Он пил мало не из моральных соображений, скорее не любил терять контроль над собой.
Но от последнего бокала он отказаться не мог, учитывая, какие только что принесли вести. Хорнблауэр резко сел на койке. Это дело с якорем вышибло все из его головы. Вежливость требует, чтоб он немедленно сообщил леди Барбаре известия, близко ее касающиеся. Он выбежал на палубу, бросил сигару за борт и подошел к гостье. Джерард, вахтенный офицер, о чем-то с ней оживленно беседовал; Хорнблауэр мрачно улыбнулся про себя, видя как Джерард поспешно прервал разговор и отошел прочь.
Она по-прежнему сидела на стульчике у гакаборта, негритянка — на палубе у ее ног. Леди Барбара, казалось, впитывала холодный ветер, навстречу которому неслась из залива «Лидия». На правом траверзе солнце почти коснулось горизонта, диск оранжевого огня висел на ясной синеве неба, и она подставила лицо косым лучам, нимало не заботясь о своей внешности. Этим вполне объяснялся ее загар, а возможно и то, что в свои двадцать семь она оставалась незамужней даже после поездки в Индию. В лице ее была безмятежность, доказывавшая, что она, по крайней мере в данную минуту, ничуть не тяготится положением старой девы.
Она улыбкой ответила на его поклон.
— Как чудесно вновь оказаться в море, капитан, — заметила она. — Прежде вы не давали мне случая выразить мою бесконечную благодарность за то, что увезли меня из Панамы. Плохо быть пленницей, но быть свободной и в то же время запертой силой обстоятельств — это просто сводило меня с ума. Поверьте мне, я — ваша вечная должница.
Хорнблауэр снова поклонился.
— Надеюсь, доны почтительно обращались с вашей милостью?
Она пожала плечами.
— Неплохо. Но испанские манеры быстро утомляют. Меня поручили заботам Ее Превосходительства — женщины замечательной, но невыносимо скучной. В Испанской Америке с женщинами обходятся, как на Востоке. А испано-американская пища…
При этих словах Хорнблауэр вспомнил недавно пережитый банкет. Он состроил такую мину, что леди Барбара оборвала фразу и рассмеялась — да так заразительно, что Хорнблауэр поневоле засмеялся тоже.
— Вы не присядете, капитан?
Хорнблауэр разозлился. С начала плаванья он ни разу не сидел на стуле у себя на палубе и не желал новшеств.
— Спасибо, ваша милость, но если вы позволите, я предпочел бы стоять. Я пришел сообщить вам радостную новость.
— Вот как? Тогда ваше общество для меня вдвойне приятно. Я вся внимание.
— Ваш брат, сэр Артур, одержал в Португалии крупную победу. По условиям соглашения французы оставляют эту страну и передают Лиссабон английской армии.
— Это очень хорошая новость. Я всегда гордилась Артуром — теперь горжусь еще больше.
— Для меня большая радость первым поздравить его сестру.
Леди Барбара чудесным образом исхитрилась поклониться, не вставая со стульчика — Хорнблауэр сознавал, как сложен этот маневр, и вынужден был признать, что выполнен он был великолепно.
— Как прибыли новости?
— Их объявили вице-королю за обедом. В Порто-Белло пришел корабль из Кадиса, оттуда гонец прискакал по тракту. Он привез и другие известия — насколько достоверные, сказать не берусь.
— Касательно чего, капитан?
— Испанцы будто бы тоже одержали победу — вся армия Бонапарта сдалась им в Андалузии. Они уже рассчитывают вместе с англичанами вторгнуться во Францию.
— И как вы это расцениваете?
— Я в это не верю. В лучшем случае они окружили полк. Не испанской армии разбить Бонапарта. Я не предвижу скорого конца войне.
Леди Барбара печально кивнула. Она посмотрела на садящееся солнце, Хорнблауэр последовал за ней взглядом. Он не уставал восхищаться ежевечерним исчезновением солнца в безмятежных водах Великого океана. Линия горизонта разрезала солнечный диск. Они наблюдали молча, солнце спускалось все ниже и ниже. Вскоре остался лишь крошечный краешек; исчез и он, потом на мгновение опять блеснул золотом — это «Лидия» поднялась на волне — и вновь погас. Небо на западе еще алело, хотя над головой стало заметно темнее.
— Изумительно! Прекрасно! — сказала леди Барбара. Руки ее были крепко сжаты. Она немного помолчала, прежде чем возобновила прерванный разговор. — Да. Малейший успех, и испанцы вообразили, будто война окончена. И теперь английская чернь ждет, что мой брат к Рождеству вступит с войсками в Париж. А если он этого не сделает, они забудут его победы и потребуют его головы.
Хорнблауэра задело слово «чернь» — по рождению и по крови он сам принадлежал к черни — но он видел глубокую правду в замечании леди Барбары. Она свела в три фразы то, что сам он думал об испанском национальном темпераменте и британской толпе. И она любовалась закатом, и не любит испано-американскую кухню. Положительно, она начинала ему нравиться.
— Надеюсь, — сказал он важно, — что в мое отсутствие вашу милость снабдили всем необходимым? Корабль мало приспособлен для женщин, но, надеюсь, мои офицеры сделали для вашей милости все, что в их силах?
— Да, капитан, спасибо. Я желала бы попросить вас лишь еще об одном одолжении.
— Да, ваша милость?
— Чтобы вы не называли меня «ваша милость». Пожалуйста, зовите меня «леди Барбара».
— Конечно, ваша… леди Барбара. Кхе-хм. На тонких щеках появились еле заметные ямочки, яркие глаза сверкнули.
— Если вам трудно выговорить «леди Барбара», капитан, вы всегда можете привлечь мое внимание, сказав «кхе-хм».
От такой наглости Хорнблауэр окаменел. Он собрался повернуться на каблуках, набрал в грудь воздуха, собрался выдохнуть, прочищая горло, и понял, что никогда больше не сможет пользоваться этим ни к чему не обязывающим звуком — по крайней мере, пока не высадит эту женщину в каком-нибудь порту. Но леди Барбара остановила его, протянув руку — даже в этот момент он заметил, какие у нее длинные и гибкие пальцы.
— Простите меня, — сказала она, вся раскаяние, — прошу принять мои извинения, хотя понимаю теперь, что это было совершенно непростительно.
Моля, она выглядела положительно хорошенькой. Хорнблауэр потерянно смотрел на нее. Он понял, что его разозлила не наглость, а проницательность. Леди Барбара угадала, зачем он прочищает горло: чтобы скрыть свои чувства. Как только он это понял, гнев его сменился острым презрением к себе.
— Тут нечего прощать, мэм, — сказал он тяжело. — А теперь, если вы в свою очередь простите меня, я займусь своими обязанностями по судну.
Он оставил ее в быстро сгущающейся ночи. Юнга только что зажег нактоузные лампы. Хорнблауэр остановился, чтоб прочесть на лаговой и курсовой досках отметки послеполуденного пути. Аккуратным почерком он вывел указания, включая и то, чтоб его позвали ночью, — огибая мыс Мала, они должны будут сменить курс на северный — потом спустился в каюту.
Нарушение всех привычек тревожило и раздражало его. Неприятно, что его личный ватер-клозет теперь для него закрыт и приходится пользоваться кают-компанейским, но это бы еще пол-беды. Да, вскоре предстоит сразиться с «Нативидадом», а дон Кристобаль де Креспо — опасный противник, но и это составляло лишь часть его беспокойств — он вдруг явственно осознал, что тяготится дополнительной ответственностью, обрушившейся на него вместе с появлением леди Барбары на борту.
Он прекрасно знал, что ждет его самого и его команду, если «Нативидад» возьмет верх над «Лидией». Их повесят, или утопят, или уморят жаждой. Эль Супремо не помилует перебежчиков. Эта возможность до сего момента его не трогала — столь абсолютно неизбежен был поединок с «Нативидадом». Но леди Барбара — иное дело. Он должен позаботиться, чтоб она не попала в руки Креспо живой.
Так резко сформулировав для себя свои трудности, он вновь разозлился. Он проклинал желтую лихорадку, загнавшую леди Барбару на корабль, проклинал свою рабскую покорность приказам, из-за которой «Нативидад» оказался в руках мятежников. Он сжал кулаки и заскрипел зубами. Если он победит, общественное мнение осудит его (с обычным для общественного мнения незнанием обстоятельств), что он рискнул жизнью леди — жизнью Велели. Если он проиграет… — но об этом невыносимо даже думать. Он проклял ту мягкотелость, с которой позволил ей остаться на корабле. На какую-то минуту он почти решил, что вернется в Панаму и высадит ее на берег, но мысль эту тут же пришлось отбросить. Команда и так выбита из колеи внезапной переменой планов и возмутится еще больше, если он вернется, а потом снова выйдет в море. А леди Барбара может и отказаться — и будет права — в Панаме желтая лихорадка. Не может он столь зверски употребить власть, чтоб высадить женщину в охваченном эпидемией городе. Он вновь обругал себя всеми грязными ругательствами, каких набрался за долгую флотскую службу.
С палубы долетел свист дудок, громкие приказы и шлепанье босых ног; видимо, с наступлением ночи ветер переменился. Когда шум стих, Хорнблауэр почувствовал, как невыносимо давит на него маленькая каюта. Было жарко и душно, масляная лампа над головой нестерпимо чадила. Он вышел на палубу. От гакаборта до него донесся веселый смех леди Барбары, подхваченный дружным мужским гоготом. Это темное пятно — по крайней мере полдюжины офицеров, столпившихся вокруг стульчика леди Барбары. Неудивительно. Семь — нет, уже восемь месяцев они не видели ни одной англичанки, вот и льнут к ней, как пчелы к улью.
Первым его движением было разогнать их всех, но он сдержался. Не его дело предписывать офицерам, как они должны проводить свободное от вахт время. Они бы усмотрели в этом желание единолично завладеть ее обществом — и не очень ошиблись бы. Незамеченный ими, он вернулся в каюту, к духоте и чадящей лампе. Для него началась бессонная и беспокойная ночь.
XII
Наступило утро. Волны набегали на «Лидию» со стороны раковины, и она мерно кренилась с боку на бок. На правом траверзе чуть выглядывали из-за горизонта розовато-серые верхушки вулканов, слагающих эту многострадальную землю. Идя на расстоянии видимости от берега, «Лидия» имела наилучшие шансы встретить «Нативидад». Капитан спозаранку был на ногах и уже прогуливался по шканцам, когда Браун с виноватым видом подбежал посыпать песком его законный отрезок палубы.
Далеко слева водную поверхность вспенила черная громада кита — на фоне синего моря пена казалась ослепительно белой. Кит выдохнул, из ноздрей его поднялся тонкий фонтанчик белого дыма. Хорнблауэр без какой-либо на то причины любил китов, и это зрелище послужило первым толчком, после которого настроение его стало меняться к лучшему. Предвкушая холодный душ, он чувствовал, что капельки пота под рубашкой не раздражают, а радуют его. Два часа назад он говорил себе, что ненавидит тихоокеанское побережье, его синее море и омерзительные вулканы — даже отсутствие навигационных опасностей. Он тосковал по таким домашним скалам, мелям, туманам и течениям Ла-Манша, но теперь, купаясь в солнечных лучах, немного смягчился. В конце концов, и у Тихого океана есть свои достоинства. Быть может, новый союз между Англией и Испанией побудит донов снять эгоистичный запрет на торговлю с Америкой; возможно, они надумают все же прорыть через Никарагуа канал, о котором мечтает Адмиралтейство. В таком случае этот синий океан послужит своему предназначению. Прежде, конечно, надо подавить мятеж Эль Супремо, но таким приятным утром Хорнблауэр не предвидел в этом особых сложностей.
Помощник штурмана Грей вышел на палубу, чтобы бросить лаг, Хорнблауэр остановился посмотреть. Грей кинул за корму маленький деревянный треугольник, и, придерживая лаг-линь, серыми мальчишескими глазами следил за танцующими дощечками.
— Вертай! — резко крикнул он матросу у склянок. Линь свободно побежал через борт.
— Стой! — крикнул матрос.
Грей пальцами зажал линь и прочитал отметку. Резко дернув за тонкую бечевку, идущую рядом с линем, он выдернул колышек, так что лаг теперь плыл острым концом к судну, и Грей втянул его, перебирая руками линь.
— Сколько? — окликнул его Хорнблауэр.
— Семь почти с половиной, сэр.
«Лидия» — быстроходное судно, коли делает семь с половиной узлов при таком бризе, хотя лучше всего она идет бакштаг. Если ветер не уляжется, они скоро достигнут мест, где вероятнее всего встретить противника. «Нативидад» медлителен, как почти все двухпалубные пятидесятипушечные суда. Хорнблауэр заметил это десять дней назад — неужели всего десять дней? Казалось, это было давным-давно — когда они вместе шли из залива Фонсека к Ла Либертаду. Если они встретятся в открытом море, он должен будет, полагаясь на поворотливость своего судна и опытность команды, переманеврировать «Нативидад» с его превосходящей огневой мощью. Если только корабли свалятся бортами, более многочисленные мятежники сметут его команду. Он должен держаться на отдалении и раз пять-шесть пройти у «Нативидада» за кормой, поливая его продольным огнем. Хорнблауэр, расхаживая по палубе, начал представлять себе бой, учитывая все возможные расклады — сохранит ли он преимущества наветренного положения, будет ли сильное волнение на море, произойдет ли бой вблизи берега или на отдалении.
Маленькая негритянка Геба выбралась на палубу, сверкая на солнце алым платком, и, прежде чем оторопевшая от возмущения команда успела ее остановить, прервала священную утреннюю прогулку капитана.
— Миледи спрашивает, не позавтракает ли с ней капитан? — прошепелявила она.
— А… что? — спросил Хорнблауэр, захваченный врасплох и резко выходя из полусна, потом, поняв, из-за какого пустяка его потревожили, загремел: — Нет, нет и нет! Скажите ее милости, я не буду с ней завтракать. Скажите, что я никогда не буду с ней завтракать. Скажите, что ни по какой причине меня нельзя беспокоить утром. Скажите, что ни вам, ни ей, не разрешается выходить на палубу до восьми склянок. Убирайтесь вниз!
Даже сейчас маленькая негритянка не осознала всей тяжести своего проступка. Она кивнула, улыбнулась и без тени раскаяния пошла прочь. Очевидно, она привыкла, что белые джентльмены до завтрака раздражительны, и не придавала этому никакого значения. Открытый световой люк кормовой каюты был совсем близко к тому месту, где гулял Хорнблауэр, и, очнувшись от своих грез, он слышал звон посуды и голоса — сперва Гебы, потом леди Барбары.
Звук, с которым матросы скребли палубу, пение такелажа, скрип древесины — ко всему этому он привык. С бака доносился гулкий грохот кувалды — оружейник поправлял погнутый во вчерашних злоключениях якорный рог. Хорнблауэр легко сносил любые корабельные звуки, но щебетанье женских язычков, долетавшее сквозь открытый световой люк, выводило его из себя. В гневе он пошел прочь. Душ не принес ему ожидаемой радости. Он обругал Полвила, будто бы неловко подавшего ему халат, порвал ветхую рубашку, которую Полвил ему протянул, и снова выругался. Невыносимо, чтоб его таким манером выгоняли с собственной палубы. Даже отличный кофе, подслащенный (как он любил) до приторности, не исправил его настроение, ни, тем более необходимость объяснить Бушу, что «Лидия» теперь должна отыскать и пленить «Нативидад», захваченный с таким трудом и переданный мятежникам, которые вдруг обернулись врагами.
— Есть, сэр, — мрачно сказал Буш, узнав о новом повороте событий. Он был так очевидно тактичен, так старательно воздержался от замечаний, что Хорнблауэр его обругал.
— Есть, сэр, — снова сказал Буш, отлично зная, за что ему досталось. Знал он и другое: если б он сказал не «есть, сэр», а что-нибудь иное, то получил бы еще больше. На самом деле он желал как-нибудь выразить Хорнблауэру свое сочувствие, но знал, что не осмелится сочувствовать своему непостижимому капитану.
В продолжение дня Хорнблауэр раскаялся в своей раздражительности. Щербатое вулканическое побережье быстро бежало мимо. Где-то впереди ждет «Нативидад». Предстоит отчаянная битва, и прежде, нежели это случится, следует тактично пригласить офицеров отобедать. Кроме того, Хорнблауэр отлично знал, что заинтересованный в служебном продвижении капитан не стал бы так бесцеремонно третировать леди Велели. Элементарная вежливость требует, чтоб он при первой же возможности свел гостью со своими офицерами за официальным обедом, пусть даже вечером она в присущей ей раскрепощенной манере уже беседовала с половиной из них на шканцах.
Он отправил Полвила к леди Барбаре с вежливой просьбой: не будет ли она так любезна позволить капитану Хорнблауэру и его офицерам отобедать с ней в кормовой каюте. Полвил вернулся с вежливым ответом: «леди Барбара будет счастлива». За столом в кормовой каюте помещалось самое большее шесть человек. Хорнблауэр суеверно вспомнил, что перед стычкой с «Нативидадом» гостями его были Гэлбрейт, Сэвидж и Клэй. Он ни за что бы не признался себе, что вновь пригласил их, надеясь на повторение тогдашней удачи, но тем не менее дело обстояло именно так. Шестым он пригласил Буша — другой возможной кандидатурой был Джерард, но Джерард так хорош собой и, непонятно когда, так успел изучить свет, что Хорнблауэр желал оградить леди Барбару от чрезмерного с ним общения — единственно, поспешил он себя заверить, ради мира и спокойствия на корабле. Уладив все это, он смог подняться на палубу, сделать полуденные замеры и походить по шканцам — на месте ему не стоялось — чувствуя, что после обмена вежливыми посланиями он может без смущения встречаться с леди Барбарой глазами.