И вдруг увидели девочку, которая, повязав голову от солнца платком, полола грядку.
Солдаты пошли медленней и остановились.
— Здравствуйте, — сказал, постояв, солдат постарше.
— Здравствуйте, — сказала девочка, продолжая свое занятие.
— Разрешите вам помочь.
— Не требуется, — ответила девочка.
— Ну как же это, — сказал солдат постарше, — у нас совесть не спокойна, что мы стоим без дела, а вы работаете.
— А вы ее успокойте, — сказала девочка, с силой орудуя цапкой.
Солдат еще что-то хотел сказать, как вдруг у самого его локтя заплакал ребенок — солдат даже вздрогнул… Это девочкин сын заплакал в колясочке, стоящей за кустами, он спал, а его, должно быть, комар укусил или мошка, он и заплакал.
Девочка бросила цапку, отогнала мошку, сказала «ш-ш-ш» и натянула на колясочку полог из марли. А солдат постарше взял тем временем цапку и стал полоть еще ловчей, чем полола девочка.
— Вы только розы не повредите, — сказала девочка, примирившись с его помощью.
— Как можно, — сказал солдат. — Розам никакого вреда не будет.
Младший солдат молчал и смотрел на девочку с грустным восхищением.
Потом девочка шла домой, катя перед собой колясочку, а по бокам шли солдаты.
— Вы по садоводству работаете? — спросил солдат постарше.
— Нет, — ответила девочка, — не по садоводству. Это я так, прирабатываю немножко. Деньги нужны.
— Ну ясно, нужны! — сказал солдат. — Кому они не нужны?
Пришли к дому. У крыльца девочка взяла ребенка на руки.
— Разрешите помочь, — сказал солдат постарше.
— Ну что ж, помогите, — разрешила девочка.
— Бери, Саша, коляску, — скомандовал солдат постарше, — а мне позвольте ребеночка.
— Его я сама отнесу, — сказала девочка.
— Не бойтесь, давайте смело, справимся! — сказал солдат.
Он умело и бережно взял малыша на руки, внес вслед за девочкой.
— Мальчик? — спросил он.
— Мальчик.
— Лучшего и желать нельзя! — сказал солдат.
В комнате Саша поставил коляску, а солдат постарше сам уложил в нее ребенка.
— Это вам от санатория такая комната? — спросил он.
— Да, — сказала девочка. — От санатория.
— И супруг ваш здесь же работает? — спросил солдат, глядя на Танину кровать.
— Да, — ответила девочка, — здесь же. Только сейчас он в командировке. В длительной командировке.
— Вот как, — сказал солдат.
Он стоял со своим товарищем у порога и ждал, не пригласит ли их девочка присесть, посидеть. Но она не пригласила, и он сказал:
— Ну, не смеем вас больше беспокоить, всего вам хорошего, будьте здоровы.
— До свиданья, — сказала девочка, и глаза ее тоже стали грустными.
И младший солдат сказал робко:
— До свиданья.
— Супругу вашему привет, когда вернется, — сказал солдат постарше.
— Спасибо вам! — сказала девочка.
И солдаты ушли, а она из окна посмотрела им вслед, как они удалялись в парк, полные неторопливости и чувства собственного достоинства.
Шло время.
Ребенок уже умел ходить.
Однажды девочка сидела с Катей в саду, а он играл около них. Они шили и, заговорясь, не заметили, как он отошел от них и направился к морю.
Высоко стояло солнце, и море пылало слепящим серебряным огнем.
Малышу было трудно идти по песку, он падал, но, поднявшись, снова упорно шел туда, где пылало и шумело море.
Он шел, и оно шло ему навстречу.
Он остановился, жмурясь от блеска. Легкий ветер раздувал его волосы и рубашечку, и длинные медленные волны подкатывали к его ногам. И он стоял и смотрел на это все.
…Две тонкие нежные руки протянулись к нему, осторожно подняли. Набежало и легло на песок огромное вечное море.
— Да, эту самую решетку. Да, за сто паровозов.
— Я бы отдал, — сказал Витька.
— Ты бы отдал?
— Если дают, почему не взять?
— Это, по-твоему, дорогая цена, сто паровозов?!
— А то нет, — сказал Витька.
— Ну и дуб! — сказал Юрчик.
— Почему дуб? — спросил Витька.
— Потому что паровозов мы делаем сколько угодно, и даже уже не паровозов, а тепловозов, электровозов — сколько угодно! А эта решетка единственная в мире.
Такого же мнения был Луначарский. И он уговорил Совет Народных Комиссаров, что не надо отдавать решетку.
— Неужели единственная в мире? — спросил Сашка.
С одной стороны — Летний сад с его решеткой, которая дороже ста паровозов, с другой — Михайловский сад. Пойдешь налево от ворот — в двух шагах клуб Ленэнерго, где каждый вечер кино, а дальше, через мост, Петропавловская крепость. Между Невой и крепостью — полоса песка, узкий пляж. Крепостной стеной он защищен от северных ветров. Там купаются и загорают. Витька с апреля ходит загорать. Конечно, когда есть солнце. В апреле даже в солнечные дни песок как лед холодный, лежать нельзя загнешься. Мужчины, молодые и старые, обнажась до пояса, загорают стоя, целой толпой, терпеливо и доблестно.
Пока ты маленький, ты себе не представляешь, что такое мужская жизнь. Ты думаешь: отработал отец свои восемь или семь часов — на сегодня его дело кончено. Ну, еще общественная работа, собрание или что. Но как подрастешь да начнешь самостоятельно ходить и налево от ворот, и направо вот тогда и видишь, какая у них прорва разных занятий, у мужчин. Например: на Конюшенной площади каждый день мотоциклисты сдают испытания — получают права. Стоит экзаменатор — лейтенант милиции, дядька выделывает восьмерки на своем мотоцикле, а кругом мужчины, старые и молодые: приросли к земле, не могут с места сдвинуться, смотрят, наводят критику. Кое-кто с работы, спецовка в известке или машинном масле. Того мать в булочную посылала, батон у него в авоське. Мать ждет, а он все на свете забыл.
Сашка ходит в магазин на Невском, возле Литейного, где продаются марки для коллекций. И там полно взрослых дядек. Они толкутся в магазине и выходят на улицу покурить. Меняются марками со школьниками, обсуждают, какие перемены происходят в мире, перечисляют новые африканские государства. Они в этих вопросах разбираются, говорит Сашка, как профессора географии.
А в той аллее Михайловского сада, что идет вдоль Мойки, мужчины организовали шахматный клуб. Приносят с собой шахматы и играют. Вокруг играющих — болельщики. Там устраиваются свои турниры, свои есть Ботвинники и Тали.
И опять, как не уважать Юрчика: эти серьезные люди принимают его в свою игру. Приглашали участвовать в турнире. Мать его на дачу увезла, а то бы он участвовал, ему хотелось.
Стоят трое мальчишек у ворот. Смотрят на Марсово поле. Люди ходят по дорожкам, бабушки и няньки сидят, беседуют.
Крохотная девочка в красном платьице и мальчик в белой рубашонке рвут одуванчики на зеленом газоне.
Дворничиха собралась полить улицу, выволокла шланг из ворот. Но не успела пустить воду — загляделась, рукой прикрывшись от солнца.
Со стороны Невы, щегольски плавно огибая угол на повороте, приближаются черные «ЗИЛы». Густо, один за другим.
— Ух ты, сколько! — замечает Сашка.
«ЗИЛы» замедляют ход, а за ними подъезжают новые, еще и еще, и им тесно становится на неширокой нашей улице. Осторожно толпясь, как большие жуки, они всползают на рельсы, и трамвай, шедший навстречу, останавливается.
— Поляки, наверно, — говорит Юрчик.
— Почему думаешь? — интересуется Витька.
— В «Ленправде» сообщение.
— Ага, — подтверждает Сашка. — И по радио говорили. Польская делегация.
— Они возложат венок, — говорит Юрчик, — и увезут в Польшу вечный огонь.
— Как увезут? — спрашивает Витька. — Совсем?
— Ну что ты. От нашего огня зажгут и увезут.
Остановились «ЗИЛы». Кто на мостовой, а кто по широкой дорожке въехал на Марсово. Хлопают дверцы. Выходят люди. Двое в шляпах, остальные с непокрытыми головами. Один в зеленом пиджаке, другие в плащах, бежевых и серых.
Два человека несут большой венок к памятнику.
Прохожие приостановились взглянуть, что происходит. Бабушки и няньки, схватив детей за руки, со всех сторон бегут к могилам.
Трое мальчишек двинулись туда же. Но они плетутся не спеша, руки в карманы — соблюдают свое достоинство.
Люди, приехавшие в «ЗИЛах», у памятника. Двое, что были в шляпах, тоже обнажили головы: ветер треплет их волосы. В зеленом пиджаке, должно быть, переводчик, он размахивает руками и без конца говорит что-то верно, переводит надписи, — а делегация, окружив его, слушает. А потом один отделяется от группы. Он идет крупным шагом туда, к центру, где горит вечный огонь. Остальные — цепочкой — за ним. Он становится на одно колено — дальше мальчишкам не видно, потому что его заслонили.
Но то, что они успели увидеть, им понравилось. На лицах у всех троих появляется удовлетворенное, гордое выражение. Да, им понравилось, что он стал на одно колено и склонил голову, свою седую голову. Это рыцарственно и красиво. Этого им не приходилось видеть, как становятся на одно колено в знак благоговения, об этом они только читали в исторических романах.
А главное, что коленопреклонение совершилось здесь, перед
не зная имен
всех героев борьбы
ЗА СВОБОДУ
кто кровь свою отдал
род человеческий
чтит безыменных
ВСЕМ ИМ В ПАМЯТЬ
И ЧЕСТЬ
этот камень
на долгие годы
поставлен
Они читают молча, про себя: Сашка — нахмурясь, Витька — отвесив румяную губу, Юрчик — с выражением серьезной замкнутости на маленьком лице. Кто быстрей, кто медленней доходит до смысла этих слов. Смотри-ка, даже нет знаков препинания. Сколько мороки с этими знаками, а оказывается — можно и без них. В долгие годы, в даль времен это обращено, к русским, полякам, ко всем народам, и не до знаков препинания тут.
БЕССМЕРТЕН
павший за великое
дело
в народе жив
ВЕЧНО
кто для народа
жизнь положил
трудился боролся
и умер
за общее благо
Стоя в сторонке, на больших мальчиков, читающих надписи, смотрят маленький мальчик в белой рубашонке и девочка в красном платьице. Ждут, наверно, еще каких-нибудь событий. Не будет ли еще кто-нибудь становиться на колени. Но большие мальчики только вынули окурки изо рта и спрятали в карманы.