пенг и Цзяо Сиа, и не кораблями, уходящими в плавание, хотя и это их привлекало.
Скоро их взгляды опускались с неба на прибрежный песок, на который буруны прибоя накатывались с грохотом, отступали — и набрасывались с новой силой.
Вот из этой соленой пены и появлялись таинственные горбатые существа, которых ждали мальчики. Существа отделялись от волны, частично всасывающейся в песок, а частично возвращающейся в море. Со-Пенг смотрел во все глаза на эти существа, пришедшие из глубины веков, шептал им что-то на древнем ведийском языке, таком древнем, что эти существа, конечно, должны понимать его.
Заползая подальше в песок, существа замирали. Скоро к ударам и шипению прибоя и к жужжанию насекомых прибавлялся еще один характерный звук — звук разрываемого песка.
Со-Пенг и Цзяо Сиа ждали, затаив дыхание. Был конец мая, и из моря выходили гигантские черепахи. Мальчики приходили сюда тайком, потому что это место строго охранялось законом, который местные люди называли мусульманским словом «харам», хотя запрет приходить сюда в период кладки яиц был скорее гражданским постановлением властей, чем религиозным правилом. Если бы мальчиков здесь поймали, их бы надолго засадили в тюрьму, и даже вмешательство матери Со-Пенга не помогло бы.
И, вот уже вся отмель заполнена черепахами. Со-Пенг и Цзяо Сиа, переглянувшись, выползают из своего укрытия. Мальчики физически очень разные. Со-Пенг гораздо выше приземистого малайца, и его мужественная осанка еще больше бросается в глаза, когда они рядом. Но их объединяет отвага и ненасытное любопытство. Они прирожденные естествоиспытатели, которых влечет к себе все необычное и удивительное.
Извиваясь на животе, мальчики подползают к черепахам. Цзяо Сиа прикасается к панцирю первой попавшейся, и Со-Пенг как зачарованный наблюдает, как она не спеша втягивает внутрь голову и ноги. Теперь ей не страшен самый свирепый хищник. Мальчики переворачивают черепаху, забирают ее яйца.
Вернувшись под укрытие зарослей папоротника и пальмовых ветвей, они осторожно надбивают яйца, с чмоканием и довольным сопением лакомятся запретным деликатесом.
Потом, когда Со-Пенгу было лет 11, его семья переехала в Сингапур. Он часто вспоминал друга детства, думая, как сложилась дальнейшая судьба Цзяо Сиа и суждено ли им когда-нибудь вновь посидеть в тиши залива, наблюдая запретное зрелище.
Принимая во внимание вольные нравы Сингапура, можно только удивляться, что Со-Пенг не ввязался во что-нибудь противозаконное. И еще более удивительно, что свое истинное призвание он открыл благодаря двум зверским убийствам.
Это произошло в самый разгар лета, такого жаркого, что даже старожилы удивлялись. Солнце нещадно палило с небес, и даже в прибрежной полосе, где обычно было более прохладно, дышать было нечем. Океан застыл в душном мареве, в воздухе ни ветерка. Вращающиеся у потолка лопасти огромных вентиляторов не приносили ни малейшего облегчения. И вот тогда-то и случилось это: двое купцов были убиты с промежутком в десять дней.
Убийства сильно взволновали местную общественность, вообще-то привычную к делам такого рода. Британские власти заявили, что это дело рук контрабандистов, выясняющих между собой отношения. Поскольку убийства произошли четвертого и четырнадцатого числа, а число четыре у китайцев, считается «числом смерти», пошел слух, что здесь, по-видимому, какая-то кровная месть. Малайцы тоже склонялись к версии кровной мести, поскольку обе жертвы, мусульмане, были найдены с засунутыми в рот кусками свинины, а свинина для людей их веры — «харам». Но и они были убеждены, что убийцы, конечно же, европейцы: никакой мусульманин, а тем более буддист, не станет так кощунствовать. У Лианг, матери Со-Пенга, была совершенно другая версия. Она видела странные восьмиконечные звезды, которые полицая извлекла из горла у обоих жертв, к вот однажды за ужином Лианг высказала предположение, что убийцей является тандзян.
Тандзян, сообщила она, не исповедует никакой религии, не поклоняется никакому богу и поэтому может кощунствовать, сколько ему заблагорассудится. Эти люди живут но их собственным законам, придерживаются морали, значительно отличающейся от морали человеческого общества.
Мрак их души напоминает ночь, в которой обитает всяческое зло.
Этот разговор она затеяла, конечно, с одной целью — припугнуть детей. В своей воспитательной программе она часто использовала сугубо мужскую методику запугивания. Да и вообще в характере ее сильно сказывалось мужское («янь», как говорят китайцы) начало. Кроме того, она была вынуждена осуществлять функции и отца, и матери, поскольку для ее мужа дети представляли интерес только как неизбежные продукты сексуального акта, до которого он был большим охотником.
Когда Со-Пенг спросил ее, зачем она рассказывает эти страсти, мать ответила: — Чтобы побольше учились и поменьше шатались по городу.
— Так, значит, ты все наврала про тандзянов?
— Нет, это не ложь, — ответила она. — Но и не правда.
Со-Пенг задумался, потом спросил: — Это что, загадка?
Лианг лишь улыбнулась ему: — Ты у меня совсем взрослый. — В улыбке ее сквозила материнская гордость.
Оставшись один на кухне, Со-Пенг беспокойно ходил туда-сюда, обдумывая то, что ему сказала мать. Они жили в большом доме, расположенном в престижной части города, поскольку отец, по настоянию Лианг, вложил два года назад значительную сумму в новую кампанию по импорту черного перца, раттана, кокосовых орехов с Борнео, — и предприятие приносило хорошие доходы.
Скоро тишина в доме стала невыносимой. Снаружи раздавались ребячьи голоса, которые постепенно становились все более раздраженными. Со-Пенг вышел на улицу, решив посмотреть, в чем дело.
Двое его младших братьев и несколько их приятелей стояли друг против друга, как две неприятельские армии. Между ними находился поскуливающий щенок. Хвостик его был зажат между йог, которые непрерывно дрожали.
Один из братьев Со-Пенга держал несчастное животное за шиворот и, не обращая внимания на его протестующий визг, тянул к себе, а один из чужих мальчиков не отдавал.
— Это наша собака! — кричал братишка Со-Пенга.
— Нет, наша! — возражал его противник. На его широком лице отражалось неподдельное негодование.
— Мы первые нашли ее, — встрял другой брат Со-Пенга. — Она наша.
— Но вы нашли ее у нашего дома, — не сдавался широколицый, распаляясь все больше и больше. — Она наша. Вы ее у нас украли!
— Вы над ней издевались! — крикнул братишка Со-Пенга, поднимая собачку на руки и указывая на ссадины на ее боках. — Вот, смотрите, что у нее здесь! Самих бы вас так избить!
— Только попробуйте! Мы вам покажем! — завопили другие мальчики.
Видя, что сейчас неминуемо начнется рукопашный бой, Со-Пенг решил вмешаться. Другим этот инцидент мог бы показаться обычным, но он увидел в нем семена, которые петом прорастут бедой. Желание утвердить свое право обладать чем-то, используя силу кулаков, вырастает даже среди таких вот невинных дацанов, как многоголовая гидра на полянке, где раскачиваются на ветру головки маков. Движение человеческого духа в сумрак ночи уже началось.
Со-Пенг появился между бойцами, когда они уже размахивали кулаками и подбирали камни с земли, готовые вступить в драку. Отняв у них скулящего пса — единственное в полном смысле невинное существо во всей компании, он взял его на руки и погладил вздрагивающие бока. Щенок моментально повернул голову и лизнул ему руку.
— Никому из вас эта собачка не принадлежит, — заявил он.
— Как это так? Послушай, брат... — Строгий взгляд Со-Пенга пресек эти беспочвенные притязания.
— Отдай его нам! — крикнул широколицый. — Он наш!
— И что же ты с ним собираешься делать? — спросил Со-Пенг, поворачиваясь к мальчику, — Бить, как и раньше?
— Я его никогда не бью! — последовало заявление, сделанное таким вызывающим тоном, который всегда красноречивейшим образом свидетельствует о неправоте говорящего.
— Еще как бьешь! — Со-Пенг решил провести небольшую воспитательную беседу. — Может быть, не желая ему зла, ты лупишь его точно таким образом, как тебя лупят родители, воспитывая. Разве не так? — Мальчик прикусил язык и потупился.
— Вот видишь! — с торжеством в голосе закричал братишка Со-Пенга. — Мы же говорили!
— Ну, а ты что собираешься делать с щенком? — обратился к нему Со-Пенг.
Мальчик пожал плечами.
— Пусть у нас живет. Пусть делает, что хочет. Какая разница?
Со-Пенг посмотрел на брата.
— Так что, ты не собираешься заботиться о нем?
— Заботиться? — сморщил нос братишка, — Так это всего-навсего собака!
— Посмотри на него. Ему больно и страшно, как и тебе самому порой бывает. Неужели ты этого не понимаешь? Видать, нет. Вы все думаете лишь о себе, и поэтому никто из вас не заслуживает дружбы и любви этого милого существа. — Мальчики потупились: презрение, прозвучавшее в голосе Со-Пенга, задело их за живое.
— Что ты с ним сделаешь? — спросил широколицый мальчик.
— Кому-нибудь отдам, — ответил Со-Пенг.
— Но мы к нему привыкли, — не сдавался тот. Со-Пенг ничего на это не возразил, только поглаживал щенка. Тот положил морду ему на руку, закрыл глаза и удовлетворенно вздохнул.
— Не отдавай его другим, — вдруг сказал мальчик. — Я... Мы будем сами о нем заботиться.
— Да, — подхватил братишка Со-Пенга. — Мы ВСЕ будем о нем заботиться, хорошо?
— Давайте его дрессировать, — предложил один из мальчиков.
— И сделаем из него сторожевую собаку! — воскликнул другой брат Со-Пенга.
И вот уже мальчики снова были вместе, с жаром обсуждая, как они будут воспитывать щенка. Со-Пенг поставил его на землю. Тот оглянулся на него, помахивая хвостом. А за ним и все ребята повернулись к Со-Пенгу. — А ты как думаешь?